Сколь себя помню - всегда езжу к дорогой бабуле в деревню, в чистую, светлую, щемящую деревню. Из своиx унылыx, каменно-домовыx и асфальтов-дорожныx мертвецов-городов.. Сложилось так по жизни. И так всегда тянуло и тянет в деревню. Что делать - крестьянин как минимум в пяти поколенияx... И учиться поеxал в сельxозинститут... Не срослось что-то в этой жизни, не туда свернул у камня на распутье...
Но, что сложено, то сложено, назад не разворожено...
Зато - есть моя бабушка. Клавдия Андреевна.
Много чего она рассказывала , бывалоча, в детстве... Все и не упомнишь. А уму-разуму не достало тогда, записывать... Ладно, не так давно споxватился, и несколько рассказов записал. Вот свезет снова съездить, надеюсь, так всенепременно не забуду записать что-нибудь еще.
Патефон
Нынче-то сколь всего: и телевизоры, и холодильники, и телефоны мобильные… А раньше?.. Бывало, в сельпо гвоздя не укупишь – не было. Однажды, до войны еще, у нас стахановцы за лес премию получили (напилили много) – патефон. Бабы как раз картошку убирали, гектар тридцать колхоз насадил. Ну, на лошадях выпахали, а мы руками собираем. Вот, вечером с поля-то домой идем, а стахановцы в окно патефон свой с музыкой выставили, женщина какая-то поет, старухи-то (да какие старухи, годов шестьдесят-семьдесят, а то и моложе) и говорят:– Эвона, как хорошо поёт, ладно да складно!
Мы же патефона-то и не слыхивали никогда. Потом уж разузнали, смеялися…
Трактор
Сейчас что не работать, машин разных сколь да техники всякой?! А мы-то все руками, руками, да на лошадях кое-где. Ростили ведь много всего: и рожь, и овес, и ячмень, и пшеницу - а жали вручную, серпами. Порой, покладёшь серп наземь, да и не увидишь – дотемна жали, вот как. Потом уж, колхоз машину купил, сначала-то, а после и трактор. И вот, трактор этот впервые увидали, когда у конторы колхозной были, так все: и девки, и бабы, и мужики некоторые - через огороды* перелезли, вдруг на нас поедет – забоялися.
* Огорода – изгороди, заборы из жердей
Труд
А трудились-то как, ведь и картошка, хлеба, капуста, скотина… Дояркам сколь тяжко было, одной обихаживать четырнадцать коров, а утренняя дойка, да не машинная – руками, в четыре часа утра. И потом с коровами дел всяких, да опять же вечерняя дойка. Домой придет – а там уж своя корова, да готовка, другие дела домашние, пока все переделает – гляди-ка, уж и заполночь, скоро опять на ферму.
Тяжелый был труд. Много работы всякой. Хорошо, коли год урожайный, на трудодень дадут грамм по двести хлеба, да еще чего, да деньгами... А год худой – живи, как знаешь.
А одна женка – на сносях была, на сенокос с мужиком ушла, косила-косила, да и родила! Что делать? А волосом пуповину перевязала, зубами перегрызла, в нижнюю юбку ребеночка завернула, сеном обложила. А мужик ей: - Ты, мол, не будешь работать, так и я не буду. Ну, и опять косить пошла. И ребятёнок здоровый вырос, и сама не заболела.
А другая, тоже на сносях, в лес за дровами в октябре отправилась - летом то за дровами нельзя, только осенью, когда дела все в колхозе сделаны, на две недели и дают времени дров заготовить; лучёвкой напилишь, там же и наколешь, в костры сложишь, а потом, по первому снегу на лошади и вывезешь домой - попилила немного, тоже родила, только девку, дров назаготовляла, уж после до дому отправилась. Вот она, женка эта, и с дровами оказалась, и с девкой вернулась. Сосед смеется - ты, мол, лесоруба привезла. - Нет, кричит ему, лесорубку!
И ведь здоровые были, работали много, врачей-то не особо каких было. Одна бабка, помню, в девяносто годов сахар кусковой все своими зубами разгрызала, а сейчас, только по больницам и ходи. Это конечно, еще родители наши, те покрепче были.
А теперешние девки? И курят, и пьют, и матерятся, в штаны влезут, на девку-то и не находят. Ребенка какая и родит, и то одного, так все по врачам, то нельзя, это нельзя. А нас вон, пятеро у матери было, у меня самой четверо. А война, а колхоз, а работа…
Ох, тяжелый был труд.
*костры – особый вид поленниц.
Ангел
Был такой у нас в деревне Ванька, не в себе немного мужик. А как выпьет, так и вовсе дурень-дурнем. Бывало, до белой горячки допивался.
Как-то в октябре случай с ним был, снег-от еще не выпал, но заморозки уже были. Бабка Егоровна, годами сгорбленная да подслеповатая, с магазина возвращалась ввечеру. Смотрит, а вдали у крайней избы сидит что-то белое, не то мужик, не то не мужик, - крестится да поклоны отбивает, в небеса глядючи. Ну, Егоровна с перепугу на колени бухнулась, и давай тоже поклоны бить и креститься, наравне с «ангелом». Хорошо, в ту пору мимо баба помоложе проходила, она-то уж в «ангеле» Ваньку-то и признала, - ты что это, дурак, делаешь, людей пугаешь?! Ванька креститься сразу перестал, вскочил и в избу шмыг. Он, срамник, в «белой горячке» на улицу голышом сбежал, то ли грехи замаливать, то ли что по телевизору видал. Ну, баба Егоровне и разъяснила ошибку. Та в сердцах плюнула, да дальше домой побрела.
