Александр ГЕРАСИМОВ
ПОЕХАЛИ!
(вынос мозга в форме небольшой пьесы)
Картина 1.
Сцена пуста. И немудрено. Проклятый кризис сузил театральный бюджет до совсем уже неприлично малых размеров. С костюмами тоже напряженка. Поэтому занятым в спектакле актерам приходится играть в том, что удалось добыть в костюмерной.
На сцене появляется Первый космонавт планеты Земля, Юрий ГАГАРИН. Он облачен в ярко-оранжевый комбинезон и серебристый космонавтский шлем. Он выходит на середину сцены, как раз туда, куда направлен свет единственного работающего прожектора.
Гагарин (достает из кармана сложенный вчетверо листок писчей бумаги, откашливается в кулак и, близоруко щурясь, читает): Вот стою я тут перед вами… простая русская баба!
В партере высвечивается режиссерский столик. На столике потайная лампочка, небольшой мегафон, полная окурков пепельница, бумаги, карандаши, карманный фонарик. За столом сидит РЕЖИССЕР.
Режиссер (в мегафон): Юра! Чё за ***ня?! Ты что?! Совсем уже до зеленых чертей допился? Какая нахуй баба? Чё ты несешь?!
Гагарин (всматриваясь в темноту зрительного зала): Дык… эта… Герман Петрович… Мне в литчасти текст выдали. С печатью и за подписью начальника первого отдела…
Режиссер (плюхается в кресло): Совсем уже кураторы заманали! (в мегафон) Ладно. Жарь! Что там дальше?
Гагарин (заглядывает в бумажку) А дальше не моя реплика.
Режиссер (в мегафон, обращаясь в левую кулису): Храповицкий!.. Завпост!.. Вы что там, смерти моей хотите?!
Из кулисы появляется ЗАВПОСТ Храповицкий, весьма дородный человек с лоснящимся от какого-то постоянного удовольствия лицом и масляными же глазками. Он похож на оторванного от сметаны кота и поразительно напоминает известный рисунок Обри Бердслея, изображавший Али-Бабу. Храповицкий прикрывает глаза свернутым в трубочку печатным текстом пьесы.
Завпост (с вызовом): Я, Храповицкий! Дальше что?..
Режиссер: Дмитрий… э-э-э… как вас там?..
Завпост (ухмыляется. в том смысле, дескать, где уж вам большим художникам упомнить отчество какого-то там заведующего постановочной частью): Михайлович.
Режиссер (смущенно): Вот именно… Дмитрий Михайлович. Что за бардак у нас с пьесой? Без моего ведома литчасть чуть ли не каждый Божий день меняет текст. Вымарывают целые сцены! Так же невозможно работать! Я уже не помню, с чего мы начали репетировать!
Завпост: Все претензии к Смагину. Им там виднее, что стереть, а что оставить. Я могу вернуться к моим НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ обязанностям?
Режиссер обреченно машет рукой. Завпост возвращается в кулису.
Гагарин (тянет шею из скафандра): Герман Петрович… эта… сейчас Каплан должна реплику говорить, а она, как всегда опаздывает…
Режиссер (в мегафон): Дмитрий… Петрович! Завпост!
Завпост (снова появляется из кулисы): Что еще?
Режиссер (опускает громкоговоритель): Актеры, если мне не изменяет память, как раз по вашей части. Где Каплан?
Завпост (ничуть не тушуясь): Опаздывает. Вам же сказали. Она звонила по мобильному. На Каменноостровском пробка. Обещала минут через пятнадцать появиться.
Режиссер (запрокидывает голову): За что мне это всё?! Боже! За что?! Завпост – урод, актеры – убожества, театр – сарай под соломенной крышей посреди степи! Мама, роди меня обратно!!!
Завпост (спокойно): Кстати о «крыше». Медведевские пацаны приезжали вчера вечером. Сказали, что если сегодня не заплатим, то мало не покажется.
Режиссер (застывает в недоумении): Минуточку. А при чем здесь я? Это же финансовый вопрос. Прерогатива нашего уважаемого директора. Я здесь ни уха, ни рыла.
Завпост: Вот они директора в заложники и взяли. И пообещали вернуться.
Режиссер: Как взяли? Кого взяли? В какие заложники?
Завпост: И очень даже просто. Дали по кумполу и в машину.
