В деревне Мышки, Вологодской губернии, у Дарьи, по мужу Плешивцевой,
пришла пора рожать пятого ребенка. А надо вам сказать, что все её дети умирали в младенческом возрасте. Надежды, что этот ребенок выживет, было мало. Сама Дарья была до того худа, что, к примеру, раздень её, и сквозь тело можно будет смотреть, как через стекло. Да и живот то у неё особо не выпирался, вроде как у ребенка рахитного.
Отвел Дарью, муж её, Тимофей, в баню, что стояла в конце огорода, под бугром. Тимофей был работящим мужиком, жену уважал, не бил, как другие. Правда были случаи, когда зальет себе через меру винца в утробу, стукнет, раз или два, для порядка, Дарью, куда ни попадя, кулаком, и всё. А на другой день намочит тряпицу водой холодной, и несет Дарье прикладывать к синяку под глазом, или ещё где. А что бабе сделается? Вправду говорят: «Баба, что кошка живущая. Брось её, она все равно на ноги встанет».
А баньку Тимофей истопил заранее, как ни как, своя баба, не чужая. А что Бог детей прибирает, так на то Его воля. За все время, что Дарья была на сносях, пальцем её не трогал, все работы по дому справлял.
Повитуха Арина, раздела Дарью в той баньке и ахнула.
- Ну, до чего же ты тоща, Дарьюшка! И в кого же ты такая, вся родня твоя
при теле, а ты, видать, последышем у них?
- Да нет – отвечает Дарья – Я первая из семерых братьев.
Короче говоря, родила Дарья ребёночка мужеского полу и не вскрикнула. Потужилась немного, вроде, как на «двор» сходила по нужде. А ребёнок – то весь плёночкой такой покрыт – укутан.
- Ну, Дарья! Мальчонка у тебя в рубашке родился. Жить ему сто лет и более.
Сняла повитуха ту плёночку с мальца, аккуратно свернула и сказала Дарье:
- Подсохнет плёночка, сшей мешочек навроде кисета для табаку и в него сию рубашечку и положи. А как подрастет сынок, повесь ему на шейку на гайтане. Так и носит, всю жизнь не снимая.
А ребёнок то родился, до того мал, вроде котёночка кошачьего. А голос подал!
Что твоя труба иерихонская.
Рос Григорий, так крестили сына, Тимофея и Дарьи, здоровеньким, на ноги рано встал, а в росте почти не прибавлял.
Тимофей, отец Григория, носил на голове шляпу поярковую, местным умельцем сработанную. Придет в избу, бросит шляпу на лавку, а к нему за ноги, Гришутка цепляется. «Возьми, мол, меня на руки».
Посадит Тимофей сына на одно колено и говорит:
- Погляди, Дарья, ещё пару таких ребёнков уместится, рожай поскорее.
Да нет, не смогла больше рожать жена ему, изработалась вся и таяла, с каждым днём, как свеча церковная.
Сидит Тимофей с Гришуткой на коленях и щи хлебает. Поднесет ложку к своим губам, подует и сыну в рот. Тот хлебнет пару тройку раз, и с колен сползает, сыт, значит. Правда корочку хлебца прихватит и на двор бегом, смешно ноги переставляя. Стоит посередине двора, щиплет ту корочку и птичкам бросает, а они его нисколько не боятся. Другая прямо на ручонку сядет, и все норовит корочку хлебную отнять. А он смеется, ручонками машет и ножонками босыми притоптывает. А в тот раз, сполз Гришутка с колен отцовских и пропал. Отец на лавке прилег подремать. А Дарья с ног сбилась, нет нигде сына. Зовёт потихоньку, боится мужа потревожить, а тот не откликается. Зашла Дарья в избу, видит на полу шляпу мужнину. Наклонилась поднять, а в ней свернувшись калачиком, Гршутка. Надо же, кроха, какая, как же жить то он на свете будет? Помощничек растет. Спаси его Господи!
Прошло лето. И зима прошла. Снег сошел, ручьи зажурчали. Приходит повитуха Арина, посмотреть на крестника, сына Дарьиного. Отругала.
- Ты почто сыну тот мешочек с его «рубашечкой» не оденешь на шейку?
Достала из укладки, Дарья, тот мешочек, что сама из кусочка клеенки сшила, с тесёмочкой. Позвала сына и перекрестя, на шейку ему надела. Пощупал Гриша рукой мешочек и побежал по своим делам, как будто он все время на нем был.
С этого дня стал расти Гриша не по дням, а по часам. За лето вытянулся, окреп.
По осени слегла мать Гриши. Как не отпаивали ее травами всякими, да снадобьями, ничего не помогло.
Пришла из соседней деревни сестра Тимофея, отца Гришиного, бобылиха. Взялась за хозяйство. Сноху не попрекала, что лежит, но и как бы не замечала.
Приходил Тимофей, постоит, повздыхает, погладит женины волосенки на ее голове и уйдёт. Та тихо плакала. Звала Гришу, сыночка своего, по вечерам к себе в уголок, где лежала, как только угомонится сестра мужнина. Прибежит Гриша к матери, осмотрится кругом, не видит ли кто его, обнимет маму и целует ее в лоб, волосы на голове ее поредевшие. Прижмется щекой к щеке и рассказывает все, где был, что делал.… А мать ему, сквозь слезы, поучения на всю жизнь давала, да все сказки да былины рассказывала.
Первым делом – советовала она – почитай старость и родителей своих. Не гордись, не суди других, вперед не лезь, но и последним не будь. Пусть каждый день будет свят для тебя. Если есть на хлеб – не тянись за булочкой. Ремесло на воровство не меняют. Не трать время попусту. Жизнь – дар Божий, и тратить его напрасно – Преступление перед собой и грех перед Богом.
Мешочек, с «рубашечкой» твоей рождённой, не снимай никогда. А если когда и придется, всяко может быть, сними с шейки, и припрячь ближе к телу своему.
А теперь иди, и ты поспи, устала я, цыганенок мой, кудрявинький. И, правда, как родился Гриша, волосенки были белесыми, а как стал подрастать, потемнели и закудрявились.
По весне, когда Гриша помогал отцу по двору управляться, позвала его тётка Феклиста, сестра отцова.
-Иди, Гриша, мать тебя кличет.
Побежал домой Гриша, да спотыкнулся, а рядом вилы стояли. Ухватился за черен, когда падал, да не устоял, так и упал на их острия. Вскрикнула тётка, ахнул отец. Всё, мол, проткнули вилы Гришу! Подбежал отец, схватился за те вилы, а Гриша встает и улыбается. Смотрит отец на вилы, а у них среднего острия – то нет. Давно сломалось, но работать можно было, да и новые деньги стоят. Когда Гриша спотыкнулся, то упал боком, вот те два острия и прошли вдоль его тела.
Это было первое чудо.
Прибежал Гриша в избу к матери, а та сидит на лавке. Откуда только силы взялись, поднялась, услышав вскрики мужа и сестры его.
- Гришенька! Живой! Ох! Не понесли меня ноги к тебе, не чувствую я их.
Бога просила, сберечь тебя.
И упала спиной на лавку.
- Прощай, сыночек, умираю я. …Не плачь, родимый…
Обнял Гриша маму, прижался щекой к её щеке. Так и стоял на коленях перед лавкой, прижавшись к маме.
- Осиротели мы с тобой, сын – сказал отец – но жизнь продолжается.
Грамоте Григорий учился у местного священника. А когда открыли школу в соседнем селе, бегал туда несколько зим подряд. За хорошую учебу выписали ему справку, что он окончил семь классов.
В пятнадцать лет, работая в поле по уборке пшеницы, Григория застала гроза.
Налетела туча черная, пролился дождь сильный. Засверкала молния. Кто был в поле, побежали к стогу соломенному, от грозы и дождя прятаться. А Григорий замешкался. Ударила молния рядом с ним. Громыхнул гром невиданный. Оглох и ослеп на время Григорий. Когда глаза стали видеть, смотрит, а на нем одежка дымится, тлеет без огня. Дождь хлещет, вода с Григория ручьем бежит, а одежка дымится и нисколько он того жара и воды не чувствует. Скинул он рубаху с себя и побежал к стогу тому, где люди спрятались. А они на него как на чудо, какое смотрят.
- Гришка! Никак живой?
- Как видите - отвечает Григорий.
- Да через тебя та стрела огненная прошла и прямо в землю зарылась. Ты весь огненный был!
И давай его, Григория тормошить, руками щупать, осматривать.
- Такой свет, такой жар был, мы даже здесь почувствовали, а на тебе ни волдырей, ни ожогов никаких!
Тут дождь прошел. Погремел еще гром за логом, и стих. Пошли люди от стога того, а он возьми, да и вспыхни. Да таким огнем громадным, с языками пламенными. Вмиг сгорел дотла. Только кучка пепла осталась.
Это было второе чудо.
Пришел срок и пошел в солдаты Григорий. К тому времени у него под носом усы, черные, с отливом синеватым, пробились. А голова кольцами волосяными, ни один гребень не берет. И ростом Бог не обидел и силушкой.
Гармонь своими руками собрал. И пошел служить Отечеству вместе с ней, на Восток дальний, на границу. Научили его там премудростям военным: стрелять с оружия разного, колоть штыком, окопы рыть в рост полный, гранаты бросать.
Однажды был случай с гранатой. Поначалу были в армии гранаты, как бутылки, с кольцом на рукояти. А потом получили под названием «лимонки».
Шар такой, чугунный, с нарезами по корпусу и капсюль с чекой и колечком.
Пошел Григорий в караул, взял винтовку, патронташ на ремень навесил, а лимонку в карман сунул шинельный. Отстоял положенное время и в караулку вернулся. А там, карнач, караульный начальник, построил всех бойцов и допытывается:
- Кто взорвал, где - то лимонку? Почему чека на полу валяется?
И кольцо с чекой показывает. Григорий поставил свою винтовку в пирамиду, сунул руку в шинельный карман, а там. … И говорит он спокойным голосом:
- Отдай мне, старшина, то кольцо, у меня граната в кармане.
Каков, а? Моргнуть глазом не успел Григорий, как караулка опустела. Кто в дверь, а кто в окна, выскочили, благо лето было, и окна открыты.
Смотрит Григорий. Лежит на полу чека с колечком, поднял. А когда полез в карман. …Тут не только в жар, а в холод бросило. Нащупал гранату в кармане, а ее язычок железный, который капсюль взрывает, прижат к боку кармана.
