Любовь – это самая прекрасная неволя из всех существующих на свете, где каждый раб и каждый – господин и где любой мятеж гибелен и бесполезен.
Григорий Канович
Когда эта миниатюрная блондинка – по виду совсем еще девчонка – снует между фабричной конторой и проходной в небрежно наброшенном на плечи демисезонном пальтеце, бойко постукивая каблучками по асфальту, невольно обращаешь внимание на ее стройную фигуру. Это Лелитэ Гайсманэ – по штатному расписанию слесарь какого-то там разряда, а на самом деле - художница. Она рисует технические плакаты, чертит графики списков очередников на квартиры и отправляемых в отпуск, а также оформляет различные объявления.
Как-то, заприметив в выходящем во двор окне приближающуюся Гайсманэ, дежурившая в мою смену Тауриня взволнованно произнесла:
- Правда, наша Лелитэ очень миленькая? А спуталась с годящимся ей в отцы Тумшисом, к тому же еще и женатым! Где только у девушек глаза?
За камер-юнкерские усики и угрюмый вид мастер прядильного цеха Тумшис значится у меня под кличкой Мрачный Лермонтов. Он ко всем придирается и вечно чем-то недоволен. Непонятно, что могла в нем найти жизнерадостная Лелитэ.
Прознай моя праведница Аннушка о том, что я исподволь любуюсь крошкой Лелитэ, не избежать мне крепкой взбучки. И без того достается мне от Аннушки только за то, что во время прогулок по Риге иногда заглядываюсь на хорошеньких женщин. Покойный муж Аннушки Святослав Исаевич Милевский - человек положительный во всех отношениях – подобных вольностей себе не позволял.
А между тем Лелитэ нравится мне не только потому, что она симпатичная, но и потому, что похожа на Танечку Русалеву – девушку, в которую я когда-то был влюблен.
В ту пору я заведывал отделом культуры Кривойской областной газеты «Светлый путь». По устоявшейся традиции в городе ежегодно проводились смотры коллективов художественной самодеятельности. И меня, как обычно, включали в состав жюри.
Лето тогда в Сибири выдалось знойное, засушливое. Даже по утрам в тени было под тридцать градусов. Так-что высиживать изо дня в день по многу часов в изнурительной духоте небольшого зрительного зала было сущим наказанием.
В последнем по счету антракте я вышел в фойе, чтобы немного подразмяться, и стал разглядывать портреты актиров.
Ко мне подошла юная особа в плиссированной миниюбке и сказала:
- Вам не надоело любоваться старыми фотографиями, Янис Арвидович?
Пожалуй, никогда еще мое заурядное имя-отчество не звучало так певуче-нежно, как в устах этой дувушки. Лоб ее наполовину прикрывала светлая бабановская челка. На затылке волосы были стянуты в пучок черной бархатной лентой. Серые с зелеными искрами глаза на бледном лице казались грустными из-за синеватых теней-подковок под ними. Чуть вздернутый нос придавал девушке задорное выражение. Ей очень шла свежевыглаженная белая с кружевным воротником блузка, туго натянутая грудью.
Понадобилось всего лишь несколько мгновений, чтобы заметить все это, так что с ответом я не задержался:
- Не удивляйтесь, милая девушка, я все еще не могу вдосталь наглядеться на лица актеров, принимавших участие в моем спектакле.
- Я никогда не была драматургом и никогда им не буду, но я могу вас понять, - мягко сказала девушка.
Мне показалось, что я уже где-то видел ее. Но где и когда?
- Вы, наверное, уже забыли, а ведь это я подарила вам цветы на премьере, - почему-то грустно произнесла девушка.
И тут я вспомнил потрясающе удивительный вечер. Ослепленный жаркими снопами света театральных софитов, оглушенный аплодисментами, я стоял на сцене и смятенно улыбался. Цепочка актеров с режиссером-постановщиком посередине несколько раз вышагивала к рампе и снова возвращалась в глубину сцены, кланяясь публике. Зачем-то кланялся и я.
Вдруг на подмостки поднялась светловолосая девушка с букетом цветов. Актер Щеголихин, полагая, что букет предназначается ему как исполнителю главной роли, протянул руку, но девушка увернулась от него и вручила цветы мне. Маневр девушки, оконфузивший самоуверенного актера, вызвал дружный смех всего зала.
- Я тогда даже не успел узнать твоего имени. Ты так быстро ушла, - неожиданно для самого себя я перешел на «ты». Ее это не удивило.
- Меня зовут Таня Русалева, Янис Арвидович!
- Приятно познакомиться. Только, ради Бога, не называй меня по имени-отчеству.
- Вы уж меня простите, только я иначе не могу к вам обращаться. Как-то неловко.
- Пусть будет по-твоему, Танечка. Тебе в самом деле понравился спектакль?