Режиссер: Хорошенькое дело! Но, все равно, я не пойму, каким это боком я здесь?.. На мне творческая работа. А в отсутствие директора, кажется, вы, уважаемый, Дмитрий… Михайлович, отвечаете за финансы.
Завпост (торжествует): А вот и нет! Всё было на директоре. Я лицо нематериальноответственное! Мне нельзя за финансы отвечать. (с гордостью) Я сидел! И теперь все вопросы по этой части – к вам! Так-то вот! (поворачивается на каблуке, уходит в кулису)
Затемнение.
Картина 2.
На сцену, подтягивая на ходу перекрученные чулки, выбегает эсерка Фаня КАПЛАН.
Каплан (Режиссеру): Pardon, Герман Петрович, опоздала. Такие пробки! (вынимает из-за корсажа листок с ролью, читает. внезапно приходит в состояние крайнего волнения) Товарищи!.. Я… видела… Ленина! На заводе Михельсона! Я в него стреляла!
Гагарин (обалдело-возмущенно): Фанни Ефимовна! Да как же так?! Вы же дама! Постыдились бы!
Каплан (укоризненно): Юрий Алексеи-ич! Кто бы говорил? Чья бы корова мычала, а ваша бы уж точно торчала. Кто на прошлой неделе у меня из-под носа очередь на мотоцикл ИЖ «Планета-Спорт» увел и на свою жену переписал? А?! Молчите? То-то же! Сам жулик, а туда же – «постыдились»... Да...(снова заглядывает в текст) Так вот, стреляла и, кажется, попала... Хотя, я не уверена...
Гагарин, прикусив язык, затыкается. На сцену, волоча пудовые вериги, выдвигается юродивый ВАСИЛИЙ Блаженный. Он совершенно наг, но ничуть этим не смущен. Более того – при каждом удобном случае, видимо для того, чтобы получше эпатировать публику, блаженный норовит почесать причинное место.
Василий (обращается к Каплан): А ты б, мать моя, тоже б не широко бы рот разевала. Ишь – разоряется. У меня в гримерке здоровенный «корабель» заныкан был на черный день. Иде он, спрашивается. Сегодня с утра сунулся в нычку, пыхнуть старичку захотелось. А и нетути табачку. А ведь это ты вчерась возле моих дверей кружилась, словно бы угорелая. (неожиданно грозно топает ногой) Подай суда, что украла, сучка крашена! А не то, куда следовает быть, на тебя челобитную напишу!
Каплан (вынимает откуда-то из-под юбок толстую самокрутку, швыряет ее Василию): Нате, подавитесь! (есерка только напускает на себя бравый вид, но видно, что она не на шутку испугана обещанием юродивого) Только и радости было деушке, что косячок нашла. Смотрите не лопните от жадности, убогий.
Юродивый устраивается с папироской у левой кулисы, добывает откуда-то огня, прикуривает.
Василий: Как говаривал мой прежний хозяин: «Не нужда, но изобилие порождают в нас жадность». Славный был сапожник. Что ни стежок – то тапочки, что ни гвоздик – то ботиночки. Помер давеча, мир праху его. Несчастный случай, сказывают, с ним приключился. Может статься, что и так… может статься…
Появившись из правой кулисы, по просцениуму, увлекая за собой СТАЙКУ ГИПСОВЫХ ПИОНЭРОВ, пробегает старенькая, но энергичная старушка, МАТЬ ТЕРЕЗА. На ней, как всегда, забавный балахон, нечто среднее между индийским сари, еврейским талесом и исподней рубахой.
Мать Тереза (на бегу): Не задерживаемся! Не задерживаемся! Петрова! Что ты уставилась? Не видала голого мужика? (Василию) Вы бы накинули что-нибудь на себя, гражданин. Здесь, между прочим, дети ходят. (замечает в партере Режиссера) Здрасть, Герман Петрович! Как ваша печень? Золотой корень помогает? Не бросайте лечение!
Мать Тереза и пионэры исчезают в левой кулисе.
Гагарин (сокрушенно покачивает головой): Дожили, блять, Юрий Алексеич, до светлых дней. Раньше от пионэров отбою не было. Как завидят меня, так и норовят на коленки забраться. Особенно девочки. Или, на худой конец, автограф возьмут. А теперь? (машет рукой в сторону левой кулисы) Пронеслись и не узнали. Даже внимания не обратили. Эх!.. (достает из кармана комбинезона «чекушку» водки; хлопком ладони по донышку выбивает белую сургучную пробку; насколько позволяет скафандр, запрокидывает голову, выпивает и занюхивает оранжевым рукавом)
Гагарин (глядя на левую кулису, где скрылись пионэры, поет): Тереза-а, Тереза-а – два зуба, четыре протеза…
Затемнение.
