Было, не было…
(а, так ли уж, в сущности и важно!?..)
………………………………………………….
Главное, - не разминуться дорогой, ведь в этом случае можно и совсем не встретиться. Можно заблудиться даже…
А, то вовсе, - того пуще: Навсегда и Окончательно Потеряться.
Кто-то из хорошо и давно мне знакомых удачно выразился, правда, по поводу иных, но тоже, всем нам непременно предстоящих обстоятельств: Дерево, и - Срубленное, всё же продолжает Быть Деревом, ЧТО-ТО ПОТЕРЯВШИМ, ОДНОВРЕМЕННО, ЧТО-ТО И ПРИОБРЕТАЯ…
Но, - к делу, потому и…
Опущу, краткости ради, - место, год и другие, выгодные для
красочности повествования, дополнительные пейзажные прелести…
Витражами стрельчатых соборных окон вечернее солнце чуть бы уж и не любуется, от того, они так особенно хороши своим сочным, -
по варварски ярким цветом… Сюжет, в старинных традициях: у каждого окна свой собственный, только для такого огромного помещения окна всё же и малы, и несколько узковаты, зато - аккустика!
Аккустика отменная…
Громко и отчётливо звучит даже самое негромко сказанное слово, - «Имя. Год рождения, национальность. Род деятельности!? - Старый, давно не стираный парик, всё ещё чуть-чуть завитой и слегка припудренный.
Нос владельца парика, хотя и не очень длинный, но при чтении грязноватой по краям, казённой бумаги, почти достал до её поверхности…
Парик встряхнулся, оторвался от прочитанного, маленькие глазки, глядевшие из-под слеповатой глубины надбровий, привычно вставились в круглые, вознесённые на нужную им высоту перламутровой держалочкой очки, - и, тем же, негромко-громким голосом: «Вопросы, - и простые и ясные. Не требуют перевода. Мы тебя слушаем. Слушаем, как теперь любят выражаться, - внимательно»…
Молодой, вполне стройный, с кудреватою головой и, во всём, симпатичный парень, к которому были обращены вопросы, прежде чем ответить, - слегка замялся, как бы что-то обдумывая, и, чуть заметно поведя слегка зябнущими плечами, -
- Те, кто встречаются мне дорогой, зовут меня Путник. Ни имени, ни года рождения точно не знаю, национальностей, вообще, не признаю…
Занятие!? Перехожу с места на место, общаюсь с теми, кто делит со мной хлеб и вино, и мы разговариваем… Когда о самом обыденном и человеческом, когда О Вечном, и Неизменном…
Живу, передвигаясь. Передвигаясь, - живу… Как бы иду по пути, не всегда мною и выбираемому, а как бы - назначенному…
Даже, скорее, - Ознченному Кем-то Сверху… Путник… Не знаю, как сказать проще и правильнее!?
- Так и записать - ПУТНИК!?
- Так и запишите.
- Так… Записали… «Путник», а надо бы Путаник! Теперь отвечай на другой вопрос, да смотри - не увиливай! Всё равно всё спрятанное отыщется и к делу прилипнет: Признаёшь ли вину свою!?
- Не совсем понятно, что Вы имеете ввиду под словом вина!?
- Не валяй дурака! Повторяю громко и разборчиво, - признаёшь ли свою вину!?
- До сих пор не знаю, за что и почему опять задержан… по поводу же «вины», у меня, если она и есть, то одна единственная, - Отвращение…
Отвращение на любые, такие модные сегодня, распространившиеся по миру и вокруг, нескончаемые, пустые удовольствия. Так ведь ещё доказать следует, - вина ли то!? А, может и не вина вовсе… А, уж если и вина, то нахожусь в почтительной и робкой надежде, - всё же заслуживающая
кое какого послабления…
- По поводу послабления и не помышляй!..
Тут тебе не Басманное судопроизводство, - Секретарь! Быстренько подсчитайте, - на что потянут все его «отслеженные и запротоколированные, предыдущие бездельные шатания»!? Приплюсуйте и только что
произнесённое в зале…
Соотнесите со статьёй «Преднамеренное и лукавое хамство чиновнику (в моём лице, что особенно подчёркиваю), - находящемуся при исполнении служебных обязанностей»…
Ну, и что там набежало в общей сложности!?
- Не много, Ваша Милость! Семнадцать «строгого» и два с половиной «поражения в правах»…
- Округлите до двадцати, поражение в правах уберите вовсе. Поражение будет не по приговору, а по сути содеянного и, разумеется, - пожизненное… Дайте Подписать…
А, теперь, - ставьте печать и немедленно: Путника-Путаника, - вон из зала и, сегодня же направить по самой грязной и нехоженой никем до этого дороге к Месту Постоянного Последнего Выживания!
Городской рынок почти ликовал. Кое кто, приплясывая, - угощали друг друга пивом…
Впрочем, и на рынке нашлись некоторые сочувствующие, но не слишком много. Только местная городская школа, выстроив перед входом в неё всех своих учеников и преподавателей, - хмуро и неодобрительно
молчала… Здесь Путнику сочувствовали все поголовно, включая даже никчёмного и мало приятного учителя рисования! Мало приятного по причине огромной проплешины на голове и не всем понятной, шепелявой, извечной, восторженной многоречивости.
Только что могли поделать, даже и сообща, эти, довольно многие, - вместе взятые!?
Как и разделившийся во мнениях рынок, и полу-барачные, лепившиеся вокруг него, никем ещё по настоящему не опетые, полутёмные по вечерам и такие горластые улицы!?
Всем сочувствующим оставалось лишь охмуренно-молча смотреть вслед удаляющемуся, уходящему из города Путнику, торопливо шагающему
в уготованную ему, мало приятную и вовсе никому не понятную, какую-то - странного назначения Неизвестность…
Этим же днём, в другом месте…
Временем, ближе к полудню, всё вокруг пребывало во вполне обычном состоянии, одно только Небо вело себя несколько странным образом…
Оклубясь неопрятными, словно какими-то трёпаными, растущими и распухающими вертикально вверх облаками, - Оно молчало сурово и напряжённо, глядя на то, что происходило в этот момент внизу, на Земле, и что было для него совершенно явно, - и непонятным, и мало приятным.
Происходило же следующее: какой-то крупнотелый, широкоскулый, рябой молодец, зачем-то повязавши лицо своё от глаз и до подбородка, неопределённого цвета тряпицею, - распекал другого, несколько словно бы мятого и испуганного молодца.
Слова, говоримые рябым, по причине завязанности большей части лица его этой самой тряпицею, - звучали замогильно-глухо и неприятно, да и смысл говоримого им был и грубым, и уж очень, действительно, жестоким, -
- Тварь хлипкая, да ещё и, во всех отношениях, - никчёмная!
