«Авангард», или частные заметки о новой литературной волне Дона
Начало разговора хотелось бы проиллюстрировать следующим изречением:
«Ты о смерти так громко хлопочешь,
а сдохнуть безмолвно, – слабо, западло?»
Я знаю, любой читатель сейчас же поинтересуется; что это? Надпись на заборе или, извиняюсь, в туалете? Крик пьяного?.. Увы. Смею вас заверить, – это стихи из подборки Брыня, опубликованной во втором выпуске «Прямой речи» за 15 апреля 1989 г. (литературно-художественное приложение «Комсомольца»).
Мне кажется, – эти стихи могут послужить как бы естественным эпиграфом для моего размышления о той новой литературной волне, бурно вливающейся сейчас на страницы консервативных, в общем-то, ростовских изданий, которую условно можно окрестить обобщающим существительным «авангард».
Сразу же оговорюсь, – автор сих строк ни в коей мере не принадлежит к противникам нового направления. Наоборот, на протяжении вот уже некоторого количества лет он с интересом, с тайным и явным одобрением следит за творческой эволюцией ростовской Заозерной школы поэзии (точнее, Танаисской) и трех ее «аэдов», как выразился московский бард Юрий Лорес, – Жукова, Калашникова, Бондаревского. Но демократия, проповедуемая этими поэтами, – не замкнутый круг. Это, если можно так выразиться, – палка о двух концах, из чего и вытекает плюрализм мнений. Но перейдем к делу.
Сейчас классического консерватора встретишь разве что в Уссурийской тайге, не ближе. Эта крайность нами заживо погребена под обломками «мрачных» (читай брежневских) времен. Перестройка, по сути, – та же революция. А коль так, то вновь, как в семнадцатом, находятся горячие головы, готовые вначале «разрушить до основания», а затем уже «строить новый мир». К чему привело подобное строительство мы уже знаем. Отсюда вывод: перестройка призвана не разрушать – созидать. То есть, на старом фундаменте (ленинизме) строить новое здание. Не исключение здесь и литература. Никто не спорит, что нужно отдать дань репрессированным, не печатавшимся, «затравленным», забытым писателям, имена которых у всех на устах. Но зачем же, в свою очередь, «репрессировать» и «травить» других, не репрессированных Сталиным, печатавшихся при Брежневе? Конечно, нужно поставить в Москве памятник Булгакову и Высоцкому, к чему призывает Андрей Вознесенский, но зачем же умалять значение творчества Шолохова и Леонова, как о том писал Георгий Кочетов в своей статье «Он был правдолюбцем» («Молот», 15 апреля 1989 г.).
Сейчас только и слышишь в литературных и окололитературных кругах: Мандельштам, Гумилев, Ахматова, Цветаева... Хорошие поэты – о чем разговор? Сам зачитываюсь журнальным и различным хрестоматийным (в смысле, из хрестоматии) Гумилёвым. Но горько становится, когда на глазах предается забвению такой замечательный русский поэт, как Александр Твардовский, как уже почти забыты Исаковский, Сурков, Кедрин, Жигулин...
Действительно, кое-кому, может быть, «западло» читать даже Сергея Есенина и Павла Васильева... Постой, а может быть, того... – бросить их с энтого самого... теплохода Современности?!
Но ведь это всё было, было, было...
Не знаю точно, когда зародился «авангард» как явление, во всяком случае, у нас в России первым авангардистом, так сказать, был, по-моему, Александр Пушкин. Он произвел настоящую революцию в русской литературе, но был и остался – чисто русским писателем. В его произведениях – «русский дух»! Конечно, не в узко национальном (славянофильском) смысле. Пушкин поистине мировой писатель только потому, что оставался глубоко национальным, народным. Это азбучная истина. Так же и Шолохов, Есенин...
Но вот открываешь книгу стихов Геннадия (Жукова) «Эпистолы», недавно вышедшую за счет средств автора в Ростовском издательстве, и что же видишь? Увы, Русью здесь не пахнет. Такое впечатление, что всё это или почти всё уже было, было, было...
Где? Когда? Поэт десять лет не печатался? Жил затворником в Танаисе. Однако, – Танаис! Вот оно что, да ведь это же Античная Греция... Гомер...