- Я несколько раз ходила его смотреть.
Почему-то на ее глаза навернулись слезы.
- Знайте же, ваша пьеса, можно сказать, спасла мне жизнь!
- Ты что, хотела покончить с собой?
- Да.
- Глупенькая, разве можно так легко относиться к себе? Наверное, неразделенная любовь?
- Да.
- И кто же этот злодей?
- Теперь это уже не имеет никакого значения. Было и прошло.
В ее настроении произошла резкая перемена. Отчаянно тряхнув головой, Таня с озорным вызовом спросила:
- Янис Арвидович, а вы смогли бы в меня влюбиться – вот так, сходу, не раздумывая?
Это было так неожиданно, что я растерялся.
- Сбросить бы лет этак с десяток, - промямлил я.
- Вы струсили? Какая чепуха!
Возмущение ее было совершенно искренним.
- Если человек нравится, возраст не имеет никакого значения!
И добавила смущенно:
- Вы мне уже давно нравитесь. Я читаю в газетах все, что вами написано. Ни одни ваш творческий вечер не пропустила.
- И ни разу не подошла ко мне! Какая досада!
- Я вас немного побаивалась. Вы такие серьезные!
- А сегодня осмелилась, однако.
- А сегодня особенный день.
Почему этот день особенный, я не успел спросить – помешал звонок, приглашавший всех вернуться в зрительный зал. Как он был некстати, этот звонок!
Неожиданно Таня притянула меня к себе и прошептала на ухо:
- Сегодня в семь вечера придите к парадному входу в театр.
Что-то странное стряслось со мной после этих слов Тани. Я вдруг очутился в ином измерении. И в нем я был неженатым и молодым.
Это чудесное выпадение из времени длилось, видимо, несколько секунд. Таня все еще стоял радом со мной. Выражение ее лица свидетельствовало о том, что я не ослышался. Мне было назначено свидание. В подтверждение Таня, прощаясь, легонько стиснула мою ладонь.
Когда я занял свое место за столом жюри, заведующий областным отделом культуры Пушкарев, игриво толкнув меня локтем в бок, ехидно произнес:
- Я смотрю, у тебя, Янис, губа не дура!
- О чем это вы, Митрофан Пантелеевич?
- Не прикидывайся пиджачком, Янис! Меня не проведешь! Хороша куколка, ничего не скажешь! Грешным делом, я даже позавидовал тебе.
- Что вы тут нафантазировали? Невинный разговор, и только!
- Знаем мы эти невинные разговорчики, не пальцем деланы! Надо будет звякнуть по телефончику твоей супружнице – пусть проявит бдительность. А то как бы аморалочка не получилась.
- Вам что, Пушкарев, больше заняться нечем? – раздраженно сказал я.
- Ага, струхнул, старый греховодник! – торжествуя хохотнул Пушкарев. Ему явно доставляло удовольствие потешаться надо мной. – Не боись, не продам! Мужик мужика завсегда поймет. Кому же не охота полакомиться свеженькой клубничкой? Но при этом надо соблюдать золотое правило – не оставлять после себя никаких следов!
Ехидное подначивание Пушкарева и его угроза «звякнуть по телефончику» жене нисколько не омрачили моего приподнятого настроения. Единственное, чего я желал, это чтобы затянувшийся смотр закончился как можно скорее.
Моя К;ра хвасталась обилием поклонников. Тут я бы воспользовался горько-насмешливыми словами Пушкин в его письме своей супруге: «Ты радуешься, что за тобой, как за сучкою, бегают кобели, подняв хвост трубочкой, понюхивая твою задницу. Есть чему радоваться! Не только тебе, но и Прасковье Петровне легко за собою приучить бегать холостых шаромыжников: стоит только разгласить, что-де я большая охотница. Вот и вся тайна кокетства!»
Не далее как вчера, возвратившись из школы, где она преподает музлитературу, К;ра с просверками безумия в голубых глазах бросила мне в лицо:
- Наконец-то я встретила свою мечту! Он умен, красив, сложен, как античный бог. В сравнении с ним ты, Янис, просто барахло!
Я покажу теперь тебе, какое я «барахло»! – ребячески-мстительно повторял я по дороге домой. – В это «барахло» влюбляются хорошенькие девушки!
Все складывалось как нельзя удачнее: дома не было ни жены, ни тещи, ни сына. Я в быстром темпе выгладил брюки и свою любимую голубую безрукавку. Побрился, принял душ. Освежился «Шипром». Но вдруг меня стали одолевать сомнения. Юная девушка ни с того, ни с сего назначает свидание мужчине, который намного старше ее. Не розыгрыш ли это? А может быть, здесь задействовано оскорбленное самолюбие и желание отомстить вероломному поклоннику? Не сходными ли мотивами объясняется и мое довольно-таки легкомысленное поведение?