Ты давно уж и бабе-то своей не нужен, что там о Человечестве… Казнить! Да при этом даже и слюной случайной не поперхнуться!..
По никчёмности твоей, - полагается тебе быть Дважды Рубленным… Что сперва!? Руку рубить, а уж после, - голову!?
Тут, разумеется, вполне приметно последовало некоторое побледнение обвиняемого, головой, - горькое, да мучительное, из стороны в сторону, - покачивание и только уже после, с каким-то горловым, судорожным перханьем, -
- Мне бы, вы уж простите, - иного какого варианта не найдётся ли!?.. По другому, как либо… Заменить чем, - не отыщется ли!?..
- Отыщется. Руку ногой заменить! Нога, - она у тебя всё равно хворая, но после и голову обязательно, - тут без варианта…
Новое, - да горькое, да вынужденное, -
- Что тут проскрипеть!?.. Незадача… Попробую помучиться… Руку руби, а головой ещё хотя бы малость попользуюсь, да как бы, - подумаю…
А, как голову отнесёшь, - Духом внутренним, надеюсь, просуществую ещё хоть с лоскут…
Сколько это будет по нашему времени, никому знать не дано но, надеюсь, ногами всё же посещу кое кого. В траве юности хоть чуток поваляюсь…
ЧТО Ж, ЧТО - ТВАРЬ НИКЧЁМНАЯ - ПРОЩЕНИЯ НЕ ПРОСЯЩАЯ, ПОЩАДЫ ЛИШЬ ЖАЖДУЩАЯ…
- Всё изрёк!?
- По собственному размеру и понятию…
- А, тогда и, - С Богом!..
- С Богом… Ты уж прости меня… Я-то, как полагается, тоже, как могу, конечно, тебя прощаю…
- Разумно. Только с твоим-то «прощаю» в кабак не сходишь… Гол, что сокол! Да, ладно уж; - Ложись… Плаха дуба старого, да морёного, надёжная. Не подведёт а, чтоб без охулки, - только вот в ладони пообильнее поплюю… Лежишь!?.. Удобно ли!?..
Ну, - принимай крещение! Во всём своём Окаянстве и Душой, и телом, - АМИНЬ!…
- Эк, как глазищи-то повылупил!?..
Ну, вот тебе тогда для полного выздоровления, и ещё раз - АМИНЬ!..
…………………………………
Что же о Путнике…
С ним было то, что и полагалось быть по приговору, зачитанному в Большом Кафедральном Соборе, - дорога со своей суровою и горькой неизвестностью…
Дорога, одним из первых своих начал и в первый же свой день, - кончилась довольно скоро ввиду темноты, опустившейся откуда-то сверху…
Путнику пришлось осмотреться и даже свернуть в несколько странный, неожиданно подвернувшийся проулок, ощупью и собственной везучестью, проскользнуть каким-то низким и узким каменным проходом и, только
тогда уже попасть в помещение, что не могло быть помещением в настоящем смысле этого слова, потому что были одни только, довольно высокие, влажные и какие-то неприятно скользкие стены и не имелось никакой, вообще, - крыши…
Постепенно проникаясь всё больше и больше откуда-то взявшимися, - отвратительным холодом и жестокой сыростью, - и Лицо Путника, и Сам Он, сделались страдальчески грустными, зато обильные плесени стен вполне определённо ожили и зашевелились.
Они явно радовались происходящему… Он, - путник этот, устало прислонившийся к ним, становился, в некотором роде, тоже как бы стеной и плесеням хотелось его обнимать…
Они уже почти любили его, ползли по коленям, трогали озябшие руки, залезали под окончательно засыревшую одежду…
- Ради Бога, его хотя бы не трогайте, - Голос откуда-то сверху, усталый и очень далёкий…
- Не беспокойся. Он всегда обожал приключения, - Этот голос был уже где-то совсем рядом, но тоже оказался негромким, зато подчёркнуто дружелюбным…
- Да. Разумеется. Но не до такой же степени!? - Это опять беспокоилась верхняя часть стены, до которой ещё плесени не успели добраться!
- Не волнуйся. Вот-вот уже время начаться очередному ночному поливанию, тогда и до самого вашего верха доберёмся. Настанет другое Время, пойдут и другие Разговоры.
- Какие уж там разговоры. Тогда, вообще, ничего не будет! Не будет ничего, - ни неба, ни дорог, ни жизней! Может быть, даже, - не будет и самого Солнца …
- Перестань причитать. Никто не знает в точности, - что, где, когда и сколько чего, прибудет-убудет. Одно Единственное Совершенно
Определённо, - Мы, Плесени Вечны!.. Нам беспокоиться нечего!
- Вот как!? Так таки и нечего!? А если кто-то из мимо идущих следующих, соединит усилия всех предыдущих, - построит очаг и крышу!?
- Довольно! Довольно! На этот раз уже в голосе отчётливо проглянуло раздражение, - Мы не намерены обсуждать того, чего никогда не может случиться. Не может быть, потому что не может быть никогда. Кончим разговор!
Разговор действительно кончился, ну а Ночь!?
Ночь, пока что, продолжалась. Небо начинало потихоньку сочиться волглой неприятной моросью, невидимые, по причине полной темноты, листья каких-то растений, - плели и шептали что-то почти невозможное даже для самых искусных в пении ночных цикад. Слышалось и ещё что-то, что несколько уже даже и тревожило…
Какое-то движение почти у самых ног, непривычные, непонятные запахи… Неплохо было бы хоть немного вздремнуть, но прилечь не представлялось возможным, разве что согнув в коленях ноги и, прислонясь поплотнее к этой мокрой стене, хоть чуть-чуть подремать…
Не мешало бы также узнать, какой назавтра станет погода, но голова странным образом тяжелела больше и больше, а кругом во всю шевелилось нечто вовсе необычное…
Оно, явно таясь, что-то торопливо предпринимало, по временам шелестя и похрустывая… Ох уж, эти мне, - «ночные труженики». Они всегда, везде и вокруг: кто-то пилит, кто-то ловит, а кто-то уже и ест, не заботясь и не думая о жене и детях, - теперь такое ведь сплошь и рядом!
Не обращать внимания на всё неприятное и неопрятное… Просто надо, - научиться этого не видеть…
Надеяться на лучшее и самому быть Надеждой хоть кому-то другому!
Искать. Не уставая, - искать! Слушать и ловить ни с чем не сравнимые музыкальности любого-всякого земного существования…
Только вот как быть с этою, аспидно-мокрой, и отчего-то, такой здесь непонятной, неприятной и какой-то глумливой ночной темнотой!?..
Почему-то подумалось о смерти, а тело от чего-то делалось всё более и более тяжёлым, устало-непослушным…
- Глупый… Привстань, оглядись и прекрати сутулиться, - Чей-то осторожный голос почти в самое ухо, - Отряхни перья, или что там у тебя!? Вон как в той, дальней стороне нашего уютного и милого сада уже чуточку посветлело! Что ж, что холода прибавило…
Так всегда бывает к ежедневному солнечному световозлиянию…
Вот ведь! И вправду, - Засветало…
Светает!
