Вера вошла в кабинет. Из теплого кулера горячей воды дайте. Я все еще ломаю голову зачем эта конструкция совершенно не охлаждает жидкости, а только кипятит, только делает их очень горячими.
Из форточки в форточку потоки по прямой ощутимые пальцами и плечами. Я сижу сбоку на черном стуле металлические ножки. На Либкнехта опять затор и я спиной внимаю их разгоряченные нервы и обжигающие ракушки терции.
Вера вошла в кабинет и закрывая дверь поправила правой рукой сползающую серую волосатую кофту накинутую на плечо. Вера сидит под кондиционером и потому постоянно мерзнет. Вера не знает как мы в ИКЦ на перекуре зачитывали друг другу шутки про мазган по ролям.
Ромашки чем-то желтым ссыпаются на коричневый стол и белоснежный подоконник. Ромашки такие пестрые как и тополи через метр от стекла. Но с той стороны.
Я сижу в этом кабинете, ну нет, назовем его помещением. Коричневый пол, разноцветные афиши как мыши по углам. Вера у кулера. Мне четверть века я сижу за PC и отвечаю на одиннадцатый э-мейл бесчувственными скованными буквами и предложениями.
Вера заботливо смотрит на мое мокрое лицо и предлагает конфету.
-Нет, спасибо, у меня еще осталось печенье...
Печеньки как и слова — последние. Совсем последние 20 рублей чтобы купить в киоске на углу 2 красных яблока, размером меньше моего кулака. Такое сраное лето. Я выковыриваю крошечные стекла из дырочек между зубов и засовываю их поглубже в слезные железы..
Вера вздохнула и вышла. Чтобы не открывалась дверь, я приставила стул и села на него читать свежий выпуск разноцветного журнала. Иногда мне кажется я никуда отсюда уже не уеду.
Оказывается мама это последнее что заставляет меня плакать. 3 рубля/минута. Она звонит спросить как Мюнхен и о чем говорят мужчины.
Разговаривая с мамой я тоньше всего чувствую себя ничтожеством.
-Это у тебя от меня, - говорит мама. Вздыхая в такт мы прощаемся.