А, впрочем, зачем мудрствовать? Девушка назначила тебе свидание – так поспешай к ней! Все, что происходит с каждым из нас – не случайно и является лишь логическим продолжение прошлого. А что в прошлом? Было три года службы в армии. Была война. Было ранение на фронте и госпиталь. Не было только молодости – ее украла война.
Медленно прохаживаюсь по тротуару – от старого развесистого клена к главному входу в театр и обратно. Всякий раз внутренне напрягаюсь, когда ко мне приближается какой-либо случайный прохожий. Если встретится кто-нибудь из знакомых, чего доброго станет приставать с распросами, чего это я торчу возле запертых дверей театра.
Прошло долгих сорок минут сверх назначенного Таней времени. Не слишком ли высоко я вознесся, возомнив себя этаким романтическим героем?
Правда случается иногда, что молоденькие девушки влюбляются в мужчин, которые намного старше их. Например, Денисьева и Тютчев, Мария и Мазепа, Уна и Чарли Чаплин. И литература о том же – «Отелло» Шекспира, «Чайка» Чехова, «Перед заходом солнца» Гауптмана. Часто побудительной причиной подобной влюбленности является громкая слава избранников. Но какая, к черту, слава у меня? Так, знаменитость местного масштаба.
К тому же, как мне кажется, и внешностью не вышел. Должно быть, природа сыграла со мной злую шутку, подсунув мне чье-то чужое лицо, совершенно не соответствующее моему внутреннему, разумеется, прекрасному (а какому же еще!) содержанию. Александр Сергеевич Пушкин тоже, поди, был не в восторге от своей внешности, которую характеризовал как смесь тигра с обезьяной. Но притом пользовался большим успехом у женщин.
Время тащилось черепахой. Я нервно поглядывал на свои наручные часы. Прикладывал их к уху – не стоят ли. Неужто Таня передумала? Или забыла о свидании?
Во мне закипало раздражение. Вот уже битый час я торчу у всех на виду, а ее все нет. Девчонка, наверное, обманула меня, а я, дурак, поверил. И поделом! Не фантазируй, не обольщайся! Не тешь себя вздорными иллюзиями!
Я уже собрался уйти восвояси, как вдруг вдали показалась Таня. Подойдя ко мне она стала оправдываться:
- Извините, что заставила вас ждать! Сестренка Зойка задержала меня – все приставала с расспросами, почему я так долго сижу возле зеркала, куда собираюсь идти. Мне с трудом удалось ускользнуть от нее.
- Пустяки, Танюша, главное – ты пришла. – обрадованно выдохнул я, – А я уже стал сомневаться.
- Что вы, Янис Арвидович, я всегда выполняю свои обещания!
- Это очень ценное качество. Я таких людей уважаю.
- Приятно слышать! – улыбнулась Таня.
И все-таки было не совсем понятно, почему Таня задержалась. На ее лице не было никакой косметики. Да и прическа была прежняя. Единственная перемена - простенькое пестрое платице вместо белой кружевной блузки и плиссированной юбки.
Таня доверчиво взяла меня под руку - у нее это получилось совершенно естественно, словно мы с ней уже прогуливались прежде. И мы, не сговариваясь, зашагали по центральной улице Кривойска, полого спускавшейся к мосту через реку.
Когда мы поравнялись с центральным гастрономическим магазином, я хотел купить бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет. Но Таня решительно воспротивилась этому.
- Нам это ни к чему! – сказала она.
Интонация, с которой это было произнесено Таней и, особенно, интимно-объединяющее слово «нам» я воспринял как многообещающий знак.
Вечер не принес ожидаемой прохлады. Было жарко и душно, как днем. Фиолетовые тени домов и деревьев расслабленно растекались по тротуарам и асфальтовой дороге. Под ногами по-осеннему шуршали свернувшиеся в трубки сухие желтые опавшие листья.
На широких глиняных завалинках и низеньких скамьях возле деревянных срубов с кружевными наличниками вокруг окон - будто впаянные - неподвижно восседали старухи в белых платках и разбойничьего вида бородатые старики с махорочными самокрутками в зубах. Под их явно осуждающими взглядами – связался черт с младенцем! – я ощутил себя штрафником, проходящим перед суровым воинским строем. Таня, кажется, ничего не заметила. Я же облегченно вздохнул лишь после того, как мы очутились за городом.
Закатное солнце уже низко зависло над землей, но было еще совсем светло. Когда мы прошли мост, перед нами открылась панорама колхозных полей, простиравшихся до горизонта. Повеяло вольными запахами: горьким – полыни и пресным – сухой соломы, разбросанной по стерне после уборочной страды.
Мы спустились с крутой насыпи шоссейки к проселочной дороге и беспечно отдались ее влекущему зову. Видимо, по ней ездили редко – между колеями росла высокая трава.