Обнял он своими пальцами ту гранату, язычок, прижав, достает из кармана и зовет, кого ни будь, чеку распрямить, а то она в гнездо не входит. Не нашлось смельчаков. Доложили ротному. Тот приказал пойти тому Григорию до пруда и бросить гранату в воду. Григорий так и сделал. Рванула граната под водой, вспух пузырь на поверхности, а там рыба глушенная
В тот день уху караульный взвод ел. А Григорий, в чулане сидел под охраной. Трое суток ареста получил. А за что?
Отсидел положенный срок Григорий и отпросился у старшины сходить в сельский магазин купить папирос, а то махра надоела. Да заодно мыла душистого.
Заходит Григорий в магазин, а там пьяный мужик из револьвера в потолок выстрелил и у продавщицы требует бутылку водки и колбасы.
Увидел тот мужик входящего Григория, и револьвер на него наставил.
- Не подходи и не шевелись, а то тебя убью!
А Григорий его уговаривать стал. Вдруг, щелкнул курок револьвера. Осечка.
Ещё два раза щелчки были. Замер Григорий, всё осечки. Уронил мужик револьвер на пол и затрясся в плаче.
- Ведь я тебя убить мог, солдатик.
Поднял Григорий тот револьвер, заглянул в барабан, а там как раз три патрона.
Покрутил пальцем барабан и вышел из магазина. А там уж милиционер бежит.
Отдал Григорий револьвер милиционеру и рассказал все, как было.
Держит милиционер наган в опущенной руке, курком поигрывает. А револьвер возьми и выстрели. Вскрикнул милиционер и запрыгал на одной ноге. Ногу себе прострелил. А Григорий говорит:
- Какой сапог испортил. Придется латку на видном месте ставить.
И, правда. Сапоги то были хромовые, новые.
Получил Григорий письмо из деревни. Удивился очень. Почерк незнакомый.
Если отец сообщал о себе, то через учительницу. Сам он был неграмотным.
Почерк в письме ровный, с наклоном в правую сторону.
Писала Нюрка, соседская девчонка, да какая она девчонка, поди, уже замужем давно. В школу, когда - то с ней вместе ходили. Григорий ее не выделял. Так, девка и девка. Под носом всегда у ней мокро было.
В начале письма шли поклоны, чуть не ото всей деревни. Потом новости. Радио во все дома провели и перед правлением большой рупор повесили, так он день и ночь кричит и музыка играет. Электричество провели, улицу, единственную, в селе и ту осветили. Ну и так и далее.
А потом Нюрка сообщила, что отец Григория умер, прямо в поле, на пашне. А как похоронили его рядом с могилой Гришиной матери, на третий день и тетка Феклиста, сестра, отца Григория, пошла в хлев, присела у коровьего вымени, так более и не встала, тоже умерла. А узнали о беде по рёву коровьему. Вот как она ревела – плакала. Нюрка все сама видела и слышала. Теперь она, Нюрка, корову ту доит, а молоко сборщик приезжает из района и покупает. И кур Нюрка кормит и утят. Ведёт всё хозяйство и дом содержит. Приезжали городские, хотели дом Григория купить, или поселиться на лето. У них ребятишки слабенькие, на молочке да чистом воздухе их поправить. Но Нюрка не согласилась. Дом то не её. В конце письма опять поклоны. И поперек письма, на полях приписка. Приезжайте Григорий Тимофеевич, а то председатель грозится скотину в колхоз забрать, да Нюрка отстояла. Приедет хозяин, пусть он и решает.
А Нюрку теперь кличут невестой Григория Тимофеевича. Но это не правда.
Задумался Григорий. Через месяц кончался срок его службы. Хотелось на сверхсрочную остаться. Обещали послать в полковую школу, на старшину выучить. Нравилась ему служба. Показал Григорий письмо Нюркино командиру, а тот посоветовал:
- Ты, Плешивцев, напиши заявление на сверхсрочную службу, получишь отпуск, домой сьездиешь, решишь все вопросы, приедешь. Может, женишься там, привози молодую сюда. Квартирку дадут.
Отпуск Григорий получил, вот только заявление не написал, сказал, что напишет, как вернется.
Мало ли что может за то время случиться.
Сдал форму солдатскую, а взамен получил трусы сатиновые, майку, костюмчик простенький, серенький, в полосочку, фуражку суконную, туфли парусиновые, а носки не дали.
Был такой приказ маршала Тимошенко, все солдатское оставлять на службе.
Кому не хватало костюмов и т.д. тот приезжая домой, обязан был сдать форму в военкомат, а кто жил в деревне – в сельсовет. Вот и приезжал такой солдатик
домой, жена или ещё кто из родственников относил его форму в сельсовет. А тот солдат сидел на печи, в чем мать родила, так как одеть-то ему было нечего.
Переоделся Григорий, глянул на себя в зеркало, что в каптёрке висело, и не узнал себя. В солдатский вещмешок положил буханку хлеба, полотенце, подарок ротного, вместе с запасными трусами и парой носков. Закинул его на лямке через плечо и пошагал на станцию.
Во внутреннем кармане пиджака, лежали его документы о демобилизации, Нюркино письмо и денежный капитал, аж в пятнадцать рублей. Билет выдали ему по литеру. Ехал в общем вагоне, на багажной полке. А чтобы не помять костюм, снял его с себя, и аккуратно свернув, положил, вместо подушки под голову.
Утром, когда Григорий пошел умываться, его пригласил в свое купе проводник и предложил поработать кочегаром на паровозе, взамен заболевшего. Григорий согласился. Выходит от проводника и видит, идут ему навстречу двое молодых парней друг за другом. У второго под мышкой сверток. Ёкнуло сердце у Григория. Узнал в том свертке свой костюм, посторонился, пропуская первого, а у второго вырвал свой костюм из рук воришки, и ударом кулака в лицо, свалил воришку на пол вагона. Выглянувший из своего купе проводник, увидел блеснувший нож в руке первого и крикнул: «Берегись»! Григорий, повернулся к нападавшему, и успел встать боком к нему, но было поздно. Нож вошел в грудь на уровне сердца. Ожгло тело Григория, но все же он смог ударом ноги в живот бандиту свалить его. Падая, тот ударился головой о край кипятильника. Второй, у которого Григорий отнял костюм, вскочил на ноги и, качаясь, побежал по вагонному проходу в обратную сторону. Нож так и остался в теле Григория. Сильной боли не было, почему - то дрожали ноги, и учащенно билось сердце.
Проводник завел Григория в свое купе. Тот сел, прислонившись к стенке. Чуть – чуть кружилась голова. Поезд остановился, на какой то станции. Сначала появился милиционер, и, не разобравшись, накричал на Григория, приняв его за вора. А тот, что упал, ударившись о кипятильник, не подавал признаков жизни. Потом появился старенький доктор и два дюжих санитара.
Осмотрев Григория, доктор не стал вытаскивать нож из тела Григория.
Легонько ощупав место, куда вошел нож, сказал:
- Повезло тебе, батенька, ножичек – то скользнул по ребрам и остановился, уперевшись рукояткой в твое тело. Отвезем мы тебя до следующей станции в больницу. Там и ножичек вытащат и шкуру твою заштопают. Всего –то с полсантиметра не хватило ножичку до сердца твоего. Но ударил бандит со всей силой. В рубашке ты родился, человече.
- Оно и правда – ответил Григорий – Вот она, на шее у меня висит.
Пощупал доктор пакетик, покачал головой и сказал:
- Значит, жить ты будешь долго.
А один из санитаров добавил:
- Пока не умрешь.
На следующей станции, Григория уже ждала машина скорой помощи.
Доктор попрощался с Григорием.
- С Богом, сынок! Не подставляй свою грудь под ножи.
. - И пули! Добавил санитар.
- И вы будьте здоровы. Спасибо за заботу.
В больнице нож вытащили из тела Григория. Ранку зашили и туго стянули бинтом то место.
Через три дня, Григорий, запросился домой. Его не задерживали. А нож тот, Григорий выпросил у докторов, на память.
Больничная нянечка, принесла Григорию пирожков на дорогу и целую бутылку молока. Поклонился ей в ноги, Григорий, и поехал домой.
Долго ли, коротко ли, рассказывать, но по приезду домой, Григорий, вскорости женился на той самой соседской девчонке. А там и ребёночек народился. В армию, конечно, он не поехал. Работал в МТС трактористом.
А тут, война! А так как он был в запасе первой очереди, то уже в августе шагал по дорогам войны с пулеметным станком на плечах.
Но не долго пришлось ему воевать. Попал его полк в окружение, и началось истребление солдатиков. И сверху самолёты бомбят, и с боков артиллерия бьет, а спереди и сзади, танки наползают, как чудища страшные. Оглохли люди от взрывов адовых, очумели от страха, многие. Только, Григорий, не слышит ничего. Всё ему представляется, как в немом кино. И глаза застилает пот со слезами горючими.
Всё, что осталось от полка, это человек с полсотни, а может и меньше. Кто их пересчитывал, погнали фашисты вдоль дороги, по которой шла серая лавина машин, с сидящими в них солдатами в касках с оружием. Танки, артиллерия, пешие солдаты, кухни на колёсах….
Идут наши солдатики, поддерживая друг друга, а кто падал, его поднимали пинками фашисты, били прикладами винтовок, а то раздавался выстрел, и всё.
Григорий шел, спотыкаясь, но все же шел. В ушах кровь запеклась, и звон стоял неимоверный, с головной болью.
Экая силища на нашу землю прет. Ржете, сволочи. Смотрел Григорий на солдат сидящих в машинах, показывающих на пленных пальцами, наставляя винтовки и автоматы, делая вид, будто стрелять сейчас будут.
Не может быть, что у нас нет силы остановить этих гадов. Есть у нас силушка, и будет её с каждым днем всё больше и больше. Не таких вояк обламывали!
К ночи, разместили пленных в бывшем коровнике колхозном. Там, в навозную жижу и попадали обессиленные красноармейцы.
Когда утром, вывели пленных из коровника, они представляли жалкое зрелище.
Конвоиры были уже другие, не из регулярных частей. Они покатывались со смеху, показывая на пленных пальцами. Закрывали себе носы платками и плевались.
- Пфуй, руски швайне! Шнель, шнель!
Издевались словесно, но не били и не угрожали оружием.
Офицер, отдал короткую команду, потом подозвал одного из солдат и что - то ему сказал, сел в подошедшую легковую машину и уехал.
На этот раз пленных повели через поле и вывели к небольшой речке с небольшим спуском с берега к броду.
Пленных разделили на три группы. Первую загнали в воду, показав, что надо им помыться и постирать свою одежду. Остальных посадили на берегу.