Вполне определённо… Больше и больше!
А, - вот и первая стрекоза!..
Не побоялась этой мерзкой, сырой продроглости, ещё и крылья толком не высушились… Птицы! Птицы должны уже вот-вот запеть… Благости-то, Благости… Всякой и во всём!
Даже не вполне и осмысленной! Не ошибись, окунаясь в эдакое, да ещё, кое-что при этом себе самому и приобретая…
Но это уже кто-то недобрый, да лукавый…
Да, и - стороной! В остатки темноты!.. Там и укрыться, стать малозаметным, потому что Ночь – поменялась стражей…
И, откуда они только, - Яснолицые, да весёлые! Румяные, да кудрявые! Лёгкие, белые одежды, в руках певучие лютни, - не луки, не стрелы! Поют складно чуть ли уже не самым изысканным бельканто: «Доверяйтесь и верьте только Солнцу… Никакой Темноты, никогда, ни теперь и ни впредь не бойтесь! Ночь лишь для сна! Ночь, - Это Ещё и Сон Разума, он, правда, способен родить и чудовищ, но он обязательно проходит, а с ним, непременно, уходит и всякая Темнота!»…
- Но, темнота, - только ли Темнота!?.. А, как тогда быть с ночными, в глубокой тишине, - размышлениями!? Это ведь такие же дороги, только Дороги, - В Самого Себя…
- А, зачем же ходить «в самого себя»!?
Уверяю всякого, который попытается это делать, - ему предстоит нечто, не только неприятное, но и, очень, очень опасное, и непредвиденное!..
- Ходить в самого себя, - значит узнавать истинного самого себя, что тут может быть опасного!? А, узнавать в себе неправильное и неправое, - это ведь тогда уже и первый шаг к своему собственному выздоровлению!?
Новые голоса… Новое, при том не слишком-то и доброжелательное, -
- Бредит… Хватит болтать…
- Хватит! Хватит болтать. Пора заниматься делом, ночь на исходе! Надобно торопиться!..
Давно оттрубило, растворилось в пространстве, исчезло куда-то всё то, - бело-облачное, розоволикое, (светлые, льняные, просторные одежды… Лютни певучие в руках, - не луки и стрелы!). Ночи, - как и не бывало…
……………………………………….
НОЧЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО КОНЧИЛАСЬ…
Кончится-то, кончилась…
Темнота, точно, - ушла, но запах… Ну, и несёт!.. Чуть ли не трупный!
- Кто это о запахе!? Какой ещё там запах!?
- А тебе разве ли не слышно!?..
Город…
Несколько человек: мужчины, но больше женщин, - озадаченные этим неприятным обстоятельством, -
- Действительно, - ужасная вонища! И откуда только нагоняет!?
- Не преувеличивай! Тяжёлый, но да ведь и не совсем трупный…
- Это от того двора, что без крыши и на отшибе… Туда ночью, на той неделе, кто-то забрёл по ошибке… Я видела… И я потом слышала, (была моя очередь работать в ночную смену), - и я слышала, как он разговаривал там с окружавшей его темнотой, и даже почти уже с ней подружился, но
что-то оказалось сильнее, а я стеснялась помочь, стеснялась позвать, что бы найти по ответному голосу, забрать и увести к себе… Я ведь женщина, что бы он мог тогда обо мне подумать!?
- Да, что о тебе такое можно, извиняюсь, подумать, когда ты давно уж по всей нашей округе самая известная, ничего и ни кого не стесняющаяся блудница!?..
- Ну что же, - Спасибо… Зато ты, всему нашему городу, известный борец за правду и какое-то там, никому не известное право… Ты из тех «правозащитников», что делают всё вдвое хуже нашего, а получают…
Ладно. Меня не касается, но и ты не влезай в моё дело, - доктор, что почти никого ни от чего не вылечил, никому ни чём толком не помог, за всё время, что тут торчишь на этой почётной, да честной своей должности! Только людскую глупость подбиваешь бесчинствовать, да будоражишь их извечную жадность на то, что им никогда не принадлежало…
Хватит пустого! Нужно идти и что-то делать! Делать Настоящее! Кто со мной!? Ну-ко, борец за правду и право, - хоть раз для попавшего в настоящую беду человека, пошевели ленивой, поросячьей своей задницей!
- У меня четыре встречи до обеда, после письма и одиннадцать прошений, потом - обратно приём… Ухожу. Разбирайтесь сами…
- Иди-иди… Отправляйся «обратно» на свой «приём», всем известно, что ты там будешь «принимать»… Ну и что же, дорогие женщины! Найдутся ли ещё среди нас не сытые, да пустоязыкие правозащитники, а честные, совестливые, да работящие блудницы… Надо ведь, действительно, что-то предпринять… Каюсь, прошляпила, но, может, всё-таки ещё и не поздно… Человек ведь! Может, и не вовсе ещё отошёл!.. А, тогда, - вызволим, да окажем ему настоящую, человеческую, а не правозащитную помощь…
И, стало Их трое: две Марии и Марфа, и они почти бегом отправились к тому самому двору, что «на отшибе и без крыши»…
……………………………………………………
В городе же, этим утром толпило, как почти всякий день и бывало теперь чуть ли уже не постоянно, - самую разную, в целом, вовсе пустую, но очень горластую, человеческую околесицу.
Это чаще всего происходило на маленькой привокзальной площади, рядом со старинной, белой чистенькой Пожарной Каланчой, и крошечным, полу самодельным, продуктово-тряпичным, частным рыночком, разумеется, достаточно далеко от того строения, где были лишь влажные, высокие, плесневелые стены…
Там, у тех стен, происходило что-то очень далёкое, неинтересное, многим вовсе малопонятное… Тут же было всё, исключительно всем, - и близкое, и живое, и уж, конечно, вполне и во всех отношениях, - наболевшее!…
- Люди, - грызь вам в почки! Куда мозги попрятали!? Долго ещё по пазухам свою беззащитность будем хоронить!? Или, напропалую, так-то вот со всем, что сверху нам нелегитимные наши власти дают, соглашаться будем!? Пусть зарплату набавляют! - В неизменном своём, чуть не боевом ватничке, стриженая рыжая бородка и кепочка, - Влас Захаров уже и слюной побрызгивал и остренький свой кулак выше головы приподнял…- Пора, братцы-мужики, а так же и сестрёнки-бабоньки, громче выражать несогласие
Дороги к ядрёной фене перекрывать! Марши организовывать,
с интернационалом, да флагами!