Обстановка располагала к откровенности. И я, не в последнюю очередь чтобы вызвать сочувствие у моей спутницы, стал сетовать на свою незадавшуюся семейную жизнь. Это явно расстрогало Таню. Выслушав мою исповедь, она с чувством произнесла:
- Не понимаю, как можно изменять такому хорошему человеку, как вы!
- Быть может, я не такой уж хороший, – слегка рисуясь, произнес я. – Но все-равно обидно, когда тобой пренебрегают.
- Мне это так понятно! – вздохнула Таня.
Помолчав, она, как мне показалось, очень искренне сказала:
- Если бы я была вашей женой – никогда бы не изменила!
У меня ком в горле застрял.
Теперь пришла очередь Тани рассказать о своей семье. Отец вернулся с войны без ноги. Ему удалось устроиться мастером на завод химволокна. По словам отца заводское оборудованаие поступило из побежденной Германии по репарациям. Мать управляется с домашним хозяйством. В саду и огороде работают все - мать, Таня, ее сестренка Зоя и отец - когда свободен.
- А еще у нас коза Катя – такая забавная! И очень норовистая, - засмеялась Таня. – Если заупрямится – с места ее не сдвинешь. Только насмешливо зыркает своими желтыми глазищами!
Внезапно Таня забежала вперед, обернулась ко мне лицом и, пятясь, принялась декламировать стихи. О чем они были? О ласточках, о неразделенной любви, о полевых цветах. Она раскраснелась. Глаза ее сияли. Она была прелестна.
- Это твои стихи? – спросил я.
- Мои.
- Мне нравятся.
- Вы правду говорите или не хотите меня обидеть?
- Если бы не нравились, я бы промолчал.
- Спасибо!
Таня подбежала ко мне и чмокнула в щеку. Я привлек ее к себе, но Таня отстранилась.
- Не сейчас! – сказала он заговорщицки.
К невысказанной вслух, но как бы само собой разумевшейся тайной цели нашего длительного похода – березовой рощице – мы пришли, когда уже наступили сумерки.
Мы забрались в самую гущу. Я прислонился спиной к березе и привлек к себе Таню. Она обхватила мой затылок тонкими прохладными пальцами и прильнула губами к моим губам. Так меня еще никто не целовал. То был необыкновенно сладостный поцелуй. Таня вложила в него всю свою нежность. Вдруг она обмякла и задрожала всем телом. Ее дрожь передалась мне. От нахлынувшего желания ноги мои стали ватными.
Мы медленно опустились на траву, осыпая друг друга ласковыми словами. Мне послышалось, будто Таня обмолвилась чьим-то именем, но какое это сейчас имело значение!?
Время исчезло и я старался как можно дольше растянуть блаженство. Мы завершили одновременно. Я подивился тому, что Таня проявила опытность. Но я ее не осуждал. Напротив, это снимало все проблемы.
Я целовал ее свежие губы, лицо, шею, мял рукой упругие, словно речная волна груди.
Желание снова вспыхнуло одновременно. Снова наши тела сплелись. И снова все завершилось ознобом и сладострастной судорогой. Мы продолжали лежать, не размыкая объятий. Учащенные толчки ее сердечка постепенно замедлялись, мое сердце тоже успокаивалось.
Когда мы привели всебя в порядок и сели рядом, Таня вдруг тихонько заплакала.
- Я тебя чем-то обидел? – встревоженно спросил я.
- Нет, - ответила она.
- Почему же ты плачешь? – удивился я.
- Не знаю! – ответила она. – Может быть, так бывает, когда тебе слишком хорошо.
Пойми их – этих женщин! Я обнял Таню и она притихла.
Я поднял голову. В просвете между деревьями, там, в небесной вышине словно пчелы роились звезды. Таких ярких и крупных я никогда прежде не видел. Звезды перешептывалсь, перемигивались. Посылали во все концы космоса какие-то тайные сигналы. И кто знает, не предназначался один из них нам с Таней – о том, что наша близость вовсе не случайна, а предопределена свыше.
Между тем ночная свежесть становиласть все ощутимее. Мы с Таней выбрались из рощи и поднялись на шоссе. Мы шли по обочине, держась за руки, словно прогуливающиеся после выпускного бала десятиклассники. Припозднившиеся водителя легковых и грузовых автомобилей гнали их со стороны города на такой бешеной скорости, будто спасались от погони. Возможно, они умышленно ослепляли нас мощным светом фар. Иные, словно из озорства, мигали фарами, как бы намекая, что разгадали нашу тайну.
Спящий город встретил нас настороженно. Черные, без единого огонька дома, пустынные улицы, казалось, затаились в ожидании грозящей неминуемой опасности. Таня теснее прижалась ко мне. А я дивился себе – куда только подевались свойственные мне осторожность и осмотрительность! Я не испытывал ни малейшего страха и был готов защищать свою избранницу от любых посягательств.