Когда первая группа вышла из воды, Григорий заметил, что их не пересчитали ни до, ни после купания. Со второй группой он вошел в воду, она была чуть выше его пояса. Снял гимнастёрку, прополоскал, отмыл лицо от заскорузлой грязи и крови. Одновременно внимательно осматривался вокруг, речку, особенно ее берега. Чуть ниже, где полоскались пленные, берег реки был обрывистый, местами с глубокими подмывами и нависшими кустами над водой. Потихоньку, потихоньку, продолжая мыться и полоскать свою одежду, Григорий продвинулся к самому краю группы, там было поглубже. Речка делала небольшой изгиб, и берег был подмыт. Он глянул на берег, чем там занимаются конвойные. Те развели большой костер из сухого хвороста и веток деревьев, у него обсушивались пленные, а конвоиры были так в себе уверены, что почти не следили за купающими. Правда, один из конвоиров, до начала купания, перешел речку по броду и сидел на противоположном берегу, прислонившись к дереву спиной.
Винтовка лежала на его коленях. Голова его была неподвижна, с надвинутой почти на глаза пилоткой. Да он вроде спит! Подумал Григорий, и, нырнув под воду, быстро поплыл под водой к обрывистому берегу. Ткнувшись головой о берег, осторожно поднял ее из воды. Вроде все спокойно. Нырнув еще раз, подплыл под нависший над водой куст. Всплыл и оказался среди корней и веток.
Стоял по плечи в воде, держась руками за обмытые водой корни. Что там было на берегу, ничего не видел и не слышал. Только вода журчала вокруг него.
В сумерки осторожно выбрался из своего убежища. Тишина и покой вокруг. Промерз до костей, зуб на зуб не попадает. Когда, утром, Григорий подходил с сотоварищами по несчастью к берегу реки, видел на противоположном берегу растущие деревья. И подумал: «Там лес. Вот туда бы уйти». А сейчас, он перешел реку по пояс в воде, вышел на берег и скорее в кустарник, а там и в лес. Правда, редковатый. Отошел в глубину. Снял с себя одежду, гимнастерку и брюки. А сапоги у него еще сняли солдаты немецкие, тогда, когда он лежал контуженный.
Отжал от воды и давай прыгать то на одной, то на другой ноге, пытаясь согреться. Всю ночь шел по лесу, думая, что идет в сторону фронта.
Под утро, на какой – то поляне, набрел на копну сена. Зарылся в нее и заснул, как провалился.
Проснулся от урчания в животе. Третий день ни крошки во рту. Голод подал свой голос. Пожевал травинку. Осторожно разгреб сено под собой, осмотрелся.
Копенка-то стояла посередине большого огорода из жердей. Как он попал сюда, вроде и не перелазил за загородку. Где - то замычала корова. «Вот бы молочка испить» подумал Григорий. Вылез из сена и короткими перебежками, согнувшись, вдоль изгороди, на коровий голос. Мычание раздалось рядом, вроде как из-под земли. Вот и небольшой овражек. По крутому спуску сполз в овраг. А там, в овражном склоне вырыта землянка, а в ней корова за рога привязана к дереву, проросшему через ту землянку. Погладил корову по голове, бокам. В стороне ведерко, с остатками воды. Воду выплеснул, присел на корточки, ведерко под вымя коровье. … И кажется ему, что он под водой, а вода холодная, нос и рот заливает. Поперхнулся и открыл глаза, а перед ним лицо девичье.
- Никак очнулся? Живой значит. Молочка захотел! Много тут вашего брата по лесу бродит. Врага бить надо, а они по лесам попрятались.
Григорий слушал эту тираду, правда, не все понимая. Сильно болела спина, а особенно затылок.
- Это ты меня? Спросил Григорий.
- Нет. Дед своей клюкой.
- Тяжела, видать клюка у твоего деда.
А попал Григорий на кордон к леснику, где его напоили молоком. Дали краюху хлеба, пару луковиц и проводили за ворота. «Иди, воин. Воюй врага».
И пошел, Григорий, по лесам и весям. Собиралась небольшая группа, таких, как он, солдат окруженцев или бежавших из-под стражи немецкой. Но не все складывалось у Григория с ними. Как только он начинал их склонять к нападению на фашистов, в ночь они разбегались. И опять Григорий оставался один.
Однажды, залег он в густом кустарнике, вблизи от дороги, день переждать. Редко пройдет машина, или пара телег, с дремавшими ездовыми. Вот остановилась одна повозка. Спрыгнул с телеги солдат немецкий и пошел в кусты, да прямо на Григория и вышел. Григорий видит его, а солдат нет. Положил солдат винтовку в сторонку, расстегнул штаны, присел…. Остался в лесу навечно. Придушил его Григорий. Сапоги как раз по ноге пришлись, Григорию, и куртка пригодилась. Подобрал винтовку. Снял с солдата ремень с подсумками. Огляделся вдоль дороги в обе стороны, никого. А лошадь, того солдата, сошла с обочины к лесу и травку пощипывает, да телега застряла среди кустов, ходу лошади не дает.
Жалко стало ему лошади, выпряг, снял всю с нее сбрую и отпустил на волю. Она так и пошла вдоль кювета. В телеге нашел Григорий ранец солдатский. Повесил его на плечо и пошел в глубь леса. Потом, обнаружил в ранце чистое белье нательное, консервы, бритву и пачку писем. Письма выкинул, все равно по-немецки читать не мог, да и не ему они были адресованы.
Вскорости вышел, Григорий, на окопы, где недавно был бой. В полуразрушенной землянке нашел винтовку снайперскую и патроны к ней и гранату РГД.
А винтовку ту, немецкого солдата, разбил о камень большой и в окоп бросил.
Когда выходил к деревеньке, долго высматривал из-за укрытия, нет ли там фашистов. Под вечер пробирался к крайним избам, стучался в оконце.
Случалось, приоткроется створка оконца, просунется рука с узелочком, или с парой картофелин на ладони, и захлопнется. Видать не один, Григорий стучался уже в тот дом.
Теперь, Григорий, имея снайперскую винтовку, мог видеть через оптический прицел далеко от себя. Выбирал места так, чтобы всегда можно было уйти вглубь леса. Стрелял редко. Только тогда, когда шла большая колонна машин или техники, чтобы шуму было больше. Высматривал цель, плавно нажимал на спуск винтовки, и вот, падает солдат немецкий, как бы спотыкнувшись, под колёса идущей машины. Если начиналась пальба по лесу, Григорий, быстро уходил с того места. А если паники не было, то ещё кто-то из врагов выбывал из строя. И появлялась на прикладе винтовки меточка от ножа. И было их уже семь.
Вот так, уходя в лес поглубже после очередного выстрела, встретился Григорий с четырьмя человеками в гражданской одежде вооруженными немецкими автоматами. Один из них был обут в хромовые сапоги.
«А сапоги-то, командирские». Подумал Григорий.
И глянули четыре автоматных ствола прямо в грудь Григорию.
-Руки вверх! Скомандовал тот, в сапогах командирских.
-Это можно. Сказал Григорий, поднимая вверх руки. А водной его руке, граната лимонка зажата. И кольцо на пальце указательном поблескивает. Тот, что в сапогах, закричал:
-Не дури! Мы свои, советские!
-Ха! Советские! А почему вы форму армейскую поскидали и в пиджаки выряделись?
- А сам – то! Посмотри на себя. Галифе да гимнастерка рваные.
- Пусть рваные, зато форму я перед врагом не снял. Это они, с меня беспамятного, сапоги да пилотку с ремнем сняли.
- Я капитан Советской армии и выполняю специальное задание. А какое, не твоего ума дело.
- Если ты капитан, то покажи мне документ, а иначе я взорву себя и вас. Мне терять нечего. Будет на четырех предателей меньше.
- Документ я тебе не покажу, потому что, я не имею права при себе иметь, в тылу у врага. Давай знакомиться, и пойдем с нами. Мы скоро будем возвращаться через фронт, к своим.
- Я вас не знаю и мне с вами не по пути. Я сам к фронту иду. Мне провожатые не нужны.
- Успокойся, солдат. Я Нечипоренко Николай, капитан особого отдела. Мы давно за тобой наблюдаем и знаем твой каждый шаг. Ты все блуждаешь вокруг да около. Услышишь канонаду, думаешь там фронт. А сейчас фронт везде, и спереди и сзади. Так что тебе только с нами идти.
Но не пошел с ними Григорий. Продумал, ещё убьют, где ни будь. Еще неделю блуждал. Оброс бородой курчавой и волосом на голове. А до этого был стрижен под машинку, по-солдатски.
За это время на прикладе его винтовки ещё две метки появились – крестиком. Так он отметил убитых им фашистских офицеров.
Рано по утру, по двум, параллельно идущим лесным дорогам, большое войсковое соединение Советской армии, выходило из окружения. Шли поротно и повзводно, если так можно было сказать. Более половины красноармейцев были ранены.
Раненых также несли на самодельных носилках и везли на телегах. А кто мог идти, шли, опираясь на плечи товарищей. Были две пушки на конной тяге.
Вот к этому соединению и прибился Григорий. Командир, с тремя шпалами в петлицах, расспросил Григория, кто, откуда, ну и т. д. И тут же отправил его к разведчикам вперед с заданием пробраться к своим и попросить оказать помощь
во время выхода части из окружения. Как пробивались с боями, теряя своих товарищей, одному Богу известно. Но вот остался еще один бросок. Впереди фашистская линия, слева болото, справа танки. Как прошел, а вернее прополз по болоту Григорий, не раз проваливаясь в трясину, только ему одному известно.
И вышел на передовой дозор красноармейцев полка стоящего в обороне.
- Ведите меня скорее в штаб, к самому главному командиру. – Сказал он дозорным.
- Так уж прямо и в штаб. А кто ты такой, что командуешь нами?
- Ребята! От меня и от вас зависят сотни жизней!
И отвели Григория в штаб, где он доложил о готовящемся прорыве выходящих из окружения. Неплохо бы ударить по немецким окопам с этой стороны.
О начале прорыва будет сигнал серией красных и зеленых ракет.
Точно, в назначенное время начался бой. Прорыв удался. Враг не смог оказать н сопротивления. Почти без потерь окруженцы пробились к своим, прихватив с собой порядочно пленных немцев.
Через пару дней началась проверка вышедших из окружения бойцов. Оружие приказала сдать всем без исключения. Разместили в бывших овчарнях. Правда, там было прибрано, и лежали охапки соломы. Григорий вспомнил те помещения, где он был в плену. А здесь вроде тоже под арестом, вон и караульные с винтовками у входа. До этого всех накормили из полевых кухонь и наделили махоркой. Тяжело раненых отправили в тыл, а легко раненые остались при санбате. Были составлены списки вышедших из окружения. Командиры были отделены от рядового состава и где они, никто не знал. После обеда начали вызывать пофамильно по пять – десять человек и уводили к недалеко стоящему дому. Там находились люди из особого отдела, шла сортировка, кого куда….