«Все струны любви на эоловой лире
Я в ночь без любви сосчитаю со скуки.
Но песню о мире – да, песню и о мире –
Я буду играть на эоловом луке».
Узнаешь, читатель?.. Нет, что ты, это не Гомер. Это Геннадий («Эолов лук»). А может, и не Геннадий, а кто-нибудь из символистов начала века... Нет, вру – Геннадий! Прочь, так сказать, сомнения.
Одаренный поэт. А как хороша «Легенда о Пане». Без всяких... хороша. Многие стихи, особенно городского цикла, – сгусток боли «тысячелетнего дитя», этого новорожденного старца – Пана, сбежавшего «в леса» (читай, Танаис) от «дворового сортира» и «склок жадных старух»... Невольно отмечаешь, что этот «восторженный бомж», которого, презрев всякие правила техники безопасности, «бросили жить» –сконцентрированный слепок всего нашего поколения – детей «застоя». И не делиться бы нам крохоборно на абсурдные две тетради «Прямой речи», фактически на две речи, а слиться в одну...
Но нет, видимо, кому-то «западло»... Кому-то выгодна конфронтация сторон. И вешает Бондаревский, похожий на античного танаита:
«И это Россия,
уже не способная держать и давить,
но еще способная лгать о своем величии.
Это Россия, которую я ненавижу
при физической близости только за то,
что она в это время рассказывает анекдоты».
(«Прямая речь», 15 апреля 1989 г.).
Что ж, давайте «возненавидим» Россию – старую, лгущую, «застойную», но что вы мне предложите взамен? Где ваша новая Россия? От вашей России за версту несёт Танаисом...
Да, знаменательное, конечно, местечко. Чуть ли не главная достопримечательность Дона! Куда там Старочеркасску или родной станице Шолохова. Но мне лично это «великое» танаисское противостояние чем-то напоминает некоторые исторические аналогии, когда, для того чтобы взять какую-либо твердыню «оппоненты» располагались всем «табором» в ближайшей пригородной крепости, как, например, царь Иван Грозный в Свияжске под Казанью или Лжедмитрий II в Тушине под Москвой.
Смешно, конечно. Всё это уже было... и даже Заозерная школа, точнее, Озерная, была. (Английская). Правда, Виталий Калашников в предисловии к своей книге стихов оговаривается, что название «Заозерная школа поэзии» чисто условно и не подкреплено никакими теоретическими разработками. Школы, как таковой, нет, есть содружество поэтов, объединенных единым мышлением. Но высказал он всё это в таком контексте, из которого можно заключить, что его книга «Стихотворения» предназначена только для лучших друзей и единомышленников, и ознакомление с ней так сказать «инакомыслящих» исключается. Позвольте, выход книг Жукова и Калашникова – это факт литературной жизни или их личной? Автор этих заметок в затруднении – имеет ли он вообще право вторгаться своим критическим пером в «святая святых» Заозерной школы? Может быть, издание за свой счёт автоматически освобождает книгу от какой-либо критики и предполагает одни только восторженные дифирамбы? Примерно такая мысль прозвучала недавно в телевизионной передаче, посвященной Геннадию Жукову, которую вел критик Тыртышный.
Зато с первыми книгами авторов, издавшихся за государственный счет можно не церемониться. На состоявшемся не так давно заседании литобъединения «Дон», посвященном обсуждению последней поэтической кассеты Ростиздата «Молодые Ветра», представитель Заозерной школы Игорь Бондаревский, задумчиво дефилируя перед столом президиума, предложил вообще не издавать больше таких авторов, ссылаясь на низкий уровень их стихов. А ведь в кассете были представлены книги и таких, без сомнения, талантливых поэтов как Виктории Можаевой и Бажена Петухова.
Лично меня задела на этом обсуждении такая особенность, присущая почти всем выступавшим: люди (начинающие писатели) радуются не удачной строке в стихах товарища, а наоборот, неудачной, смакуя ее с трибуны на все лады, доходя чуть ли не до личностей друг друга. Неприятно мне было на этом заседании, хоть обсуждали не мои стихи.