- Вот мы и пришли! – тихо сказала Таня, остановившись возле штакетника, за которым темнел деревянный сруб дома. Угадывались кусты сирени. Доносились сонные гудки маневрового паровоза: где-то неподалеку находилась железнодорожная станция.
Я обнял Таню и целовал ее глаза, губы, шелковистые волосы, пахнущие степными ветрами и травами .
Вдруг Таня легонько оттолкнула меня и сказала:
- Вы спрашивали в театре, почему сегодня у меня особенный день? Так вот – потому , что это последний день перед моим отъездом.
- Ты уезжаешь? Куда? Зачем?
- В город Иваново. Буду поступать в текстильный институт.
- А ты не можешь отложить свой отъезд хотя бы на несколько дней?
- Нет, нельзя. Я купила билет заранее.
- Почему ты не сказала об этом сразу?
- Не хотела портить вам настроение
- А я-то рассчитывал, что мы будем встречаться.
- А разве лучше, если бы никакого свидания не было?
- Конечно, нет, Танюша! Тысячу раз нет! Может быть, это – один из счастливейших дней моей жизни. Я влюбился в тебя, Таня. Ты же хотела этого.
- Уж так я вам и поверила! У вас, наверное, было немало женщин.
- Что с того. Ты – особенная.
- Вы так говорите по свежим впечатлениям. А пройдет два-три дня и вы меня забудете.
- Нет, Таня, ни за что не забуду.
- Ну, ладно, может быть, вы правду говорите. Но все равно мне с вами было очень хорошо. Спасибо вам за это!
- Это я должен благодарить тебя.
Мы помолчали. Таня порывалась уйти и я понял, что мне ее уже не удержать.
- Господи, как жаль, что ты уезжаешь! – сказал я. – Как только сдашь экзамены, напиши письмо на Главпочтамт. Обещаешь?
- Напишу. Непременно напишу.
Мы снова помолчали.
- Тебя проводить к поезду? – спросил я.
- Вам же надо на работу. И потом, я не люблю провожаний… Ну, давайте попрощаемся. Отправление в двенадцать дня, а мне надо немного поспать и собраться в дорогу.
Таня торопливо поцеловала меня. Губы ее были холодными и сухими. Я ушел лишь после того, как за Таней захлопнулась калитка.
Когда в втором часу ночи я заявился домой, К;ра еще не спала. При свете настенного бра она читала в постели своего любимого Моэма. К;ра вполне могла бы сойти за Милдред – главную героиню его романа «Бремя страстей человеческих».
Хотя она более охотно отождествляла себя с Жоан из «Триумфальной арки» Ремарка.
Отложив книгу в сторону, К;ра наигранно-безразличным тоном полюбопытствовала:
- А где это ты, мой дорогой, так долго пропадал?
- Я побывал в раю! – подыгрывая К;ре высокопарно ответил я.
- Явный плагиат! Если память не изменяет мне, эта релика принадлежит очаровательной Клэр из «Саги о Форсайтах» Голсуорси.
- Плагиат - так плагиат! Я не претендую на авторство! – устало согласился я. – Но лучше выразить то, что я испытал этой ночью вряд ли смогу.
- Поздравляю, дорогой, ты явно делаешь успехи. Браво! Брависсимо! А я-то, дура, волновалась, не случилось ли какое несчастье. Даже в милицию хотела звонить. Но меня несколько успокоил знакомый и тебе Митрофан Пантелеевич. Он сообщил, что ты вчера до неприличия любезничал с какой-то девицей. Он счел своим долгом осведомить меня, чтобы дело не зашло слишком далеко.
- Митрофан Пантелеевич в своем репертуаре! Впрочем, я удивляюсь не ему, а тебе. К чему такие треволнения? Ты же говорила, что встретила свою мечту. Не так ли?
- Видишь ли, дорогой, речь сейчас идет о тебе, а не обо мне.
Когда я разделся и лег в свою кровать, К;ра дернула за шнур бра и свет погас.
Я лежал с открытыми глазами и вспоминал волнующие подробности этой благословенной ночи. К;ра тоже не спала. Она ворочалась в постели, шумно вздыхала. Вот тебе и «античный бог»! Даже обладание им не спасает от заурядной ревности.
Через две недели после отъезда Тани я зачастил на Главпочтамт. Девицы из отдела «До востребования» стали узнавать меня в лицо. В их равнодушных «Вам пишут!» мне чудилась добродушная насмешка. Эта пытка растянулась на полтора месяца.
В один из мрачных осенних дней я наконец-то получил долгожданное письмо от Тани. Со стремительностю оголодавшего пса, стащившего на кухне сахарную кость, я ринулся в дальний угол почтового отделения и вскрыл конверт.