Вызывали и по одному человеку. Вот и Григорию подошла очередь. Вместе с ним вызвали еще троих. После допроса у особистов, отвели на колхозный крытый ток.
Там, прямо на земле, сидели группами красноармейцы. Молоденький лейтенант,
с листком бумаги в руках, называл фамилию, красноармеец вставал коротко отвечал «Я» и ему, лейтенант, показывал в какой строй становиться. Налево,
получай оружие, направо, тоже в строй, но оружия не давали. Григорий попал на право.
- Почему мне не дают оружия? Спросил Григорий у лейтенанта.
- Потому – ответил он – что у тебя нет никаких документов. Может ты враг.
- Куда нас?
- Куда надо. Там разберутся.
Собралось таких бедолаг около трех десятков. И повели их строем, впереди солдат с винтовкой и позади тоже. А по бокам, с автоматами.
Григорий шел в середине строя, крайним справа. Вдруг слышит голос:
- Цыган! Вот так встреча!
Оглянулся Григорий и видит, к нему бежит командир с одной шпалой в петлицах.
- Капитан Нечипоренко! - Отозвался Григорий.
Тот самый, которого он в лесу встречал.
И опять повезло Григорию. Вывел его из строя капитан, сказав, что забирает по особому распоряжению.
- Ну, попал ты, цыган, в переплет. Не увидел бы тебя и …
- Неужели свои могли расстрелять?
Промолчал капитан.
- Вот смотрю я на тебя, Григорий, как тебя там, по батюшке?
- Иваныч.
- Вот я и говорю, Григорий Иванович. Гардероб мне твой не нравиться. Не мешает его обновить.
- Это, что за кардероп? Отродясь такого у меня не было.
- Гардероб, это, в смысле, одежда.
- Так бы и сказал. А то слова, какие то вычурные.
- Вот и ты сказал слово мне не знакомое, но я понял. Пойдем-ка, Григорий Иванович, к нашим снабженцам, которые вещевым имуществом заведывают, да и к брадобрею по пути заглянем. Пусть он твой портрет обновит, в смысле подстрижет и побреет.
В приспособленном сарае, под склад, можно сказать, гулял ветер. Пусто было. Только в одном месте, на сколоченной из-под ящиков полке лежала стопка одежды.
- Да - сказал капитан. Приоделись, в смысле, поворот кругом марш.
Подошел шустрый старшина.
- И это все? Спросил у него капитан показывая на ту стопку одежды.
- Как видите.
- Да тут я вижу командирские галифе, гимнастерку. Ого! И белье есть нижнее. А как еа чет, в смысле, сапог?
- Сапог нет. А командирский комплект, полностью. Берите, товарищ, капитан. Вам конечно великовато будет. Кон что подшить – подвернуть и подрезать, как раз подойдет
- Берем, Григорий Иванович?
- Вам решать, товарищ капитан. Вот бы мне ремень кожаный, мой то с меня, сняли.
- Есть ремень, и даже с портупеей. Вон, на старшине. Он ему все равно по уставу не положен. Придется тебе, старшина, снять эту портупею. Хватит, покрасовался.
У старшины покраснело лицо, портупею с ремнем он снял. Правда, отцепив кобуру с револьвером.
А теперь писарь оформляет тебе временный документ, Григорий Иванович, я поверил в твой рассказ о себе и за тебя поручился у командования. Запрос сейчас делать в тыл бесполезно, да и часть, в которой ты служил, уже не существует на данный момент. Будешь ты теперь под моим началом первым заместителем, а звание твое – командир отделения, с двумя треугольниками в петлицах, в смысле, пока. Дольше будет видно. Наверное, нас брадобрей заждался. Идем к нему и в баню. При упоминаний бани, у Григория, аж все тело зачесалось.
Полковой парикмахер больше смахивал на мясника, в большом клеенчатом фартуке аж до земли. Небольшого росточка, на ногах огромные ботинки с обмотками. Мотня, солдатских шаровар, путалась у него между ног. Рукава гимнастерки засучены выше локтей. Голова, без пилотки, блестела лысиной, как говорят в народе – голова босиком. Он мастерски орудовал, как ножницами, так и бритвой. Машинки, для стрижки, у него не было, и голова очередного клиента выходила в конце стрижки дорожками – ступеньками, как он ни старался.
Григорий сел на предложенный ему ящик, который затрещал под ним, но выдержал, не развалился. Парикмахер забегал вокруг него, вставать на носки, даже подпрыгивая, пытаясь достать до головы гребнем и ножницами.
- Экой вы громадный мужчина.
Пришлось Григорию сесть прямо на землю.
- Как будем стричься? Под бокс, или полу? Могу и под Польку. Или вот еще
модная стрижка, Французский Шансон.
- А что это такое? Поинтересовался Григорий.
-А, черт его знает! Ответил мастер расчески и бритвы.
Стоявшие вокруг красноармейцы разразились таким хохотом!
- Ты, вот что, в смысле, цирюльник – сказал капитан – Сделай ему польку. Но если испортишь прическу, самого обстригу или того лучше, побрею! Опять красноармейцы разразились смехом, даже единственная уцелевшая в селе собака завыла страшным голосом.
- Так ведь наш брадобрей и так совсем лысый. Или брить будут, где пониже, между ног? Сказал один из красноармейцев.
- Это точно - сказал другой – Там заодно и я… отхватят. Да есть ли они у него?
Смех и шутки со всех сторон.
- Прекратить разговоры! Скомандовал капитан. Не укорачивай сзади! Это к мастеру. Не оголяй шею.
- Да пусть он меня наголо подстрижет. Сказал Григорий.
- Я знаю, что говорю. И наклонившись к уху Григория, сказал шепотом:
Ты что же думаешь, по тылам немецким, стриженым ходить? И распрямившись
- Стоп! Молодец, Цирюльник, вот тебе пять Беломорен, в смысле папирос, последние.
- Благодарствуем! Ответил парикмахер и приложил левую руку, с зажатым пальцами гребнем, к непокрытой голове.
- Вольно! Ты, что это, в смысле, честь отдаешь левой рукой!
-А я и есть, левша, товарищ капитан!
Наконец – то, Григорий, в бане. Уж он попарился, всласть. Банька была деревенская и топилась по черному.
- Поддай! А ну, еще плесни, не жалей пару! Просил Георгий.
Капитан сидел на полу, прикрыв ладонями уши.
- Ну, ты даешь, Григорий Иванович, в смысле, паришься. У меня уши скрутило. Всё! Больше не могу!
И капитан выскочил из бани на свет Божий.
Григорий закончил париться, вышел из бани, не спеша, подошел к колодцу. Взял стоявшее там ведро с холодной водой и вылил на себя. Только парок пошел от его тела.
- Хорош! Ничего не скажешь, хорош! Сказал капитан, любуясь ладно скроенной фигурой Григория. Почти на бреющем полете пронесся над селом фашистский самолет и сбросил всего одну бомбу, которая угодила прямо в баню.
Да и бомба то была, так себе, небольшая, а баня в щепки. Задержись, Григорий, в бане, и поминай, как звали.
- Ну, Григорий Иванович, повезло нам с тобой, в смысле, живы. А вот от тех трех, что были в бане, и схоронить нечего.
Григорий оделся во все новое. Чистое белье приятно холодило тело. Галифе и гимнастерка пришлись впору. Сапоги надел те, немецкие. Портупея, с командирским ремнем, ладно охватывала его плечо и поясницу. Привычным движением расправил гимнастерку под ремнем.
- Вот теперь ты похож, в смысле, на командира, пару шпал в петлицы, а то и три, и вылитый полковник. Фуражку я тебе дам, у меня есть в запасе. Сапоги, конечно не форменные, не тужи, достанем, что надо! А эти еще, ох, как пригодятся. А теперь пойдем, я тебя познакомлю со своими Орлами.
На выгоне, за селом, стояла большая скирда соломы и к ней, с боку, прилепилась армейская палатка, цвета соломы. Сразу и не разглядишь. «Орлов» было семь. Одеты они были не по форме: на одном был гражданский пиджак, из-под которого виднелась флотская тельняшка, а на голове армейская панама защитного цвета. На другом, немецкий френч и брюки на выпуск. А один, вообще был одет в ватные брюки и телогрейку. И как сказал капитан, его «Орлы» представляли полный интернационал. Узбек, Украинец, двое сибиряков - чалдонов, Татарин и Грузин.
-Принимайте, «Орлы», пополнение. Плешивцев Григорий Иванович. Не обижайте и подучите, в смысле, тому, что вы можете.
- Его, пожалуй, обидишь. Вон, какой вымахал. Ну, подходи, будем знакомиться. Покажи, что умеешь. Сказал один из Чалдонов.
Десять дней без боев и бомбёжек. Занятия, тренировки и днем и ночью. Рукопашный бой, стрельба из пистолета на звук и шорох в полной темноте. Защита и нападение без оружия с применением подручных средств. Метание гранаты на дальность и в цель. Освобождение от веревочных пут. И это для того, чтобы победить и остаться живым. Взять языка без нанесения ему серьезных повреждений. Поднятие тяжестей, преодоление всевозможных препятствий, бег с полной выкладкой на дальние дистанции. Конечно, десять дней, это не месяц и не полгода, но все же. Насчет борьбы и защиты надо сказать особо. В этой группе выработались такие приемы, которые не преподают на спецкурсах, и нигде не выучишь. Сюда вошла тактика и приемы Узбекской, Грузинской, Татарской, северной Карелофинской и русской. И это был свод техники и премов в боевых условиях.
Не один литр пота пролил, Григорий. Познав азы, а потом в боевых условиях и постоянных тренировках отточил свое мастерство. Стрелял из любого оружия, из любых положений, всегда в цель, днем или ночью, одинаково. Финский нож, кинжал, штык, саперная лопатка, отлично дополняли его умение владеть ими.
Капитан занимался наравне со всеми. Лихие и умелые были бойцы.
Григорий узнал, что им предстоит воевать с врагом не лоб в лоб, а тайно, по тылам противника выполняя спецзадания. Эта группа уже была там, в тылу у врага и знает, почем фунт лиха.
Капитан принес снайперскую винтовку и отдал ее Григорию. Тот сразу узнал отобранную у него, по меткам на прикладе.
- Узнал? Спросил капитан
- Конечно. Ответил Григорий. Вот и меточки: черточка – солдат, крестик – офицер.