Картина 3.
В зале и на сцене темно. Только в партере на режиссерском столике горит крохотная лампочка скрытого света. Да режиссер, как это делают ребята в пионэрлагере, включает и выключает фонарик, подсвечивая лицо снизу, отчего оно приобретает инфернальный вид.
Режиссер: Что за ***ня? Времена преподлейшие настали. Напрасно я возвращался на родину. Поделом старому дураку! Плохо мне было в эмиграции? Опальный, лишенный гражданства художник. Худо ли? Лучшие сцены мира были мне предоставлены. Лучшие залы Европы аплодировали моим гениальным спектаклям. Был принят при европейских дворах, обласкан богатейшими меценатами. С Питером Бруком на короткой ноге…
На сцене в луче прожектора появляется зарубежный режиссер, Питер БРУК.
Брук: Чё ты несешь, старый хрыч?! Когда это мы были накоротке? Да я на одном поле с тобой по большой нужде не присяду! Тоже мне, гений…
Прожектор гаснет.
Режиссер (продолжает): Кикас Засракис с меня портрет писал… Ну, как писал?.. Сфоткал и перевел с помощью увеличительной сетки. Потом раскрасил. Но, все равно. Он и венценосных особ малевал по клеточкам. Я в юности Ленина однажды с открытки срисовал для стенной газеты. Как живой получился. Хрен отличишь. Правда потом Вадик Руцкой на меня в комитет комсомола стукнул. Написал, сученок, что, мол, я Ленину глаза Троцкого присобачил. Еле потом оправдался. Хорошо, предкомитета, Сережка Волков, в нашем дворе жил. Он и отмазал.
На сцене появляется командарм Семен Михайлович БУДЕНЫЙ. Он почему-то в форме британского кавалериста времен королевы Виктории. Левой рукой красный конник держит уздечку от игрушечного коня (плюшевая голова на палочке, оканчивающейся парой колесиков), в правой вострая шашка. С ней командарм не расстается ни на минуту – то раскрутит над головой, то рубанет воображаемого врага.
Буденый (взбрыкивает обутыми в охотничьи английские, черные с рыжими отворотами, сапоги. обращаясь к плюшевой голове) Н-но! Балуй! Волчья сыть, травяной мешок! Еду-еду – не свищу, а, как наеду – не спущу!
Режиссер (взвывает и вскидывает руки вверх, будто намереваясь сдаться коннику): Семен Михалыч! Это из другой оперы. Мы не детский утренник репетируем, а пьесу к юбилею первого полета человека в космос ставим. Вам-то, красному командиру, человеку заслуженному, совестно текст путать! И вообще, почему на вас, извините, этот нелепый мундир? Я уж не говорю о сапогах.
Буденный (прижимает руки накрест к груди): Извините, ради Христа, Герман Петрович! Отдал костюм в химчистку, а выдали вот это, с позволения сказать… (указывает на мундир) А сапоги с женой перепутали. У нас размер один. Она с утра, на работу опаздывая, мои напялила, а мне уж, что оставалось. А что касаемо текста, то здесь я ни сном, ни духом. Вот, извольте взглянуть, всё верно. (протягивает листки с ролью Режиссеру)
Режиссер (читает, подсвечивая себе фонариком):…не свищу, а, как наеду… Действительно. (переворачивает листку тылом) Залитовано четвертого апреля две тысячи… года. Подпись: Еремей Смагин. Печать. Всё честь по чести. Ну, что же, уважаемый Семен Михайлович, ****ите, что написано, коли уж меня никто не потрудился спросить. Раз Смагин подписал, стало быть верно. (возвращает листки с ролью Буденному)
Буденный (размахивая шашкой над головой): В очередь, сукины дети! No pasaran! Скажем решительное нет, международному коммунистическому движению!.. (Режиссеру) Извините великодушно, уважаемый Герман Петрович. Но я, как коммунист с одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, не согласен с этим последним апрельским тезисом. И играть это отказываюсь.
Режиссер (устало прикрывая рукой глаза): Полноте, Семен Михайлович! Чего уж там! Все равно уж. Жарьте. Не тушуйтесь. Не вы, так другой, кому дадут вашу роль. И он, уж будьте уверены, отбарабанит весь этот бред, как по нотам.