С первых же строк на меня повеяло холодом. Письмо смахивало на бесстрастный отчет канцелярского клерка вышестоящему начальству. Полнейшее отстутствие каких бы то ни было эмоций, сухой перечень событий. Экзамены сдала. Приняли в институт. Живу в студенческом общежитии. Посещаю лекции. Все преподаватели симпатичные. Лишь в самом конце небольшого письма Таня меланхолически удивлялась, с какой стремительностью произошло наше с ней сближение. Ни слова о том, что вспоминает ту волшебную ночь, что скучает по мне.
Письмо Тани сильно огорчило меня. Но я старался вопреки очевидности найти какие-то оправдательные мотивы и утешить себя: она все-таки выполнила свое обещание и прислала весточку. Отсюда я сделать вывод, что не совсем безразличен ей. В ее душе, наверное, все же теплятся какие-то чувства ко мне. Если бы она их не испытывала, то разве отдалась бы мне? Это была ее инициатива! Она первая призналась мне в любви. Пусть даже косвенно. И все в таком же духе. Это был случай, когда я был «сам обманываться рад». Уж очень мне хотелось верить, что именно так все и обстоит. Я настойчиво старался убедить самого себя в том, что еще не все потеряно, что у меня есть шанс и, следовательно, незачем отчаиваться.
Я поцеловал письмо, словно зеленый юнец, впервые в жизни получивший любовное послание.
Отныне у меня – в который раз! – появился объект любви. Я имел возможность излить накопившуюся в душе нежность. Ведь я постоянно испытывал потребность кого-нибудь любить. Отныне жизнь моя становилась осмысленнее, ярче, в ней возникла интригующая тайна.
Вымышленный остроумными писателями литературный герой Козьма Прутков изрек: «Если у тебя есть фонтан – заткни его!». Видимо, подразумевалось при этом не что иное, как поэтический фонтан. В свое время я благоразумно прислушался к этому совету. Но влюбившись в Таню, я снова начал строчить стихи. Все они, разумеется, посвящались ей одной. Каждые три дня я отправлял ей по письму. Откуда что только бралось! Мои пылкие послания в стихах и прозе в конце-концов оказали гипнотическое воздействие на Таню. Она стала отвечать чаще и письма ее стали заметно теплее.
Если бы в то время я был способен трезво оценить сложившуюся ситуацию, свою чрезмерную восторженность, инфантильное увлечение виршеплетством и то, с каким азартом я окунулся в почтовый роман, то несомненно сумел бы разглядеть во всем этом некое помешательство. Я настолько поддался несбыточным иллюзиям, настолько утратил реальное предтавление об истинном отношении ко мне Тани, что самым серьезным образом стал помышлять о женитьбе на ней.
Я рассуждал примерно так: совместная жизнь с К;рой себя исчерпала. Сын Филипп уже взрослый и не нуждается в помощи. Я нахожусь в превосходной форме и вполне могу сохранить ее еще как минимум двадцать пять лет. С К;рой я разведусь. А Тане сообщать о своем решении пока что не стану. Нагряну внезапно в конце учебного года. Пусть это будет для нее приятным сюрпризом.
Я начал действовать. Юристы, к которым я обратился, посоветовали для начала поместить в газете объявление о расторжении брака. А уж затем подавать заявление в народный суд. Следовало также заручиться свидетелями, которые своими показаниями могли подтвердить факты супружеской неверности К;ры.
Во избежание лишних пересудов в городе, где нас с К;рой многие знали, я поместил объявление о разводе не в своей газете, а в районной. Признаться, я в некотором роде проявил малодушие, а, может, даже трусость, так как сделал это в отстутствие К;ры, когда она гостила у своих московских родственников. Уж очень я хотел избежать скандала. Впрочем, хорошо зная взрывной характер К;ры, я должен был учитывать, что скандала не избежать в любом случае.
Возвратившись из Москвы и узнав о предстоящем разводе, К;ра в ярости расшвыряла мебель, перебила тарелки и чашки. Особенно ее взбесило, что на развод первым подал человек, которого она считала намного ниже себя, а не она. Задета была ее женская гордость. К;ра обвиняла меня в вероломстве и предательстве.
- Ты опозорил меня! – неистовствовала К;ра . – После всего этого я не могу оставаться в этом городе, в этом дому! Я должна куда-нибудь уехать! Может быть, даже на год. За это время мы проверим прочность наших отношений. Если через год окажется, что мы еще нужны друг другу, то сойдемся. Если же нет – расстанемся навсегда!
В чем-чем, а в нерешительности К;ру обвинить было нельзя. Однако прочность супружеских отношений, как впоследствии выяснилось, К;ра проверяла довольно своеобразно – в объятиях «античного бога», который на время перебрался в соседнюю область.