- Правильно… Давно пора недодаденного требовать! Давно пора просыпаться…- Не очень густо, и не слишком энергично поддержал его десяток, либо полтора из собравшихся не совсем уверенными голосами…
- Во-во! Но, сперва, похмелимся… - Трезво вывернулся вперед
проворный, да юркий, небрежно одетый мужичишко… Но его попытались осадить несколько разумных вполне голосов, -
- Ты, Дядя Петя, всё всегда об одном, а они-то про нас с тобой с другого боку!
- А у него с любого боку, а когда и из штанов всё то же самое желание выглядывает!
- Да как же это, - Хорохорился и настаивал на своём, неуёмный,
постаревший ещё по давешним пивным, но так и не заработавший никакой себе пенсии, седовато-облезлый, но всё ещё бодрый на слова и поступки, дядя Петя, - За такую-то разумную и сложную работу приниматься, да и не похмеляясь!?
Разумных на этот раз уже не оказалось, зато нашёлся ещё один, тоже недовольный, - и собственной своей, и окружающей его жизнью, -
- А, я вот, лично, к Власу всегда во всём присоединяюсь, но и другой
вопрос хочу задать!? Куда власть глядит!? На что налоги собирают!? - Теперь кричал слегка уже чуть подвыпивший, тоже активный и деятельный гражданин. Он, видимо, с утра умудрился что-то, где-то раздобыть и кому-то прибыльно перепродать, оттого успел «отметиться» и теперь удвоенно жаждал справедливости.
- Тебе, невезучему, сколько нового асфальту наложили. Под самым носом, чтоб не спотыкался, а ты и сам озоруешь, и других с толку сбиваешь! Со вчерашнего не проспался, - вот и тянет митинговать, а не на работу, - Съехидничала слегка полная и всё ещё такая красивая, румяная да загорелая Клавуша, что имела свой маленький, вполне обстоятельный огород и вела давнюю зеленную торговлю, - Горлопан ты пустой. Ни на одной работе больше трёх дней не задержался… За твою работу с тебя штрафы следует брать, а не зарплату платить! А ты ещё и добавки просишь!
- Молчи, женщина! Это ты оттого на меня зла, что к тебе в любовники не пошёл… А с того не пошёл, что в земле твоей навозной не хочу ковыряться! Я вольный и свободный, и ты мне рот не затыкай, когда я про справедливость ратую…
Влас, тем временем, вполне и во всём чуть не до неба возвысившийся и оба кулака выше головы подъявши, - дальше прокрикивал теперь уже своё самое наболевшее, и что ни на есть, главное, -
- Товарищи рабочие, не рабочие, прочие, - разново существующие! Все мы плывём в лодке, которая не соответствует общепринятому, Европейскому Стандарту!
Это признано всеми, лучше нас по образу жизни и ценам на бензин, стоящими! Следует одно: спешное и немедленное, - опрокинуть и разломать эту нашу, устаревшую во всех отношениях лодку, потому что, как объяснили все, выше нас по образу жизни стоящие, - нам ничего другого не остаётся, чтобы получить новый, как нам пропишут, объяснят, помогут построить и запустить в плаванье Белоснежный, Плывущий в Европейское Земное Будущее, - Современный Лайнер!
- Ну и дурак ты, Власушка, даже уж и, - не извини! - Не очень ещё старая, голубоглазая, опрятная да весёлая старушка, ткнула острым своим локтем в бок, икнувшего от того оратора, - Всё тебе - разломать да
опрокинуть! А это ведь всё по неухоженности твоей, когда жёнушка твоя от тебя, уж и не знаю по какой причине, слиняла… Так вот до сего и никак всё не уймёшься! Загляни-ко в мой дом хоть на вечерок, - подкормлю, отстираю, и поглажу твоё, такое заношенное да неладное, бельишко…
На полгода забудешь про свои Европы!
Был и ещё один, вовсе никем не услышанный, но такой по самому насущному изболевшийся, вовсе тихий голос: «Господи… Всё ещё так и не ведают, что творят, а времени, да дороги-то, - ни того, ни другого почти уж и вовсе не осталось… Вот Она, в таком-то ихнем виде, уже и Конечная эта самая дорога…»
Кое-кто уже начал потихоньку расходиться. Одни по собственному своему делу, другие, по обыкновенной присущей многим издавна, чисто человеческой осторожности, ведь наверняка нашёлся какой ни будь доброхот, - «неприметно записывающий, да снимающий»…
Истинное благо современности, - теперь-то ведь надобен для эдакого дела, лишь обычный, только чуть помоднее и подороже, сотовый махонький говорильничек…
- Го-го-го, - Вполголоса отголдело осуждающе кого-то, но не понятно, кого - остальное оставшееся сообщество!
- Га-га-га, - отголдело не очень громко, и - то же, не всё до конца
понявшее, - другое остальное сообщество!
- Кар-кар-кар, - осудили всё человеческое сообщество десятка полтора грачей и несколько ворон, давно уже в полной сытости занимавших свои места на двух престарелых берёзах, да ближайших крышах пакгаузов и пристанционных построек…
Только стрижи, чертившие чёрные замысловатые молнии вокруг старинной Пожарной Каланчи, не вмешивались в человеческую околесицу… Для них, поздно прилетающих, рано улетающих, до зарезу хватало
собственных забот: вырастить-выкормить потомство, да ещё и вовремя обучить своему особому стрижиному полёту!
………………………………………
Была пятница. Почти полное безветрие, от того и листва деревьев, словно бы сонная, - замерла, вовсе не шевелясь, и как бы к чему-то прислушивалась.
Они вошли тихо и почти незаметно, - две Марии и Марфа…
Дурманящая, Опьяняющая Духота этого, всеми давно и надёжно позабытого мира, с ныне полу заглохнувшим, пышным когда-то садом, дурманила, чуть ли не лишала сознания, но - перемоглись и протискивались, и протискивались сквозь Великое Это Запустение, пока наконец, не наткнулись на то, что их заставило вздрогнуть и прижаться друг к другу…
- Боже!.. О, Боже… Ужас…
Эти проклятые Орхидеи. Коварные Орхидеи, Кровавые Орхидеи! Он оплетён ими, они пьют кровь его горла… Вот откуда этот тошнотворный запах! Он всегда нужен им, когда они хотят кого-нибудь одурманить и свалить с ног…
- Да-да! Так они овладевают своей жертвой, я слышала, - многие
попадались и погибали!
- Но, - Он всё ещё, кажется, дышит!? О, да… И, как ещё к тому же его оплело и окутало этой, всё подавляющей, душащей всё живое, плесенью…
- И, всё-таки, он дышит… Теперь я совсем уверена, - Он Дышит!