- Вот тебе первое задание. Выбери место, где повыше и чтобы никто тебя не засек. Понаблюдай в прицел за территорией вокруг, особенно обрати внимание на места, откуда могут появиться диверсанты или разведчики врага.
- Конечно со стороны фронта. Сказал Григорий.
- Не только. Могут и из нашего тыла возвращаться. Добавил капитан.
Нашел такое место, Григорий. Устроился в развилке большого дерева. Приладил винтовку и стал смотреть через оптику. Уставал глаз, смотрел другим, но ничего подозрительного не видел. В обед похрустел сухарем, попил водицы из фляги.
Ближе к вечеру, увидел, как через опушку леса прошли три красноармейца. Один шел впереди, с немецким автоматом наготове, двое несли большой сверток, вроде палатки. «Почему они идут в сторону фронта и что это несут? подумал, Григорий, - зачем там нужна палатка? Стоп! Да они человека несут, завернутого в брезент». Григорий приложил руки ко рту, рупором, и прокаркал по вороньи, подавая условный сигнал. Посмотрел опять в оптику, но там уже никого не было. В считанные минуты вся группа с капитаном была под деревом.
- Что случилось? – Спросил капитан.
Григорий обстоятельно доложил, что выдел.
- Это немцы. Видать у нас языка взяли. – Сказал капитан. Надо их немедленно перехватить, пока не стемнело. До ночи они будут отсиживаться у нас, потом, поминай, как звали. Двое слева, двое справа, двое вперед, на перерез. Брать живьем, без шума.
В небольшом овражке, под самой кручей, уютно устроились трое переодетых фашиста. Они варили на спиртовках, в больших кружках, кофе.
Сверток лежал в стороне.
Оглушить и связать, мнимых красноармейцев, не заняло нескольких минут.
Развязали и развернули сверток. В нем оказался молоденький лейтенант, недавно прибывший в часть.
Это было первое дело под командованием капитана Нечипоренко.
Обстановка, на участке фронта менялась и осложнялась с каждым днем. Немецкая армия обтекала с флангов небольшой участок обороны, который держал полк.
Пришел приказ, скрытно оставить позиции и занять оборону южнее местечка Подгорное.
Группа капитана занялась обустройством секретных баз в почти недоступных лесных и болотистых местах. Закладывалось оружие и боеприпасы, продовольствие, которое можно было достать в то время, в основном консервы,
трофейные галеты, перевязочные пакеты.
- Для чего три базы? Спросил Григорий. – Хватило бы и одной, да еще так далеко друг от друга.
- А для того, чтобы во время уйти туда и пополнить запасы, или временно затаиться. Ведь работать придется не на одном месте.
Проводимую разведку и диверсии, в группе, называли работой.
Почти без боя был оставлен этот рубеж обороны нашими войсками. Группа получила название и позывной: «Орлы» и осталась в тылу у немецких войск.
В самый последний момент прибыл радист, совсем молоденький парнишка, только что окончивший краткосрочные курсы, с рацией, но без питания к ней.
- Зачем нам необученный солдатик, радист без связи, да еще таскай эту, в смысле, молчащую бандуру. Скажи мне, радист, ты хоть стрелять то умеешь?
- Стрелял в тире из мелкашки. В мишень попадал.
- Ну, а теперь смотри, чтоб в тебя не попадали.
Теперь, находясь в тылу у врага, нужно было достать питание к рации. Одновременно собирая разведанные о немцах, которые нужно было передать по радио и отправить радиста к своим.
Помог случай. Григорий и Умурзаков Ахмет, находясь в засаде. Недалеко от дороги, по которой проходили колоны войск фашистов к фронту.
Днем движение было в обе стороны. К фронту шла техника и войска, а обратно
Тащили на буксире подбитые машины, броневики, случалось и танки. Санитарные машины и фуры на конной тяге, везли раненых. К вечеру движение затихало, а ночью, редко – редко, пронесется броневик или запоздалая машина.
Когда наступили сумерки и Григорий с Ахметом собрались уходить, увидели большую грузовую машину. У ней на длинном буксире шел автофургон.
-Смотри, Григорий. У фургона антенна над крышей. Жалко, стрелять нельзя, а то бы тех двух, в грузовой, можно снять.
- А жалко. Такая удача.
Сидящих в грузовика, видать пугала наступающая темнота. Машина шла на предельной скорости. На повороте фургон вынесло на обочину, и она упала на бок, да прямо в кювет. Трос натянулся, немного протащил фургон и лопнул, со звуком выстрела. Грузовая остановилась. Оба солдата вышли из нее, подошли к упавшему фургону, посмотрели, потом один махнул рукой. Отцепили трос от своей машины. Сели в кабину, дали газ и уехали. И тихо стало вокруг.
Григорий и Умурзаков вскоре были уже у машины. Внутри машины было несколько трупов солдат. За небольшой перегородкой обнаружили стационарную
радиоустановку.
- Слушай, Ахмет. Ты знаешь, что такое питание к рации?
- Это, наверное, как хлеб. Ешь – живешь. А нет, помирай.
- Рация не человек, ей не хлеб нужен, а питание. Ты на ноги быстрый. Беги к нашим и тащи сюда того мальца-радиста. Да скорее, пусть он и ищет то питание сам. До утра надо успеть.
Когда Умурзаков ушел, Григорий обстоятельно исследовал всю машину. В солдатских ранцах нашел консервы, галеты. В одной солдатской фляге был спирт.
Два эл.фонарика с красными и зелеными стеклами. В последствии очень пригодились для «регулировки» немецких колон и машин, по неверному направлению.
Под утро вся группа была у машины. Радист осмотрел радиоустановку и сказал:
-Это агитмашина, здесь должны быть репродукторы, но я их не вижу.
Сам приемник и передатчик хорошие, но их мы не сможем демонтировать. Все установлено стационарно.
- А на кой они нам, в смысле, кричалки эти? Бери питание, и уходим. Сказал капитан
- Заберем сухие элементы, а можно и аккумулятор машины. Но он очень тяжелый и громоздкий. На сколько хватит сухих элементов, я точно не могу сказать, но на пару передач, гарантирую. В поле и жук – мясо.
- Не таракан, а барашек. Вставил Умурзаков.
В кабине автомашины, Григорий, до прихода своей группы, обнаружил увесистый мешок с полным комплектом немецкой формы одежды.
- Взять обязательно! Приказал капитан. Пригодится.
И пригодилась. На перекрестке двух дорог встал сам капитан в немецкой форме . Светя то красным, то зеленым светом фонарика, направлял поток машин с немецкой техникой на дорогу ведущую совсем в другом направлении. Хватило получаса, чтобы создать затор во всех направлениях. Пять танков, капитан направил на лесную дорогу, которая кончалась болотом, где не было возможности развернуться. После, побывав в том направлении, увидели в болоте завязший танк по самую орудийную башню. Остальные танки, видать по следу, ушли задним ходом.
Всего два раза связывались по рации. Первый раз передали важные данные, а второй раз в связи с ранением радиста. Получили приказ: если есть возможность, радиста переправить к своим. Самим продолжать выполнять задание.
Так что же произошло с радистом? Григорий, с Ахметом, пошли на минирование железнодорожной ветки ведущей к лесному, небольшому, лесозаводу. С ними упросился и радист. Капитан не возражал.
- Пусть идет. Все при деле будет, в смысле, опыта наберется.
В двух местах, под рельсы, подложили нажимные мины. На обратном пути столкнулись с двумя патрульными немецкими солдатами. Умурзаков шел первым, за ним радист и замыкающим, Григорий. Спускались с насыпи, а патрульные сидели под кустом и видать дремали. Нож, брошенный Умурзаковым, сразил одного солдата, второй же, успел выстрелить. Всего один выстрел. Но и его постигла участь первого. Григорий прыгнул с насыпи и ударом автомата свалил стрелявшего.
- Ой! Мамочка! Как мне больно. Это радист.
- Куда тебя? Спросил Григорий.
- Кажется, мне ногу оторвало. Простонал радист.
- Цела твоя нога. Сейчас посмотрим и перевяжем. Надо брюки твои снять
- Нет, нет! Только не брюки!
- Убирай руки! То же мне, стеснительный нашелся. У него вся штанина в крови.
Григорий, приподнял на руках радиста, а Умурзаков, расстегнув ремень брюк радиста, снял их. И замер, уставившись на голое тело радиста.
- Ты что, Ахмет? Клади его.
- Девка. Выдохнул Ахмет.
- Не чуди белым сетом. Девка. Откуда ей взяться. Глянув вниз, сказал: И впрямь, девица. Кто бы это ни был, а перевязать надо. Пуля прошла через мякоть, будем надеяться, кость не задета. Ранение почти у самого паха. Не волнуйся, девица, рана заживет, а шрам под юбкой будет не видно.
- - Я ходить буду? Мне ногу не отрежут?
- - И ходить будешь, и плясать будешь, это попозже. А сейчас попробуй встать и пойти. Уходить нам надо и побыстрей. Давай, давай, прыгай.
- - Ой! Больно. Но я смогу. Простите меня. Не говорите никому кто я.
- Я вас очень прошу.
Капитан поручил Григорию и Умурзакову доставить радиста через фронт и сдать с рук на руки врачам.
Большую часть пути радиста, или лучше сказать, радистку, несли на руках, приспособив веревку чрез плечи, как на качелях, Григорий и Ахмет. Через фронт прошли без осложнений, прихватив с собой обер лейтенанта, вышедшего из блиндажа, до «ветру». Узнали у него пароль. А когда обер оказался среди советских красноармейцев, злился и смеялся одновременно. И говорил:
- Зер гут! Карашо! Кочилась, для тебя, эта мясорубка, Вилли. Зер гут!
Осень. Грязь, распутица. Постоянные дожди. Группа капитана Нечипоренко на другом участке фронта. Опять в тылу врага. Идет к партизанам в заданный район. Они захватили Генерала с секретными документами. Их надо доставить нашему командованию, по возможности и генерала. Ночью пришли в село и расположились в доме старосты, назначенного немцами. Староста имел связь с партизанами, и они ему доверяли
- Когда придут партизаны? Спросил капитан.
- Надо ждать. Сказал староста. Я не знаю их планов.
- А как они узнают о нашем приходе?
- Я выставил условный знак на въезде в село.
- Какой? Уж не пугало ли огородное?
- Нет. Пугало немцы поставили, одев в рваную одежду красноармейца.
- Там, на обочине, старый валенок лежит. Сказал Григорий. Не хозяйственный ты, папаша, голенище того валенка еще на подшивку сгодится.
Капитан с подозрением посмотрел на старосту. Григорий сделал знак капитану и вышел из избы.
- Что случилось? Спросил капитан, выйдя за ним в след.