Не дожидаясь окончательного результата сомнительного семейного эксперимента, взяв отпуск, я в конце мая отправился поездом в Иваново. В Иваново прибыли ранним утром. Студенческое ообщежитие отыскал без труда. Комнату Тани охотно указала комендантша общежития, молодящаяся женщина средних лет.
Я стоял у дверей с сильно бьющимся сердцем. На месте ли Таня или куда-нибудь вышла? Обрадуется мне или встретит равнодушно?
Постучал. Никакого отклика. Постучал еще раз. Тишина.
Вдруг дверь разверзлась и предо мной предстала моя Таня.
Какое-то мгновение Таня стояла неподвижно, словно остолбенев. Затем, закрыв глаза, она упала мне на грудь.
Так не кидаются в объятия любимого человека. Так бросаются в прорубь, желая расстаться с жизнью.
Такое начало не предвещало ничего хорошего. Сердце мое заныло от недоброго предчувствия.
Отстранившись, Таня не поздоровалась, не пригласила пройти в комнату, а лишь попросила подожать, пока она переоденется.
Мы долго бродили по каким-то улицам под неприветливым и хмурым небом. Таня шла рядом со мной, заложив обе руки в карманы черного болоньевого плаща. Вид у нее был отсутствующий. Она ничем не интересовалась. Даже не спросила, как я доехал. А на мои вопросы отвечала сдержанно и неохотно.
Во внешнем облике Тани произошли перемены. Лица ее осунулось. Вся она как-то поблекла и выглядела измученной. Подковки под глазами стали темнее. Даже метелка светлых волос на затылке свисала траурно-уныло.
Мы вошли в городской парк, присели на скамью. В парке было безлюдно и тихо. Нависшие над деревьями облака, казалось, вот-вот начнут сочиться дождевой моросью.
Я решил объясниться с Таней.
- Таня, я много размышлял о нас обоих, - начал я тихим голосом. – В письмах я разговаривал с тобой, словно ты была рядом. Ты мне часто снилась.
Таня слушала меня, низко опустив голову.
Я набрал в легкие побольше воздуха и с отчанием произнес:
- Таня, я люблю тебя! Я подал на развод… Я хочу, чтобы ты стала моей женой.
Опасаясь, что Таня начнет возражать, не выслушав меня до конца, я поспешил продолжить:
- Наш брак, Танечка, нисколько не отразится на твоей учебе в институте. Пусть это тебя нисколько не беспокоит. Я буду помогать тебе и материально, и морально.
Таня продолжала молчать. Возможно, до нее почему-то не доходил смысл моих слов.
- Что же ты молчишь, Танечка, скажи что-нибудь! – взмолился я.
- А что говорить-то? – жалобно спросила Таня.
- Как что!? – взволнованно воскликнул я. – Я прошу твоей руки. Ты согласна стать моей женой?
- Все так неожиданно, Янис Арвидович! – стала оправдываться Таня. – И ваш неожиданный приезд, и это ваше предложение… У меня от всего этого голова кругом пошла. Вы уж извините, пожалуйста!
Мне стало ее жаль: бедняжка, она еще и извиняется! Уж лучше бы сказала, что я противен ей тем, что навязываюсь в мужья.
Мне вдруг все стало безразлично: и то, что напрасно приехал сюда, и что надеялся на согласие Тани и вообще, что затеял всю эту авантюру.
Молчание затягивалось до неприличия.Я растерялся, я не был готов к такому повороту дела. Но надо было что-то говорить.
- Таня, я нисколько не тороплю тебя с ответом, - вымученно произнес я, как бы слушая себя со стороны.
- Надо подумать, - пролепетала Таня. – Посоветоваться с мамой, с папой.
- С сестренкой Зоей, с козой Катей. Уж советоваться, так со всеми, - сказал я раздраженно. Все это стало приобретать какой-то нелепый комедийный оборот.
Спохватившись, что несколько перегнул палку и что ирония сейчас вовсе неуместна, я попытался разрядить обстановку.
- А в общем-то, я согласен с тобой. Замужество – дело серьезное. Поспешность в таких обстоятельствах ни к чему
Таня на это ничего не сказала.
Итак, в который раз я стал жертвой собственной изощренной фантазии. Мною был придуман сценарий с избитым сюжетом. Молоденькая девушка влюбляется в женатого мужчину. «Парней так много холостых, а я люблю женатого». Из-за сложившихся обстоятельств влюбленные вынуждены на какое-то время расстаться. Жена героя чинит препятствия, но влюбленные, преодолев их, идут под венец. Свадебный марш Мендельсона. Поцелуи. Поздравления. Шампанское.
Однако все произошло по-другому. Юная героиня вдруг отказалась исполнять предназначавшуюся ей роль. Сценарий лопнул как мыльный пузырь. И мне не оставалось ничего другого, как доиграть последний акт несостоявшегося сценария.