- Пока не поздно… Да-да! Ещё не поздно!.. Мы должны порвать и уничтожить всё, его сосущее, пока он полностью не лишился самого себя…
- Тогда, - вперёд и рук не жалея… Рвите, кто и что может, только как можно осторожнее там. где горло… Если после вырванных нами корней, которые они в него запустили, начнётся кровотечение, - нам ведь нечем его останавливать, а он уже и так вовсе почти обескровлен… Рвите, кто до чего дотянется, рук не жалейте. Только осторожнее с его горлом…
Всё делали, как могли, рук не жалея, но и осторожно, - две Марии и Марфа!
Две Марии и Марфа сделали почти невозможное простым людям и - возможное только одним женщинам с помощью Божьей…
Уже лёжа на носилках, по дороге к Марфиному дому, Путник задышал глубже и ровнее, потом даже приоткрыл глаза…
…………………………………………………………
Спустя неделю, или чуть более, когда к вечеру обычно спадала и его температура, и дневная уличная жара, а женщины к тому времени подлечили порезы и ссадины рук, - Путник спокойным и ровным голосом рассказал им о том, как он пытался бороться с хищными, жестокими, цветущими растениями и душившими его плесенями в одиночку, и как ему помогали, окружавшие его с утра до самого позднего вечера птицы… Одни из них клювами старались оторвать от его горла пока ещё слабые корни этих, кровожадных Орхидей, а другие приносили виноградные ягоды, которые и клали ему на губы, потому что он, давно уже мучимый жестокою жаждой, почти не мог вовсе даже шевелить руками… Не единожды вспоминал он и ту стрекозу, что с самого раннего рассвета становилась ему шелестящим, сияющим вентилятором, отгоняющим тяжелое, орхидейное зловоние, дурманившее его сознание, вконец опьянявшее его, мешавшее ему жить…
………………………………………………………….
По причине ли раннего на этот раз, - несколько неожиданно
наступившего «бабьего лета», то ли благодаря иной, какой-либо, природной причудливости, на город и окрестности опустилась настоящая небесная благодать…
Настала мягкая тихая пасмурность, сменившая, наконец, многочасо-
вую дневную жару, и пришла тоже, но уже другая, следующая, по календа-
рю, Пятница…
Конец недели, странные, далёкие голоса, одновременно похожие и на птичьё пение, и на не высказанные вслух, человеческие тайные мысли…
Были и настоящие, вовсе ничего не значащие разговоры. Они сменялись другими, более серьёзными разговорами: сосед, стоя на крыльце своего дома, за что-то упрекал и в чём-то убеждал соседа, тоже стоявшего на крыльце своего дома, но он, в ответ, - только чуть-чуть посмеивался…
Ему вторили и мотали головами двое других случайных прохожих, третий же, подбоченясь и, опершись плечом о ствол придорожного пожилого вяза, - сощуривши и без того свои довольно узкие, лукавые глаза, - угрюмо и упорно молчал…
Были и ещё кое-какие, но уже вовсе незначительные нелепицы, о которых не стоило и упоминать. Ещё была ничейная, беспородная, смешная собака, выросшая без хозяина и на случайных объедках. Она ходкой своей, никогда не устающей рысью, колесила по окрестностям, сторонясь одинаково, - и людей, и других собак…
Был и ещё Некто Другой… Даже внешне совершенно непонятный, - и уже не первый день, колесивший по всей округе.
Этот, Другой, давно уже шёл какой-то странной, не имевшей никакого определённого направления дорогой, плохо различая окружающее, не зная в точности ни времени дня, ни того, что собирался делать.
Встречавшиеся ему на пути разные, незначительные, прохожие людишки, думали, что этот странный, потерявший свою голову парень, от горя разговаривает сам с собой, но он разговаривал со своей головой, которую изловчился прихватить в эту, - без определённости и направления дорогу.
Тут ему потребовалось много и ловкости, и везения, - ведь чтобы подобрать с земли эту, обритую наголо голову оставленной ему, ставшей теперь его единственной, левой рукой, - непременно надобно было и то, и другое…
- Ну, и куда ты тащишь меня, ещё и имея теперь одну только левую руку!? Она всегда была у тебя слабее твоей правой, да и менее умелой, чем правая, - Вполне разумно говорила ему голова, - Ведь у тебя имелся выбор. Надо было только сообразить, и подставить левую, чтобы осталась, твоя, наиболее ловкая, - правая…
- Ты, как всегда бывало и раньше, совершенно права… Но ведь я совсем растерялся в тот момент, от того и забыл с тобой посоветоваться.
- Старая песня… «Забыл посоветоваться»…Ты всегда одинаково забывал обо всём на свете, а не только обо мне, - когда от голода, когда от чрезмерной сытости и уж совсем ни о чём меня не спрашивал, когда бывал хоть чуточку пьян… Много ли ты советовался со мной, когда полез в постель той крашеной шлюхи, на которой тебе потом пришлось жениться, а ведь, как же я пыталась сказать тебе, чем всё это, непременно, должно было кончиться!?
Ему не хотелось разговаривать. Вообще, всё вокруг происходящее, его совершенно не интересовало, отвечал же, - чисто автоматически,
исключительно из какого-то, плохо теперь понимаемого, существовавшего когда-то в его далёком прошлом, - «долга вежливости»…
- Пытаться-то, - пыталась, но тогда нужно было найти аргументы более убедительные…
Это, по-видимому, обидело голову. В голосе зазвучало раздражение, -
- Не хочу больше с тобой говорить. Кончим… Только всё-таки ответь разумно, куда ты меня несёшь!?
- Ишь, чего захотела! Как я могу «ответить разумно», когда на плечах моих нет ни тебя, ни никакой другой головы!?
- Ловко устроился. Получил право на полную безответственность и теперь можешь кривляться, сколько тебе влезет!? Последний раз спрашиваю
- куда ты меня несёшь!?
- Не всё ли тебе равно!? А, по поводу «крашеной», как ты выразилась, «шлюхи», должен тебе заметить, - крашеной она стала, только когда начала седеть, шлюхой же её окрестила её собственная мать только за то, что она вышла замуж не за того, за кого хотела выдать её она сама, и при том, - исключительно к собственной своей выгоде…
……………………………………………
Ничейная и беспородная псина каким-то верхним чутьём определила, что нечего было опасаться этого чудного, как и она сама, какого-то неприкаянного, странного, безголового человека и уже полдня сопровождала его, правда, всё ещё на почтительном расстоянии, потому что ей было трудно окончательно поверить, что может найтись хоть кто-то из людей, что не угостит пинком, или не запустит в неё камнем ли, палкой.
Она сменила свою привычную, ходкую рысь на ленивую развалочку, иногда останавливалась, делала круг-другой по своим собачьим делам, потом вновь догоняла «неприкаянного», плелась позади, и уже гораздо ближе, не стесняясь и почти уже вовсе не боясь его.