Но вернемся к «Прямой речи», тем более, что ее вторую тетрадь можно с полным основанием считать своеобразным литературным манифестом Заозерной школы. Прежде всего, поражает убогостью внешняя сторона оформления публикаций. Однообразный, как дорога в степи, имидж авторов, изображенных на фото, и названий их произведений берет начало, видимо, еще со времен «желтой кофты» Маяковского или «рукавов от жилетки» Ильфа и Петрова. Этим нашу читающую публику уже не удивишь. Тексты, особенно прозаические, так же оставляют желать лучшего. Все они, в целом, уложились бы, по-моему, в заключительную фразу Тимофеевского «Хроникёра»: «...это так, эпизод-пустячок, и чего я его описал – хрен его знает?»
Время... время не стоит на месте, как правильно пишет в своей статье «Приметы и парадоксы времени» поэт Георгий Булатов. Время разрушает горы (планеты, галактики...), – не то что бюрократические рогатки. В самом деле, разве могли мы еще каких-нибудь пять лет назад мечтать о Таком «Комсомольце»?! Бьюсь об заклад, что любой, высказавший тогда подобную «крамольную» мысль, был бы наверняка заподозрен в сумасшествии. Лёд тронулся и ничем его теперь не остановишь.
Но это и настораживает... Да и как может не настораживать, если уже какие-то иные поэтические ориентиры предлагаются нам, начинающим литераторам, взамен на глазах деградирующего социалистического реализма. Предлагаются пока ненавязчиво, в виде раздумий, размышлений по поводу... «С кем хочет потягаться Александр Месропян?.. – задается риторическим вопросом в своей статье в «Прямой речи» Георгий Булатов. – С Мандельштамом в ассоциативности? С Бродским в изяществе раскроя поэтической ткани? С Блоком в изображении трагичности мира?»
Но возникает законный вопрос: где живет, без сомнения, одаренный поэт Александр Месропян, на какой такой планете, в каких пространственно-временных пределах? Ничего этого из его стихов не ясно. И, хоть убейте, не понимаю, чем плох, например, яркий донской поэт Юрий Карташов со своими казачьими без всяких кавычек стихами, задавшийся целью поспорить не с Мандельштамом и Бродским, а с Павлом Васильевым в искусстве прославления и возвеличивания своего родного донского края.
Однако кое-кому само слово Дон кажется устаревшим, застойным, попахивающим «казакоманией». И Александр Месропян как-то на встрече со слушателями радиожурнала «Дон литературный» предлагает ни много, ни мало, вообще отменить это название! Действительно, к чему подобные условности: Дон, Россия, родина?.. Ребята, давайте жить дружно!
Дон, как известно, испокон веков славился своим гостеприимством. Стоит вспомнить хотя бы такое общеизвестное правило донских казаков, бытовавшее, в старину, как: «С Дону выдачи нет!». Любой находил здесь приют и защиту. И поэтому не стоит, думаю, лишний раз сыпать соль на еще не зажившую рану, слишком жива в сердцах многих моих земляков трагедия насильственного расказачивания. Несколько перефразируя строки донского поэта Владимира Фролова, хочется сказать: не мы давали Дону это название и не нам его отменять, не мы начинали Донщину, но беречь ее нам. Жаль, что не понимают, быть может, этого многие молодые писатели, напечатавшиеся во второй (Танаисской) тетради «Прямой речи». Не зря, видимо, пишет Алексей Евтушенко в стихотворении «Лес»:
«Помню – сладко текла по казачьим усам,
Только в рот не попала пахучая кровь».
Вот уж, что старо, так старо... Со времен первой русской революции 1905 года бытует у нас извращённое представление о чуть ли не синонимичности слов «кровь» и «казак». Так что впору уж заменять одно другим и рифмовать их как, например, «кровь» и «любовь».
Однако, перестройка вносит свои коррективы и в это. Последнее время появилось много правдивых публикаций, разоблачающих искусственное очернение казаков; публикаций, рушащих стереотипное представление о казаках, как о царских сатрапах, душителях революции. Эти представления перекочевали к нам из эпохи сталинизма, когда целые народы подвергались жестоким и несправедливым репрессиям.
Так что «кровь текла» не только по казачьим усам, а если и текла, то зачастую их собственная, казачья...
Май 1989 г.