На сцене, пятясь задом, появляется экспедитор ДОРОФЕЕВ. Выкатывает на тележке средней величины копию статуи Свободы. Утверждает скульптуру на середине сцены, достает из-за пазухи какие-то бумаги, прищуривается от света прожектора, замечает в партере Режиссера.
Дорофеев: Эй! «Свободу» заказывали? Получайте! Кто за статую в путевке распишется? Я спешу. Мне еще «Девушку с веслом» в Парк культурного отдыха везти.
Режиссер (раздраженно машет рукой): Э! Вы что, обалдели, что ли? Здесь репетиция спектакля или барохолка? Везите ее отсюдова к чертовой бабушке!
Дорофеев: Вы мне только бумаги подпишите, а там, что хотите, то с ней и делайте, cо статуеткой вашей. Мне велели привезти и доставить по назначению, я и привез, работу, стало быть, исполнил. Наше дело маленькое.
Режиссер (бормочет, подписывая бумаги): «Свободы» мне только и не хватало. И без нее тошно.
Дорофеев уходит и увозит за собой тележку.
Режиссер (в мегафон): Господин Завпост! Дмитрий… как вас там, чтоб вы сгорели?.. Дмитрий Михайлович! Да позовите его кто-нибудь!!!
Выходит Завпост. По всему видно, что его оторвали от закусок – губы лоснятся, за воротом салфетка.
Завпост: Что вам еще, уважаемый (чуть заметно усмехается) Герман Петрович? У меня, к вашему сведенью (показывает пальцем на наручные часы), так, на минуточку, обеденный перерыв.
Режиссер (внезапно смутившись): Ради Бога, извините!.. Но, кто мне объяснит, что делает на сцене этот… истукан?
Завпост (оборачивается на статую): О, брат, как! Уже доставили? Оперативненько. (поворачивается к Режиссеру) А что вас, собственно, не устраивает? Отличная статуя.
Режиссер: Не спорю. Но, какого дьявола она делает на моей сцене во время репетиции?
Завпост (с ехидцей растягивает губы): Предположим, сцена не ваша. С некоторых пор она является собственностью Комитета по Культуре и Туризму Автономии. А, в силу того, что содержится театр, как впрочем, и сам Комитет, на средства Щеточно-мочалочного объединения имени XVII партконференции… выводы можете делать сами. Скульптура же, изображающая аллегорию свободы, доставлена сюда по настоятельной просьбе нового сценографа спектакля, Игоря Даниловича Смагина. Между прочим, племянника самого (делает значительную физиономию) Еремея Федоровича.
Режиссер: Абсюрд! (бухается в кресло, подсвечивает лицо фонариком и начинает корчить самые страшные рожи)
На сцену, кружась в ритме вальса, в паре с Гагариным появляется Каплан.
Каплан (вскрикивает): Ой!.. Вы - просто медведь! Нешто вас в отряде космонавтов не тренировали в ловкости движения?
Гагарин: Извините, Фанни Ефимовна, но нас все больше на центрифуге крутили да в сурдокамере по нескольку суток держали. Какие там движения после этого!
Каплан (капризно): Все равно! Вы же совецкий офицер. А офицеры обязаны уметь танцовать!
Гагарин (не отпуская рук партнерши, пожимает плечами, дескать, не всем же ловкости набираться): Так-то оно, так… но…
Тем временем парочка дотанцовывает до торчащей посередь сцены «Свободы». Гагарин закручивает эсэрку на манер «волчка» и, отпустив ее, громко читает:
Гагарин (с пафосом): Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут — и свобода (указывает рукой на скульптуру)
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут!
Каплан: Флаг те в руку и электричку навстречу! Ошибался поэт. От мертвого осла вам уши, господа, а не свобода! Вся власть учредительному собранию!
Режиссер (завывает в голос): О-о-о-о-о!
Затемнение.
Картина 4.
На сцене темно. Только вдали пульсирует то ли огонек отдаленного домика, то ли это мерцает одинокий, Бог знает какими судьбами залетевший так далёко, насекомыш-светлячок, то ли угадывается свет в конце туннеля.