Где-то внутри у неё вдруг опять, как когда-то в далёком щенячестве, проснулась надежда обрести Старшего Друга, которому можно служить, а то и защитить даже от чего-нибудь, вдруг ему загрозящего…
Когда Он, (Неприкаянный), присел отдохнуть на какой-то камень, а на другой камень положил голову, чтобы отдохнула его левая, уставшая, мало умелая и слабая рука, - Псина, чуть не скуля, подползла брюхом к нему почти уж вплотную…
Она хотела попросить разрешения облизать эту, таким странным образом существующую отдельно от человека, голову…
Что-то вроде утреннего, гигиенического умывания, дабы проявить знак особого уважения… Не получив разрешения, - приподнялась на лапы и убедилась, что оба, голова и человек - спали. «Посплю и я… Я и во сне такая же чуткая, как когда и не сплю»!
…………………………………………………………………….
В ту же, прошедшую пятницу…
Нет, прошу прощения, - это было Воскресением… Город, как и всегда по выходным, теперь уже, давно облюбовавший для своего
общечеловеческого общения площадь, - да-да, ту самую, пристанционную, со старинной Пожарной Каланчой и маленьким индивидуальным рыночком и, как обычно, - беспечно благодушествуя, потреблял, кто семечки, кто пепси, но пиво в более приличном количестве, случилось кое что, - и ранее уже иногда бывавшее, но ещё не в нынешнем, таком отчётливом и нахрапистом виде…
Сперва появился какой-то микроавтобус с косой синей надписью по всему жёлтому кузову: похудеть можно легко… Многие дивились, кое-кто из женщин влезли внутрь автобуса и двери за ними задвинулись!
- Ну, ёк-тебе-кок! теперь будет дело! - Ощерился в ухмылке и нервно зачесался в своей золотой бородке, давешний наш знакомый и всеобщий заводило, - Влас Захаров, - Их теперь оттуда не выгонишь, пока все деньги, что мужья за месяц наработали, на то похудание уйдут!
- А ведь, деньги-то не твои, Влас Ильич, так ты их и не считай! - Это был кто-то из близ стоявших, в затасканой бейсболке и порыжелых джинсах с рванью на коленке (естественно, какой-то скептик и зануда)…
- Так ведь я не о деньгах! Я за правое и хорошее дело, а они - баловства ради, чтобы задницами было удобнее на дискотеках крутить…
Разврат. Ничего более!
Тем временем возле микроавтобуса с надписью ПОХУДЕТЬ уже образовалась целая очередь. В основном женщины, но, среди них - и двое мужчин приятной комплекции.
- Бабы, ладно! - Опять кипятился Влас, - Эти-то, чего ради клюнули!? - Укоризненно качал неспокойной своей головой всеобщий, непременный заводило, - Это надо же, сколько денег и энергии на такую-то записную ерунду! Нет бы в дело!? А вот в «марш несогласных» полтора десятка
едва-едва набирается!
Тут и ещё прибавилось неразберихи. Подъехал большой какой-то транспорт с огромным цветным транспорантом на боку! На нём энергичное, улыбающееся лицо молодой девушки, но чуть как бы не в фокусе, недопроявленное… Надпись вопрошала:
«КАРЬЕРА ИЛИ МОЛОЧНИЦА!?»
Девушка властной своей рукой указывала на номер телефона, из которого должна была немедленно выскочить, видимо, эта самая карьера!
- Карьерщицы им нужны!.. Молошницы уже не надобны!.. Верно, и зеленщиц больше не требуется, - Весёлая и вовсе не злобная, Клавуша даже и захохотала, - А, коровок-то кто доить станет!?.. А, - зелень к обеду, карьерис-
точки эти, где раздобудут!? Зелень, она что им!? Из компьютеров так сама по себе и попрёт!?.. Эй, мужики, кто поразумнее, - хоть фары что ли побейте у «зазывалы»! А то ведь всех баб в карьеру эту смоет, я одна в городе останусь…
Но и это было ещё не всё…
Какая-то, плотно объединившаяся кучка молодых, переопомаженных, припудренных, по всему сразу было видно, - и самых избранных, от рождения награждённых самой природой высшей формой
сверхутонченного естества, - приплясывая и раскачиваясь в бёдрах,
раздавала всем интересующимся какие-то пёстрые брошюрки. Ещё и, время от времени, довольно дружно скандировала: «Долой разнополые браки! Да здравствует сексуальная свобода всеми способами и во всё возможное!»
Тут уже даже самый пламенный в городе борец за гражданские Свободы и Права, неутомимый Влас Захаров как-то оторопел, и даже губами затрясся,
- Черти недопуганные, да, - что же это такое вы несёте, да к чему зовёте!? Я, - передовой!.. Я, конечно, не за Бога, но с такими-то
направленииями, куда всё попровалится!? Дай вам волю, - вы через неделю и до скотооприходования дойдёте, и нас к тому же зазывать станете!?
- Вот она тебе, твоя, Влас Ильич, - Вольная твоя Свободушка!.. Нут-ко, попробуй им пасть закрыть, они тебя самого тут и оприходуют, - Это опять! Опять, тот самый, в рваных джинсах, - скептик и зануда…
Сказавши, хихикнул, и среди многих других, любопытных, да разных тут же и затерялся…
Так…Наверное, на всякий случай!
………………………………………………….
Тем временем Путник, заботливо выхоженный и подлеченный милыми, сердобольными женщинами и вполне физически окрепший, вынужден был покинуть гостеприимный Марфин дом, чтобы приступить к дальнейшему исполнению приговора, вынесенного и зачитанного ему когда-то в Большом Кафедральном Соборе.
Ни сожалеть о случившемся, ни беспокоиться о предстоящем, - не было необходимости. Он давно уже твёрдо усвоил слышанное ещё в детстве,
чьё-то мудрое, к сожалению, не всем понятное изречение: «Будет так, как быть должно, даже если сбудется наоборот».
Трогательные и милые женщины, - две Марии и Марфа, тоже успевшие к нему искренне привязаться, - всплакнули, как и полагается милым,
сердобольным женщинам, снабдив в дорогу хотя бы на первое время, - чем смогли, - проводили Путника за самые дальние городские выгоны и долго махали ему вслед, пока Он не скрылся в густых зарослях подсинённого расстоянием соснового леса.
…………………………………………………….
Почти тем же самым временем -
- тоже - за городом… И, достаточно далеко, но не слишком, в последней перед Большим Сосновым Лесом травяной уютной луговине, среди древних, крутолобых и уже порядочно омшелых валунов, где нашла себе временное пристанище невероятная и нелепая троица, происходило самое простое и обычное, -
Неприкаянный всё ещё спал. Вместе с ним спали - его голова и собака…
Не первую уже ночь бродила по окрестностям городишки полная и таинственная, гололобая до озяблости промеж лопаток, круглощёкая и удивительная Луна… Она с каждой ночью опускалась всё ближе и ближе к земле от того и становилась с каждым днём заметно больше и своим собственным Размером, и своим Величием!