- Не нравится мне староста. Не похож он на селянина.
- Подождем, увидим. Если что, уйдем и старосту прихватим.
- По такой погоде далеко не уйдешь с пленным.
- Пустим в расход и все дела. Но задание выполним, во что бы то ни стало.
Всем быть на чеку. Притвориться, что спим.
Григорий подменил стоявшего в охране одессита. Встал под навес сарая, и слился в темноте с его стеной. Вот промелькнула тень человека. Григорий в два прыжка настиг его. Одной рукой зажал ему рот, другой сдавил горло.
- Пароль. – Прошептал в ухо задержанному и ослабил руку, зажимавшую рот.
- «Орлы» Прохрипел тот.
Григорий отпустил его. И из темноты появилось еще два человека. Зашли в дом. Капитан пошептался с человеком, который держал в руках объемистый портфель.
- А где генерал? Спросил капитан.
- Не усмотрели мы его. Какую то дрянь проглотил и окочурился.
Партизаны ушли, передав портфель капитану. Перед уходом предупредили, что «Орлам» надо будет уходить перед рассветом. Их секреты, если что предупредят, а если и надо будет, поддержат.
Не прошло и часа, как со двора пришел Умурзаков, сменивший Григория и сказал:
- Слышал звук работающего танкового двигателя за селом.
- Сейчас только на танке и можно проехать по этим дорогам. Сказал капитан.
Подъем! Уходим!
Он держал в руке тот самый портфель принесенный партизанами. Григорий метнулся к русской печке, выхватил из руки старосты гранату-лимонку и бросил ее в окно. Зазвенело разбитое стекло, но граната упала на пол и выкатилась на середину комнаты. Окно было занавешено старым женским платком. Все замерли.
Граната покачнулась с бока на бок и замерла в отблеске керосиновой лампы. Кольцо было на месте. Староста метнулся к гранате, нагнулся, но был отброшен ударом ноги Умурзакова. Еще один молниеносный удар и староста был прикончен.
- Зря ты его. Сказал капитан. Уходим согласно задачи - « Отход без потерь».
Григорий подобрал гранату и положил ее себе в карман. Вспомнил про тот случай с гранатой в мирное время. Опять повезло. Группа пошла через огороды. Впереди Григорий с Умурзаковым, потом капитан, трое в середине, по двое по флангам и замыкающий – одессит. Подойдя к оврагу, Григорий насторожился, и не зря. Там были немцы. Метнул гранату в самую середину немцев. Взрыв! В ответ длинная автоматная очередь. Упал капитан. Григорий подхватил его.
- Портфель. – Простонал капитан.
- Ахмет! Прикрывай! Крикнул Григорий.
Два взрыва прогремели один за другим в овраге. Это Ахмет добавил по врагам.
В той стычке потеряли одессита. Как только оторвались от немцев, Григорий перевязал капитану плечо и голову. Плечо было ранено на вылет, с головы был сорван лоскут кожи с частью волос, пуля прошла вскользь, по кости черепа.
Крови, капитан, потерял много, пока его Григорий нес до перевязки. Мертвого одессита, друзья тоже несли на руках. Вскоре встретились с партизанским секретом и доверили им похоронить своего товарища. По следам шли немцы, и надо было от них отрываться. Так, с небольшими стычками, благодаря помощи партизан, «Орлы» вернулись к своим.
Как только капитан немного окреп, он тут же засел за представления к наградам своих «Орлов». Награды получили все. Вот только наградной лист на Григория, утонул в штабных бумагах. Пока капитан оставался в медсанбате, он наотрез отказался ехать в госпиталь, Григорий, по приказу капитана остался за старшего. «Орлы» приняли это, как должное. Григорий, был, большим авторитетом, и его знали по боевым делам.
Как только устроились на новом месте, после возвращения из немецкого тыла, почистились, помылись, привели в порядок оружие, занялись тренировками. Григорий, по вечерам, ходил в медсанбат к капитану и докладывал о прошедшем дне и планах на завтра.
Однажды утром, когда вся группа сидела за завтраком, а завтрак был из кружки горячего кипятка, куска сахара – рафинада, половины селедки и ломтя хлеба. Пришел штабной командир и приказал построить всю группу и учинил разнос по поводу неуставной одежды и трофейного оружия, не дав доесть завтрак.
- Оружие врага, сдать! Получить винтовки! Завтра проверю! Чтобы все были по форме одеты! Не красноармейцы, а бродяги с большой дороги!
Григорий пытался доказать, что группа выполняет особые задания, часто в тылу у врага. Поэтому они так одеты и вооружены.
- Вы кто? Спросил штабной командир, Григория. Почему вы, командир, а в петлицах у вас нет знаков различия. Вот я, майор. Ваше звание.
- Рядовой красноармеец. Ответил Григорий.
- Рядовой? Переспросил, майор.
- Так точно!
- Ну, я вижу тут полную анархию. Рядовой носит командирскую форму,
знаков различия нет.
- Мы не анархия, а спецгруппа. Вы должны об этом знать. А форму я ношу советскую, ту которую мне выдали. По какому праву вы тут раскомандовались?
- Вот сейчас ты узнаешь, по какому.
Григорий видел, как его товарищи делали ему условный знак – «Замри».
Но он уже не мог остановиться.
- У нас есть свой командир, капитан Нечипоренко. Но сейчас он находится в медсанбате после ранений.
Майор приказал сопровождавшему его старшине, вызвать двух вооруженных бойцов из комендантского взвода. Короче говоря, Григория арестовали и увели.
Вечером, вся группа пошла в медсанбат, навестить капитана.
- А почему не пришел мой заместитель?
Рассказали ему все, как было.
- И вы молчали с самого утра? Его уже может, и нет? За оскорбление командира, да еще в военное время, трибунал, или расстрел на месте.
- Никого Григорий Иванович не оскорблял.
- А ты пойди и докажи, что тот майор не прав. Кто вам поверит? Вы кто?
Рядовые!
- Да не волнуйтесь вы, товарищ капитан. Он в землянке сидит. Там охран из одного человека. Мы его враз освободим. Только скажите.
- Ни какой самодеятельности! Я сейчас же иду в штаб и разберусь на месте.
- Вам же нельзя уходить, вы еще не долечились. Вас не отпустят.
- А я испрашивать не буду! Хватит! В смысле, бока пролеживать. А то всех моих подчиненных арестуют.
- Пусть только попробуют! Мы за себя, и за тебя, капитан любому…
Так капитан, не долечившись, приступил к своим обязанностям. Как он выручил Григория, одному ему известно и чего это стоило. Должны были присвоить звание майора, да задержали представление, и на порядочный срок.
Сразу, после выхода из под ареста Григория, его и еще троих из группы капитана, послали за линию фронта с заданием: взять языка, да покрупнее.
Три дня и три ночи охотились за немецким полковником. А взяли его, когда ему приспичило сходить по нужде к кустам у дороги. Тот полковник, в одно и то же время, проезжал в легковой автомашине, по этому участку дороги. Григорий, уже хотел снять из снайперской винтовки шофера, но машина вдруг остановилась, дверь машины открылась, и полковник побежал к кустам.
Шофера и двух охранников сняли без звука. Когда полковник подошел к машине, ему услужливо открыл дверцу Умурзаков, делая жест рукой:
«Садитесь, мол». У полковника затряслись ноги, и побледнело лицо. Руки шарили по поясу, ища пистолет. Но ремень с кобурой остался в машине, он его снял, когда побежал к кустам.
На полковничьей машине, с ветерком, проехали большую часть пути к фронту. Вернулись благополучно. Только вот, язык оказался не строевым офицером, а из интендантов. Но все равно от него получили достоверные сведения о снабжении фашистской армии.
Группа Григория, получила благодарность, а «дело» Григория было закрыто.
Вскоре, всех «Орлов», во главе с капитаном, перебросили на другой участок фронта, и она вошла в состав бывшего пограничного полка. Теперь у капитана был специальный отряд разведчиков – диверсантов из тридцати человек.
Сначала отряд разделили на десятки, но в процессе тренировок и пробных выходов в тыл врага, поняли, что надо группы уменьшать. Группы стали по шесть человек. Получилось шесть боевых групп, прекрасно владеющих всеми видами оружия и рукопашного боя, минным и подрывным делом.
Уходили группы на задания. Порой возвращались в неполном составе. Две группы так и не вернулись. Пропали бесследно, как их не искали.
Группа Григория, взорвав мост, возвращаясь, попала под перекрестный огонь немцев и своих. Подали сигнал ракетами, но с нашей стороны обстрел только усилился. Стали работать минометы. Пришлось опять уходить за линию фронта. Отсиделись в болоте. На следующую ночь переходили на запасном участке фронта. Уничтожили немецкое охранение из четырех человек, и попали на минное поле. На одной мине подорвалось, сразу, двое из группы. Третий, не послушав Григория, остаться на месте, пошел вперед. Взрыв! И нет человека.
Осталось трое, Григорий, Умурзаков Ахмет и Гиви Лордкипанидзе. Лорд,
так сокращенно звали его в отряде. С большой осторожностью прошли минное поле, сняв несколько пехотных мин и переставив их в другом порядке.
Теперь, с тройкой Григория, ходил по немецким тылам и капитан Нечипоренко, которого звали, за глаза, «в смысле», за его пристрастия к этой фразе. Прошла осень, а за ней и зима со своими вьюгами и большими холодами.
Немцев разбили под Москвой. Сталинград попал во вражеское кольцо. На Волге решалась судьба Советской России.
Сидит, Григорий на пеньке, рядом, в обнимку с автоматом, похрапывает Ахмет Умурзаков. Невдалеке, Капитан с Лордом, колдуют над картой.
Впервые Григорий задумался о доме, жене и сыне. Все прошедшее время было не до этого. Время было сложное и тревожное. Как они там? Живы-ли?
Если удавалась, свободная минутка, писал письма. Но ответа не получал. Да и как он мог получить весточку, если он сегодня здесь, а завтра там. А где это, там, Григорий никогда заранее не знал. Порой все решают не часы, а минуты. Забралась группа, Григория в этот раз, можно сказать, к черту, на кулички. Сюда шли одной дорогой, если это можно назвать дорогой. По лесам, оврагам, долам, болотам, буеракам. А возвращаться придется другим, окольным путем. Порой уставал Григорий, ужасно. Но виду не показывал, повторял про себя капитанское слово: «Надо»!
Прошлой ночью устроили переполох в одной деревеньке. Так себе, деревенька. Одна улица-дорога, а по бокам, избы. Правда, от изб только печные трубы остались. Сгорела та деревенька дотла. Вот в эту деревеньку, в сумеречный рассвет, с одной стороны, в сторону фронта шли машины с сидящими в кузовах солдатами. С другой стороны, шла пешая колонна немцев, видать на отдых. Шли они не в ногу, но строй соблюдали.