Мы вышли из парка и продолжили бесцельную прогулку по городу. Замусоренные улицы и щербатые тротуары производили удручающее впечатление. Однажды мы уперлись в обмелевшую речку, из которой то тут, то там выглядывали проржавевшие ведра без днищ и лысые автопокрышки.
Мой поезд уходил в два часа дня. Купив билет и забрав чемодан из камеры хранения, мы с Таней остановились возле старого дуба. Большое дупло в нем было заполнено окурками и спичками. Вероятно, у дерева была выжжена вся сердцевина, но оно продолжало жить - несколько верхних веток были покрыты яркими зелеными листьями. И тем не менее дуб был обречен. Однажды его спилят, порубят на дрова и истопят станционнные печи. И воспарит некогда могучее дерево в небеса синим дымком.
Отказ Тани настолько выбил меня из колеи, что я совсем забыл о флаконе французских духов, который я намеревался вручить ей. Я подал его Тане.
- Это тебе на память обо мне, - сказал я отрешенно.
- Ой, что вы, Янис Арвидович! – оживилась Таня. – Я не могу принять от вас такой дорогой подарок!
- Выполни последнюю волю приговоренного к казни.
- Зачем вы так говорите, Янис Арвидович?
- Твой отказ выйти за меня замуж равносилен смертному приговору.
- Но я же еще не приняла окончательного решения!
- Вот это и есть приговор! И давай не будем больше об этом говорить!
После непродолжительного сопротивления Тани мне удалось засунуть флакон духов в карман ее плаща.
Мимо нас промчалась ватага мальчишек. На бегу они орали, поглядывая на нас: «Влюбленные, влюбленные!». Потревоженный криками мальчишек старый ворон на ветвях дуба злорадно закаркал.
На перрон с грохотом ворвался пассажирский состав. Когда прозвучал последний удар станционного колокола, дежурный в форменной фуражке с малиновым верхом поднял в вытянутой руке свернутый в трубку желтый флажок. Таня дотронулась губами до моей щеки. Так прикладываются к покойнику перед тем, как закроют гроб.
Возвратившись из Ялты, куда я намеревался взять с собой Таню, я первым делом забрал из нарсуда заявление о разводе. А через год из своей добровольной ссылки вернулась К;ра. Состоялось примирение и семейная колымага привычно заскрипела по житейским ухабам.
Через год я несколько раз наведывался на Главпочтамт и каждый раз возвращался с пустыми руками. Мне захотелось хоть что-нибудь узнать о Тане и я побывал у нее дома. Меня радушно встретила женщина с простым и добрым русским лицом. Таня была очень похожа на нее. Мать Тани нисколько не удивилась моему визиту, не стала допытываться, отчего это я интересуюсь Таней, какое я имею к ней отношение , и кто я, собственно, такой. На мои расспросы о Тане она отвечала охотно и пространно. У Тани дела обстоят хорошо. Слава Богу, здорова. Учится на втором курсе. Учебой довольна. И добавила:
- Хотя Таня возражает, мы все-таки отправляем ей продуктовые посылочки, немного деньжат по почте. Письма от нее получаем редко, но мы не обижаемся. Была бы только зоровенькая – и ладно!
Этими словами мать закончила свой рассказ. От предложенной чашки чая я отказался. Поблагодарив добрую женщину, я откланялся.
Прошло пять лет. Как-то ранней весной ноги сами привели меня к дому Тани. Ворота были распахнуты настежь. По траве-мураве нетвердо переступал пухлыми ножками белоголовый малец в коротенькой белой распашонке.
Наверное, Таня замужем и этот мальчонка – ее сын. У меня болезненно сжалось сердце.
В глубине двора виднелись яблони в белоснежной пене цветения. Будто на землю с небес спустилось белое облако. И хотя оно было совсем недалеко от меня, оно было недосягаемо, как мечта.
Что стало с Таней Русалевой? Как сложилась ее судьба? Вспоминает ли она меня хотя бы изредка? Не знаю.
А я не могу ее забыть до сих пор. Помню ее трогательное бледное лица. Голубые тени-подковки под грустными глазами. Свисающую на лоб соломенную челку. Пахнущие солнцем и степными травами светлые волосы. Мятный холодок от прикосновения к моему затылку ее тонких и нежных пальцев.
Иногда я сам себе задаю вопрос: что же это все-таки было с ее стороны? Случайный каприз? Неосознанный порыв? Прихоть? И не нахожу ответа.
А впрочем, собственно говоря, какое это имеет значение! У меня было немало женщин, однако короткая как вспышка связь с Таней почему-то особенно глубоко запала в мою душу. Несомненно, то был дар судьбы, правда, длившийся краткое мгновение. Но разве вся наша жизнь не такой же краткий миг в сравнении с вечностью?