В своё время Она набрела и на эту, почти неизвестную никому, почти неприметную простому глазу ложбину, что отделяла далёкие от города, последние травяные луговины от до сих пор всё ещё не окончательно поредевшего, сумеречного и немного косматого, Соснового Леса… Забрела туда, где посреди больших и малых валунов так мучительно и странно дремалось Неприкаянному, Его голове и Ничейной, смешной беспородной собаке.
Луна пришла ближе к середине ночи.
Немного грустная и в чём-то чуточку как бы виноватая.
У Неё заметно народились и почти уже были настоящие человеческие глаза…
Не просто глаза, - Глаза Тайны и полу выплаканной вины…
Глаза полу выплаканной вины тонули в собственных, темнеющих
синевой, подглазиях, (лёгкая феолевая вуаль…Даже почти и не облачность)…
Сама Луна молчала, будто бы заглядевшись внутрь своего собственного и такого бесконечного, словно серебряное бездонное зеркало «Я», но была, одновременно, - и загадкой, и вопросом, и ответом.
Тогда те трое, дремавшие среди валунов и мучительно, и смутно, - проснулись!
Молчание Луны можно было истолковывать по разному. Каждый из проснувшихся истолковывал, разумеется, в свою собственную пользу.
- Что теперь будет и как станется дальше!? –
Это был голос Неприкаянного. Вопрос, разумеется, обращён был к Луне, но голос оказался настолько слаб и неотчётлив, что Луна почти его не расслышала... Она, видимо, скорее прочувствовала смысл сказанного
какой-то внутренней, неизвестной людям, возможностью.
(Пёс, положивши морду на свои, уставшие от дневной беготни, лапы, только наблюдал за происходящим, ни во что не вмешиваясь, Голова тоже оставалась спокойной и безучастной ко всему происходящему)
- «Что теперь будет и как станется дальше»!? - Луна, переспросив, чуть помедлила с ответом, - То, что будет дальше, теперь ни от кого, тем более, от меня, - не зависит. Всё запланировано не мной…
- Кто этот «планирующий»!? - Это уже вмешалась в разговор Голова.
(Пёс зашевелился и вздрогнул)
- Мы Его не знаем. Лучшие из нас только чувствуют, что Он - Есть…
- Почему же на земле так много зла и так мало Добра!? - Это было новым вопросом Неприкаянного!
Тут Пёс даже привстал со своего лежачего места и, поднявши свою лохматую и почти уродливую морду к Луне, которая всё ещё обливала своей необычной таинственной синевой эту дальнюю, предлесную глухую луговину, в пол голоса мучительно и тоскливо подвыл, - на что Луна, чуть заметно сочувственно улыбнулась, и продолжила, -
- Всё зависит от того кто и что выбирает… Каждый выбирает как бы Своё, но и - уже Заготовленное ему Свыше!
Наступило нечто вроде паузы в разговоре. Луна, краем своего лика, глядящего на погружённую в ночную сумеречность Землю, - Землю, давно и явно обеспокоенную чем-то, ей, Земле, предстоящим, но пока ещё никому не ведомым, - Лика, чуть отуманенного самым искренним сочувствием ко всему, всё ещё на Земле существующему, теперь уже коснулась макушки самой высокой и близкой сосны, и устало присев на одну из её ветвей, - выжидала, прислушиваясь к чему-то, ей одной ведомому…
- Кто-то, что-то всё же как-то «выбирает»!? - После некоторого
молчания, спросил Неприкаянный, - Ты это хотела сказать!?
- Это…
И ещё кое-что другое, но боюсь, - тебе меня будет трудно понять…
- Говори. Постараюсь.
- Твоя извечная беда в твоей собственной, - Полной, ещё от Адама, но тебе же, как оказалось, Во Вред, - Свободе!..
От того и сталась нужной, исключительно для того чтобы вылечить тебя
от этой самой, неразумной твоей Свободы, - ПЛАХА!
Это ужасно. НО ЭТО ТАК!.. А теперь ступай в свою, заслуженную тобой, темноту сам и перестань мучить меня…
Неприкаянный проснулся так же неожиданно, как и заснул.
Луны больше не было.
ГОЛОВА…
Голова, которую он так долго носил…
Голова была всё ещё на том же месте, где он её накануне оставил, собака спокойно и мирно спала…
Ночь, хотя уже и несколько пересиливая себя, - всё ещё оставалась Ночью.
…………………………………………………….
С городом же случилось нечто, ещё много более интересное и
значительное!..
Он вторую неделю готовился к небывалому празднику, потому что
получил таки, наконец, полную свободу и независимость от чего бы-то ни было…
Больше всех радовались Геи и Лесбиянки. Приветствуя эту долгожданную и такую необходимую им свободу, они первыми, всем своим сообществом, дружно продефилировали по единственной главной улице, а в конце этого парада, на площади возле рыночка и Пожарной Каланчи, устроили танцы, к сожалению, окончившиеся довольно длительной и даже несколько кровопролитной междоусобной потасовкой, но всё обошлось вполне миролюбиво…
И, - ни чем иным, как всеобщим, ночным, умильным врачеванием
полученных ссадин и ранений! Тут, разумеется, нельзя было не отдать должного лесбиянкам: по части зализывания и высасывания им не было в городе равных!
Между тем, спустя всего каких-то пару-другую дней, обстановка вокруг города и над ним, - неожиданным образом начала становиться всё более и более удивительной и странно неспокойной. Даже небо сделалось сурово загадочным и необыкновенно низким… К ночи горизонт накрывали нехорошие тучи и до самого утра полыхали дальние зарницы.
Из-за расстояния едва-едва слышались (но, ведь всё-таки слышались!) какие-то странноватые, сердитые поговаривания… То ли грома, то ли орудийной стрельбы!?.. От того этого, и ещё от чего-то, не совсем ещё ясно обозначившегося, не всем спалось одинаково спокойно.
Были сказочники, преимущественно из старух да двух-трёх стариков, особенно недовольных случившимся возле Старинной Пожарной Каланчи представлением, и пророчивших нечто несусветное, - то ли Всеобщий Потоп, то ли какой-то - Все Земной, Великий пожар…
Обстоятельное и, во всём основном вполне трезвое население,
разумеется, не верило этой чепухе. Нашлись даже кое-какие, особенно ретивые на всякие свободы, личности, которые на следующей неделе собирались организовать парад, как вы думаете, - кого!?
Парад городских онанистов! Кто-то посмеивался, а кто-то готовился вполне и всерьёз…
Дела с очередным парадом, к сожалению, несколько осложнились после того, как многие некоторые из жителей, начали заметно поджиматься внутренней осторожностью, скорее всего от того, что описанные атмосферные напряжённости, - не только не ослабевали.