Капитан Нечипоренко и Григорий, переодетые в немецкую форму, вышли на дорогу в полукилометре от деревни и остановили головную машину, а за ней встала и вся колона.
- В чем дело? Спросил высунувшийся из кабины немецкий офицер.
Потом, повернувшись к шоферу, что - то сказал и рассмеялся, показав на Григория.
- Что он сказал? Спросил капитана Григорий.
- Он назвал тебя Голиафом, за твой рост и комплекцию.
- Я сейчас влеплю ему пулю промеж глаз. Пусть не обзывается.
Но конечно стрелять было нельзя. Но слова, Голиаф и комплекция, он запомнил.
При случае спросил значение этих слов у капитана и тот ему все объяснил.
Капитан сказал немцу, что есть сведения о приближений партизан к деревне, надо быть предельно внимательными и по возможности уничтожить их.
Из машин стали выпрыгивать на землю солдаты и тут же справлять малую нужду. Капитан незаметно подтолкнул Григория и шепнул:
-Делаем ноги.
А в это время, шедшая навстречу колона подходила к середине села. Раздалось несколько взрывов гранат и истошные крики:
- Паартизааннен!! Ахтунг!!
Это Ахмет с Лордом сотворили панику.
Бегом, через бывшие деревенские огороды, овраги и лесопосадку, в лесную глубину ушла группа.
По возвращению на базу, капитан опять писал наградные листы. И Ахмет, и Лорд, и капитан, получили ордена. Ахмед и Лорд - по ордену Красной звезды.
Капитан, орден Боевого Красного знамени. Как ни добивался капитан, куда делся наградной лист на Григория, все впустую.
- Это тебя за бывшие «заслуги», за плен, тормозят.
Капитан был ранен еще. И опять Григорий выносил его на своих плечах.
Когда же, в третий раз, выносил Григорий тяжелораненого капитана, тот, придя в сознание, прикрепил свой орден красной звезды к его гимнастерке.
На этот раз орден Григорию утвердили и еще медаль «За боевые заслуги», как написали в наградном листе: «За спасение командира».
Перед тем выходом в разведку, когда ранило капитана в третий раз, группу Григория перебросили на ближайший аэродром и стали обучать полетам на планерах. Конечно, были специалисты по полетам. Но капитан настоял на том, что бы лететь могли его люди. Планерист, перелетал линию фронта, садился в заданном районе, выполнял свою задачу, а обратно …
-Мои же, Орлы, слетают, выполнят приказ, вернутся, в смысле, с разведданными и еще по пути не одну фашистскую морду набьют. А то и пару мостов взорвут.
- Вот мосты взрывать не надо. Готовится наше наступление по всем фронтам, и они нам еще пригодятся. Сказали капитану.
С капитаном, Ахметом и Лордом, вопросов не было. Они нормально садились в кабины планерам. А вот с Григорием… Его чуть не отчислили. Высокий и крепкого телосложения, он еле умещался в кабине планера. Колени торчали выше ушей. Но все же он совершил два полета с инструктором на двухместном планере.
- Учти, Григорий. – Говорил ему инструктор. – Сажать планер придется ночью. Будь очень внимателен. Повезешь не игрушки, будет и взрывчатка и все такое.
Полет прошел нормально. Взлетели по два планера на буксире самолета У-2. А вот как отцепили буксир, Григорий остался один на один с планером.
Внизу, под ним, на земле горели костры, выложенные дорожкой.
Слегка отдал ручку управления от себя и пошел на снижение. Перед самой землей, боковой ветер снес планер Григорий в сторону, и он приземлился, вернее прилесился. Планер с треском завис на сучьях деревьев. Григорий спустился вниз без посторонней помощи. Груз не пострадал. Планер разгрузили, разломали и сожгли, как и остальные.
Согласно задания, партизаны громят армейский немецкий штаб, а группа капитана забирает документы и уходит. В бой не вступают. Все делают партизаны.
Да они и не участвовали. Когда бой подходил к концу, часть фашистов засела в каменном доме и вела оттуда сильный огонь. Всего один бросок Орлов. И огневые точки замолчали. Документы, взятые в штабе, уместились в нескольких мешках. Ровно сутки снимали копии с документов в партизанском отряде. Копии уместились, уже, в трех мешках. Теперь надо было спровоцировать бой и подбросить фашистам оригиналы документов. Капитан и Лорд ушли с мешками. Им надо было дать время уйти подальше. Григорий и Ахмет остались прикрывать ушедших и подбрасывать мешки с оригиналами документов.
Сначала оставили один мешок, вроде запрятав его в куче валежника, потом другой. Два следующих мешка, со следами крови на них. Это постарались партизаны. Бросили почти в открытую. Оставался еще один мешок. Его несли довольно долго. Потом бросили его у берега небольшой речушки, вошли, в нее, и прошли около полукилометра. Вышли из воды и сменили направление отхода.
В условленном месте встречи Капитана и Лорда не было. По условленному знаку поняли, надо уходить самостоятельно.
Теперь, Григорий и Ахмет, шли налегке, оставляя в стороне немецкие гарнизоны и посты. Вышли еще на один маячок. В дупле патронная гильза, а в ней записка:
«Прикрываю Лорда, торопитесь. Кв.8» Капитан в 8-м квадрате отвлекает на себя фашистов от Лорда уносящего документы. По всей вероятности фашисты разгадали маневр подмены документов, и все силы бросили на капитана.
Как не спешили Ахмет с Григорием в 8-й квадрат, там уже шел бой. Автоматные очереди. Взрыв гранаты, и равномерный звук выстрелов крупнокалиберного пулемета. Стреляли из броневика, стоящего на лесной дороге. Куда палил пулеметчик? Скорее всего, в белый свет. Наверное, от собственного страха. Люк башни был открыт. Ахмет хотел бросить туда гранату. Григорий остановил его. Показал пальцем на люк, потом на себя и на Ахмета. Осторожно поднялись на броневик. Григорий, постучал рукояткой пистолета по крышке люка. Пулемет замолк. Крышка люка отодвинулась в сторону. Из люка показалась голова немца. Ему, прямо в лоб смотрел ствол пистолета. Ахмет поманил его рукой и приложил палец к своим губам. «Молчи, мол». Григорий помог фашисту вылезти из люка и показал рукой вниз люка, делая руками жест, ты один или там есть еще кто? Фашист понял и показал один палец. Постучали еще по броне. Из люка, до половины, вылез еще один в черном комбинезоне.
- Вас? Сказал он.
- Тебя, не нас. Ответил Ахмет.
- Свяжи их, и кляп обеим в рот. А я туда. Показал, Григорий, в сторону выстрелов.
Там начала стихать перестрелка.
Капитан лежал среди корней упавшего от старости дуба. У него кончились патроны. В обеих руках были зажаты две гранаты, с выдернутыми кольцами.
Шестеро немцев и офицер стояли поодаль с наведенными на капитана автоматами. Офицер кричал на своих солдат:
- Ниц, шиссен! Не стрелять. Взять живым!
Капитан был ранен. Голова его клонилась, глаза затуманивались. Но он, невероятными усилиями поднимал голову и смотрел на врагов.
Эх! Капитан! Держись! Пронеслось в голове Григория. Не разжимай рук!
Раздался разбойный свист. Головы немцев повернулись в сторону свиста. Это и было нужно Григорию. Длинная автоматная очередь скосила врагов. А одиночный выстрел прикончил офицера. Это Ахмет. Григорий подбежал к капитану, взял гранаты и крикнув Ахмету: Ложись! Побросал их в чащу леса.
- Я знал, что вы поспеете. А как Лорд? Сказал капитан
- С ним все в порядке. Ответил Григорий.
Капитан потерял сознание. Раны были тяжелые. Перевязали, как могли. На ногу и руку наложили жгуты. Чтобы остановить кровотечение.
- Как будем нести? Спросил Амет.
- Донесем до броневика, а там на нем, сколько сможем.
- А ты сможешь вести броневик?
- Я до войны трактористом был. Сяду за механика, а ты наверху. Если что, крой из пулемета!
Связанных немцев оставили лежать там, у лесной дороги. Капитана осторожно опустили в люк. Пристроили в полусидящем положении. Григорий нажал на стартер. Мотор заработал. Дав ему немного поработать, Григорий включил скорость и броневик тронулся. Встречных машин было мало. Зато сзади шли на обгон, постоянно сигналя. Догнали едущий обоз санитарных фур крытых брезентом. Григорий хотел обогнать обоз, но, увидев разрыв между телегами, въехал туда и переключился на пониженную передачу. Проехали один пост со шлагбаумом, потом второй. Никто не обратил на броневик особого внимания. Значит так надо. К вечеру обоз повернул на проселочную дорогу. Въехали в расположение палаточного госпиталя. Быстро стемнело Ездовые распрягли лошадей и надели им на головы торбы с овсом, а сами развели костер и стали что то варить в большом ведре. Капитан все время был без сознания.
- Капитану нужен врач. Сказал Ахмет.
- Знаю. – Ответил Григорий. Но не понесем же мы его туда, в палатки.
- Тогда нужно врача сюда доставить. Я мигом. Это Ахмет сказал.
Капитан закашлялся и пришел в себя.
- Где мы? Спросил он.
Григорий рассказал обо всем, где, как, и когда…
- Значит у нас собственный броневик. А где Ахмет?
- Ушел за врачом.
- А, что он будет делать здесь, в темноте и такой тесноте, вы подумали? Найдите, пустую палатку или несите меня в перевязочную.
Вернулся Ахмет, с человеком в белом халате, с темными пятнами крови на нем.
Капитан заговорил с ним по-немецки. Оказалось, что это санитар. Приказал ему принести носилки и отнести его в перевязочную. Явились еще два дюжих санитара и на носилках принесли в большую освещенную изнутри палатку.
Невдалеке работал дизель, крутя динамо-машину. Два человека, в белых халатах, сами раздели капитана, положили на операционный стол и принялись колдовать над ним, изредка перебрасываясь словами. Капитан заговорил с ними. Они отвечали однозначно, не вдаваясь в подробности, покачивая головами. Стоящие в тени от света, падающего на капитана, Григорий и Ахмет, поняли, что ранения серьезные. Один из врачей, что - то сказал санитарам. Капитан сделал знак рукой Григорию наклониться к нему, и сказал:
- Врач приказал отнести меня в офицерскую палатку. Возьмите лошадь с телегой и ездовым. Мы до утра должны уйти, как можно дальше. Завтра будет открыт проход на 212 участке. Это недалеко.