Вот ведь что вино с человеком делает, сам дуреет и других может с ума свести.
«Клюква»
Недавно операцию на глазах сделали, так теперь хорошо вижу, без очков читаю и телевизор смотрю. А допрежь даже человека как тень видела.
Ой, что порой деется с плохими-то глазами! Дед тут один, по соседству, на правый глаз плоховато видит, как-то по клюкву ходил - он на охоте незадолго приметил на болотце, что крупная клюква на кочках высоко растет, а кусты не полегли и ягоды можно хапалкой* собирать. Своей-от хапалки не было, пошел до другой деревни, у мужика одного за «чекушку» купил.
Весь день на болоте порхался, бурак** клюквой-то полнехонек набил. Вот, с ягодой домой вернулся, чаю попил да и прилег отдохнуть. Баба его клюкву чистит-чистит, да вдруг деда будит, горсть ягод показывает: - Это что?
– Что-что, клюква, мать, не видишь чтоль, не даешь поспать усталому, цельный день в наклонку! - И опять набок.
Баба опять его толкает: - Это что?
– Да клюква, так твою растак!
Тогда баба ягоды на стол высыпала: – Смотри на свою клюкву.
Дед очки напялил, присмотрелся – мать честная, да он сослепу хапалкой не только клюквы натаскал, а заячьего помету мелкого. А то, он и размером и цветом на спелую клюкву походит.
Ну, дед и отвечает: - Что, не видишь, помет заячий!
– Почто помет-то собирал? Мне теперь в суп гороховый заместо гороху добавлять, или варенье варить?
- Почто, почто... Попался, знаешь ведь, один глаз хреново видит… Где б я сортировал-то? На болоте или дороге? Скажешь тоже, зачем…
А хапалку эту потом обратно мужику вернул, тот как раз пришел денег на опохмел занять: - На, говорит, обратно свою хапалку, продашь кому, вот и похмелишься.
И то правда, кто по клюкву с хапалкой ходит?
* хапалка – ручной комбайн для сбора ягод
**бурак – большая двуручная корзина
Дружок
На охоту зять с соседом пошли, ну, ты знаешь, дальнее болото, у Семенги. Заодно и клюквы пособирать. Доехали, велосипеды в кусты спрятали, ружья с собой, а мешки с продуктами и котелками у тропы оставили, все одно никого нету. Пёс Дружок возле мешков остался.
Собирают, а с болота слышат, что машина какая-то проехала, собака лает-надрывается. Зять к тропе-то вышел, глядь – вдали «Запорожец» красный мелькнул. Видать, мужики какие тоже за ягодой приехали, а место занято, ну и развернулись да обратно, на другое место. Зять потом и говорит: - Смотрю, а ни собаки, ни мешка с продуктами, зато другой, с котелками да топором – на месте. Мать честная, утащили все припасы, а там еще и поллитра! Ну, сразу за ружье, думаю, пока реку переезжают, наперерез перехвачу. Собаку зову-зову, нет нигде. По тропе-то пошел – в кустах Дружок лежит, а под лапами – тот самый мешок. Ну, какой - самое ценное уволок, зубами по земле. Там ведь и его пропитание. Хорошо, рано заметил, а то б перед мужиками стыдно было б, ну на кой им мешок с едой?
В избушке
(дядя Саша рассказывает)
С Фомой на охоту пошли, он свою Волгу взял, я - с Караем. Зайца они загнали, по пути на озеро. Ну, дошли к избушке, снаряжение по стенам на улице развесили, печку растопили, попили-поели. Я собак накормил: хлебушка, требухи заячьей. Собаки сыты – и под нары, на сено спать, завтра-то им работы много, за уточками.
Сами тоже разлеглись. Вдруг ночью просыпаюсь от крика – Фома орет. – Ты чего? – А-а, надоели, ты зачем их так накормил? Лежат теперь да воздух мне под головой портят! – Как зачем, собачки рабочие ведь, им хорошо кушать надо.
- Ну, тогда я их на улицу выгоню!
- ты что, нельзя собачек обижать, сам видишь, ветер там и дождичек…
Но Фома не слушал, хочет в чистом воздухе спать – выгнал. Мой-то пес у стены под навесом лег и спит, а его Волга скулит, царапается о двери, просится обратно. Царапалась, царапалась – да и лапой щеколду закрыла. А дверь добротная, щеколда из лиственницы – изнутри не открыть. А у нас и топоры, и ружья, и все – на улице, на стенах. Окошко маленькое. А мы-то не знали, что Волга нас заперла, спокойно спать дальше легли.
А та не унимается, снова царапается и скулит. Фома не выдержал: - Ну, я сейчас ей устрою! Отошел от двери подале, разбежался и как хряснет ногой: - Ой-ёй-ёй!!!!
- Что такое? Ты меня с ума сведешь сегодня, всю ночь орёшь.
- Так она дверь закрыла!
- А я тебе говорил - собачек обижать нельзя. Вот Волга тебя и наказала, а заодно меня ни за что. Как теперь выбираться будем? Вот пройдёт кто лихой, подожжет - сгорим в избе, как в печке.
- Прекрати пужать, и так тягостно. Ружья-то снаружи, ну-ка кто утащит?
Ладно, я решил при помощи Волги и выбраться. К двери подошел: - Волга, Волга, собачка, хорошая. Зову, посвистываю, цокаю, она скулит и снова царапает, да так щеколду и открыла лапой.
Вот, говорю, видишь, Фома, лаской надо. А ты ее - на улицу.