Постепенно начинает светлеть. В середине сцены Гагарин, Каплан, Завпост, Режиссер, Буденный, Мать Тереза, Стайка Гипсовых Пионэров, юродивый Василий, зарубежный режиссер Питер Брук и какие-то, плохо различимые за их спинами ЛЮДИ, смиренно сложив руки на коленях, сидят на длинных, поставленных, словно в клубе, для просмотра кинофильма, или для совершения правосудия в зале суда, скамьях. Неясно только, кто они – кинозрители, подсудимые или свидетели по делу.
На авансцену выходят БРАТКИ. Их возглавляют ВОВА «Солдат» и МИТЯ «Питерский». Братки останавливаются небольшой плотной группой возле левой кулисы. Вова и Митя выходят на середину сцены и усаживаются (тылом к действующим лицам, а лицом к зрителю) в услужливо подставленные им, появившимися из правой кулисы 1-м и 2-м ПОЛИЦЕЙСКИМИ, обитые пурпурным плюшем, резные, золоченые кресла.
Митя (ковыряя спичкой в зубах): А ничо так себе закусили. Это что за ресторанчик? Не пафосный, но уютный. И кормят прилично…
Вова (после короткой паузы): Говно ресторан. В мое время разговор был бы короткий – хозяину черенок от лопаты в жопу, официанток пустили бы по кругу... (пауза) А ты, брат, все либеральничаешь…
Митя (важно вдавливает подбородок в грудь. так ему кажется солиднее): Иные времена, брат. Инновации, нанотехнологии… прочая таблица Менделеева. Нельзя, брат, по-старому-то. Не поймут… (пауза) А насчет кухни – это ты напрасно. Судачки были преотличные. И варенье у них какое-то особенное, крыжовенное с розовыми лепестками…
Вова: И судак говно и варенье. Скрип от него только на зубах. Одно только и было хорошо…
Митя: Что же, интересно?
Вова: …Самогонка на чесноке с укропом. Это действительно – вещь! До самой жопы продирает.
1-й полицейский наклоняется к прикрепленной на плече портативной рации, слушает, невнятно отвечает. Подходит к Мите, склоняется и что-то шепчет тому на ухо. Митя кивает. Полицейский возвращается на место.
Митя: Вовчик, какая у нас программа на сегодня? Гаишники жалуются – Город стоит. Ждут от нас подтверждения маршрута.
Вова: Ничо. Постоит. (недобро сдвигает бесцветные редкие брови к переносью) А скажите-ка мне, господин режиссер…(Режиссер вскакивает со скамьи и становится во фрунт) Отчего это во вверенном вам театре… плата за наши (по широкой дуге указывает указательным пальцем на Братков) услуги вносится столь нерегулярно?
Режиссер: Товар… господин… главный этот… у нас же на месте театра раньше тюрьма была… Хозяйство, сами знаете, какое досталось… А мне еще творчеством заниматься приходится… Вы же сами директора нашего… так сказать… на цугундер…
Вова (топает ногой): Сявки! Голота! Совсем, блять, страх забыли! Да я вас!.. (хватается под пиджаком за левую подмышку)
Митя (машет руками): Что т-ты?! Что ты, в самом деле?! Успокойся! Тебе нельзя волноваться. (Режиссеру) А вы и действительно, господин режиссер, моду взяли – платить, день через день, когда вздумается. Так нельзя. И потом. Вечно у вас в здании свет после одиннадцати вечера горит. Есть же, в самом деле, правила общежития… законы, в конце концов …
Вова (остывает): Ладно, Димон! Ну их совсем! Поедем к девочкам в номера.
Митя: Вот это – другое дело! (делает полицейским знак рукой. те выкатывают на сцену белый лимузин-кабриолет Bentley УАЗ «Patriot GT») К девочкам, так к девочкам. С ветерком!
Все, сидевшие на скамейках, почтительно встают. Стайка гипсовых пионэров выстраивается на просцениуме (кто тянет руку в торжественном салюте, кто играет на скрыпке, кто держит гипсового кролика, кто приставляет к губам гипсовый горн – в общем, делают всё, что положено настоящим, живым пионэрам). За руль автомобиля садится первый в мире летчик-космонавт, Юрий Алексеевич Гагарин. Митя, Вова и Братки устраиваюся в салоне. Люди достают из карманов белые платки, машут вслед лимузину.
Вова (сует космонавта кулаком в шею): Пош-шел!
Гагарин (взмахивает рукой): Пое-ехали!
Занавес.
Санкт-Петербург – Дубай, Июль 2011 г.