- Совсем, рядом. Подумал Григорий. 25 километров с гаком, а гак, больше пяти.
Разбудили спящего в телеге ездового. Капитан приказал ему запрячь лошадь и как можно быстрее везти его к главному хирургу. Солдат быстро выполнил приказ.
Когда отъехали порядочно от госпиталя по грунтовке, уходящей в лес, отпустили солдата.
- Дальше мы поедем сами.
- Так точно! Герр офицер! Ответил солдат и пошел в противоположную сторону.
- Не выдаст он нас? Сказал Григорий.
- Навряд – ли. Ответил Ахмет. Он пожилой и кажется о чем - то догадался.
- Телегу пришлось бросить. Попробовали посадить капитана верхом на лошадь, но он не мог на ней сидеть, все время сползал, теряя сознание. Лошадь отпустили, и теперь, Григорий нес капитана, то на своей спине, то на руках. Ахмет, как мог, помогал ему. Григорий послал Ахмета вперед, туда, где их должны были встречать разведчики и проводить за линию фронта. Конечно, линии, как таковой, непрерывной не было, как у врага, так и у нас. Эти участки охранялись секретами и выдвижными постами.
- Пот застилал глаза и лицо, Григория. Одежда прилипла к телу. В сапогах хлюпало. Шел из последних сил. Были моменты. Когда хотелось присесть и передохнуть, хоть минутку. Но, если сядет, то уж больше не встанет. Это он знал прекрасно. Застонал, капитан. С хрипом и клекотом выдавил из себя:
- - Вперед, Орлы! Я с вами!
- - Есть, капитан! Ответил, Григорий. Только вперед! Я с тобой, капитан!
- К Григорию пришло второе дыхание. Жив, капитан. И он продолжал продираться через кустарники, напрямик. Впереди закуковала кукушка. Откуда тут кукушка. Не ее время. Подумал Григорий. Ахмет! Это он знак подает. И Григорий ответил свистом – один продолжительный, другой короткий. К нему уже бежали разведчики, Ахмет, впереди всех. Они подхватили Григория, вместе с капитаном, и понесли на своих руках. Григорий так и не отдал капитана до самого медсанбата.
- Вот там, в медсанбате, когда капитан пришел в себя, приказал принести свой китель. Отвинтил орден Красной Звезды и приложил его к груди Григория. Ахмет, был тут же. Достал из ножен финку, сделал острием дырочку на гимнастерке Григория, и прикрепил капитанский орден.
- Вот как это было.
- Долго капитан лечился по госпиталям, наверное, больше года. За это время у Григория сменился не один командир. Но по-прежнему, тройка – Григорий, Ахмет и Лорд, была неразлучна. Когда в конце 1943 года ввели погоны, Григорию вручили погоны старшего сержанта. Предлагали остаться инструктором при армейской школе снайперов – разведчиков, где он, со своими друзьями, Ахметом и Лордом, после возвращения со спецзадания, делился опытом с курсантами школы.
Но не согласился. Надо было расстаться с друзьями спаянными в одно целое.
И в каких только переделках не побывала тройка «Орлов», капитана Нечипоренко. Ахмет и Лорд, были по несколько раз ранены. Лорд еще и контужен, после чего стал заикаться. Но всегда оставались в строю. А вот Григория, ни разу, ни пуля, ни осколок не задели по живому. Бывало, вся шинель, или бушлат, в клочья! А ему, хоть бы что. Положенные фронтовые 100 грамм, Григорий не пил. Ахмет тоже.
А вот грузин, Лордкипанидзе, если попадалось хорошее вино, любил выпить, бутылочку, а то и две. Когда были на деле, ни капли в рот не брал. Хотя возможностей было предостаточно.
Когда война перешла границы Советского Союза, стало работать на чужой территории сложнее. Незнание городов, чужая природа, чужая речь. Леса, посаженные под линейку. Все ухожено до невозможности. Вдоль дорог, фруктовые деревья, пешеходные дорожки. Не то, что в России, там все свое, родное.
В феврале 1945 года, приехал капитан Нечипоренко, правда, теперь он был майором, при полном параде, при орденах. Был представлен к званию Героя Советского Союза. Орден Ленина вручили, а золотую звезду, нет.
- К тому времени, как меня представили, золото кончилось. Шутил он.
Ногу левую, эскулапы все же отрезали, правда, ниже колена, как ни старались сохранить. Ходил со скрипом. Это кустарный протез, да еще натирал ужасно культю. Левая рука почти не работала. Пальцы могли что-то брать, держать.
Но рука не сгибалась и не поднималась. Ходил, опираясь на простую толстую палку. Ахмет, тут же раздобыл где-то прекрасную палку, с серебряным набалдашником и с разноцветными сверкающими камнями.
- Где ты взял такую дорогую вещь? - Спросил капитан, правда, теперь майор.
- Заграница и ваши уроки жизни. Ответил Ахмет.
Гиви Лордкипанидзе, подарил Нечипоренко кинжал, в серебряных ножнах, с монограммами. Только Григорий ничего не мог подарить своему бывшему командиру.
- Для меня, самый большой и дорогой подарок, что вы живы, в смысле, мои Орлы! Приехал я сюда за новым протезом, мне один немецкий полковник, с которым я некоторое время лежал в одной палате, написал письмо своему родному брату, живущему в городе Гале, протезному мастеру. Он сам без обеих ног, с детства. Конечно, если он жив, в настоящее время. Этот полковник, был комендантом немецкого города и сдал его нашим войскам без единого выстрела.
За что его чуть не убили свои же подчиненные офицеры. Помогите мне добраться до этого города.
- У нас теперь есть свои автомашины. Сказал Григорий. Доложу майору, нашему начальнику и в путь.
- А броневика у вас случайно нет?
- У нас все есть. Сказал Ахмет. Вон, Лорд, на легковушке носится. Его уже не раз комендант предупреждал. Еще раз поймает, машину отберет.
- Слушай, дорогой! Одну машину возьмут, я две, еще лучше, пригоню. Сколько их трофейных стоит, а?
В Гали съездили вчетвером. Мастера нашли. Майора пришлось оставить у него, так как у мастера не было никакого материала. Договорились с комендантом города. Он приказал своему заместителю сделать все возможное и невозможное, а достать. Что нужно мастеру.
Расставались с майором, не сдерживая выступающих слез.
- Не надо плакать. Война кончается. Оставайтесь живыми и приезжайте ко мне, в мой родной город, Киев. Берегите друг – друга. Орлы!
Обнялись на прощанье. Григорий, встав по стойке смирно, приложил правую руку к своему виску, в воинском приветствии. Ахмет, стоял с непокрытой головой, держа пилотку обеими руками у груди. Лорд, держал правую руку у своего сердца.
Когда их бывший капитан, снял с себя фуражку и склонил голову, его Орлы, склонились в глубоком поклоне.
Сели в машину, Гиви включил мотор и клаксон. Обернулись и посмотрели на стоящего в проеме входной двери их соратника. Машина рванула с места и скрылась за поворотом.
9 Мая 1945 года фашистская Германия капитулировала.
Теперь, неразлучная тройка, продолжала службу в особом отделе армии. Их постоянно перебрасывали с одного места в другое. Дел тоже хватало. Приходилось, и стрелять, и арестовывать, обезвреживать мины, которых было великое множество почти по всей Европе. Всем троим, присвоили звание старшин. В начале 1946 года
Умурзаков Ахмет и Гиви Лордуипанидзе, были демобилизованы и уехали в родные края, взяв слово с Григория, побывать у них в гостях.
- Уважаемый, Григорий Тимофеевич, каким пловом я тебя угощу, пальчики оближешь. Самый жирный барашек резать будем. А какие у нас девушки! Выбирай любую. Косы длинные обвивают стан, глаза черные, с поволокою, смотрят из-под бровей. А запоют, будто ручей звенит с круч горных.
- Разве у вас горы? Перебил Ахмета, Гиви. Вот у нас горы. Посмотришь на вершину, шапка с головы падает. Приедешь ко мне, дорогой, все Самтредиа,
это мой город, тебя встречать будет. Запоет зурна, забьют барабаны, девушки – красавицы встретят тебя, дорогой, танцами. Почтенные старики подадут тебе, дорогой, рог, наполненный вином, впитавшем в себя солнце
Грузии моей. Песни будут петь, тебе, дорогой, самые лучшие, восхвлавляя
Подвиг твой, во славу Родины любимой. И назовут тебя, дорогой, братом!
- Дорогие мои. Вы давно стали мне братьями. Братьями по оружию и по крови. Не коснулась меня пуля, не поранил меня осколок. Знать судьба моя такая. Видать сберегла меня молитва моей Матушки, покойной. А хочу я, чтобы вы приехали ко мне погостить, в края Вологодские, на родину мою. Туда, где речка Юза, сливается с рекой Унжой, где стоит моя деревенька Мышки.
Григорий еще целый год, в составе группы спец назначения, вылавливал и уничтожал засевших в лесах и заброшенных укреп районах фашистов и их прислужников.
В середине 1947 года, через Эстонию, прорвалась в сторону Балтийского моря, большая группа бандитов. Они захватили рыбачьи баркасы и лодки. Но спустить на воду не смогли. Прибойные волны выбрасывали их опять на берег.
Первым, к месту нахождения бандитов, на автомашине прибыло отделение Григория. Их было 12 человек, опытных воинов, прошедших огни и воды. Бой был жестоким. Бандиты сопротивлялись отчаянно. Два станковых, крупнокалиберных пулемета, уложили больше половины бандитов. Остальных прикончили подоспевшие пограничники.
Граната, брошенная бандитом, разорвалась между Григорием и его связным. Связной был убит наповал, а Григорий контужен. Упали они рядом друг с другом. Григорий, без сознания, лежал залитый кровью солдата. Его приняли тоже за убитого. И отнесли их к дому рыбака, положили рядом и прикрыли плащ-палаткой.
Очнулся, Григорий, под утро. Стащил с себя плащ-палатку и увидев, горящий на берегу костер, пошел к нему. Вокруг костра сидело несколько солдат. Григорий присел на корточки поближе к костру и сказал:
- Что-то промерз я, как на дне морском. Долго я спал?
- Еще часок проспал, и зарыли бы тебя вместе с твоим другом.
- Не должны зарыть. Еще много мрази по земле ползает. Заговоренный, я.
И упав на спину, отключился.
В госпитале ему сказали:
- Послужил ты Родине достаточно, солдат. Езжай-ка, браток, домой. Поди, заждались тебя там?
- Ох! Как заждались, наверное.
И поехал, Григорий, домой, с солдатским вещмешком за плечами.