Напротив: тучи на горизонте появлялись с каждым днём по времени всё раньше и раньше, становились много чернее, да и много обильнее, полыхание и количество огненных зарниц тоже заметно увеличивалось, а странноватые, мало приятные поговаривания (то ли грома, то ли орудийной стрельбы) стали теперь уже совершенно отчётливыми, и грозными …
В довершение же всего в городе и его окрестностях происходившего, тревожного и странного, что-то вовсе несусветное стряслось с той самой, - Городской, Старинной Пожарной Каланчой…
Нет, - не сгорела: просто-напросто исчезла!
Будто бы и не было её никогда, а так как случилось всё в самое тревожное и напряжённое ночное время, никто не мог и предположить, - как и каким образом это случилось!?.. Просто одним, очень ранним и особенно неспокойным, ввиду не прекращавшегося всю ночь на этот раз тучеветрия, утром, - её, просто напросто, - как-то не случилось на прежнем её месте…
Пусто! Только на том, где накануне она благополучно ещё обитала, месте - оказалось вдоволь и даже более того, старой, рыже-злобной крапивы,
невиданных дотоле чертополохов, да пустого, пыльного и взъерошенного бурьяна…
Так что, в силу всех этих, атмосферных, прочих, мало приятных и таинственных явлений, не то что бы на парад, - выходить из дома без вовсе крайней на то надобности никто теперь не решался. В подавляющем своём большинстве обыватели мудро таились в собственных своих жилищах, да под тёплыми и надёжными, как им казалось, крышами…
Так-то вот многими и порешилось, что сидеть дома, да ещё и с занавешенными на всякий случай окнами было не только безопаснее, - в какой-то мере даже и приятно!
………………………………………………………………
Совсем вовсе не то, что Путнику-путаннику!
Он ведь вынужден был продолжать исполнять приговор, который вынесли ему когда-то в Большом Кафедральном Соборе…
Лёгкий дорожный, внакидку, плащ, да изрядно ношенная широкополая шляпа, - вот и все его, по такой-то погоде, - дорожные пожитки!
Который уже день он, кутаясь в плащ и, по причине усиливавшегося ветра, придерживая за поля обеими руками свою шляпу, не торопясь и размеренною походкой, продолжал вынужденное, не слишком весёлое, достаточно трудное продвижение к никому, до толе неизвестному, но назначенному ему «Месту Выживания».
Нелепая, не в меру разгулявшаяся погода, не одну неделю висевшая над городом и его окрестностями, сопровождала теперь и его на пути его следования и, с какого-то момента, уже начала не на шутку тревожить Путника своей необычностью…
Солнца, вообще, как бы не было и вовсе, но было и, нечто вовсе сверх естественное – в Небе не было и никаких облаков!..
Между тем, от чего-то иного, и совсем уже непонятного, - вокруг становилось всё темнее и темнее…
Иногда, чуть ли вовсе не срывая с головы его шляпу, - на него набрасывался порывистый, временами даже до завывания доходивший, хриплый, озлобленный ветер, но листва на деревьях совсем вовсе даже и не шевелилась!?
Сплошное недоразумение, а дальние, громовые поговаривания, когда-то тихие и почти неясные, - теперь сделались уже не просто отчётливыми!
Они сделались явно уже угрожающими!
Тогда он услышал чей-то осторожный, но совершенно отчётливый голос, - «Ты рвал нас… Рвал, чтобы съесть, но теперь мы не можем жить и мы погибаем! Съедай нас, но оставляй нам наши корни»… - Путник, только что отшелушивший ладонями спелый ржаной колос, и уже было отправивший себе в рот его тугие, вобравшие в себя влагу земли и Свет Неба, - золотые талантливые зёрна, повернулся на голос и, никого не увидев, двинулся дальше, тогда уже другой голос заставил Его остановиться, -
- Такие же, как и ты, нас просто убивали, даже и не думая о наших собственных жизнях, страстях и желаниях. А, ведь они всегда были и разумнее, и много гуманнее всех ваших, человечьих желаний, страстей и поступков!
И ещё был голос, - третий голос. Тоже очень отчётливый, но постепенно отлетающий всё дальше и дальше, -
- Про нас… Про нас, как всегда, - забыто!.. Забыто и, - из сердца вон, - что уж говорить о разуме!? А, ведь и мы погибали вовсе незаслуженно!..
Мы так надеялись… Мы могли бы стать вашими друзьями… Мы так на это надеялись!.. Напрасно надеялись…
Голоса умолкли… Всё вокруг теперь уже очень значительно, даже почти совсем вовсе, - потемнело и…
Настала!
Полная, Мрачная, Напряжённая Глубокая Тишина, потому что уже остановился даже и этот, - только что бесившийся, удивительный, до злобного завывания поднимавшийся иногда, - Ветер!
На плечо Путнику опустилась стрекоза… Скорее всего - та самая, которая помогала ему пытаться выживать, когда он был в беде, среди прошлого, мрачного и таинственного запустения, но крылья её оказались поломанными и сама она имела усталый и печальный вид…
Какая-то птица, секундой-двумя, - зависла над ним, что-то прощебетала и скрылась в своё собственное неизвестное…
Путник, по какому-то необъяснимому и откуда-то сошедшему на него наитию, осознал, что уже не нужно было не только больше никуда торопиться, пора было, вообще, - останавливаться, потому что он достиг того самого, неведомого пока ещё никому из людей, этого пресловутого и неизъяснимого для безумного человечества, - его последнего, скорбного и унылого МЕСТА ВЫЖИВАНИЯ…
Он остановился и тут же перед ним выросла Стена!
Стена была не просто стеной! Она была - Стеной от Видимого к Невидимому… От сиюминутного к Вечному!
Стеной, - каждому из нас неизбежно когда-нибудь предстоящей…
К этому моменту Путник очень уже устал…
Последние силы покидали Его!..
Он опустился на траву и сел, всей спиной привалившись к этой Стене и тут вдруг услышал, как за ней кто-то странным, похожим на детский, голосом, громко, медленно, и разборчиво читал почти по складам, -
«Дети Божие побеждают зло - добром. Высший подвиг и проявление Силы Духа, - уподобление - Самому Творцу, -
… Врагов ваших любите!
Молитесь за гонящих вас…
Всевышний, - солнце и дождь одинаково посылает на злых и добрых, праведных и неправедных!
Будьте совершенны, как Совершенен Отец ваш Небесный!»
……………………………………………………………………
Тут же, чуть немного спустя… Другим голосом и уже другое, -
«Утро. Седьмое апреля тридцатого года…
- И так, - ты Сын Божий!?
- Ты сказал.
- Каких нам ещё свидетельств!? Повинен в смерти!»
…………………………………………………………
Третий голос был выше, слабее и несколько более робким, чем предыдущие. -
- «Не ты ли тоже один из них!?
- Не знаю человека того…
Иисуса в тот момент в свете факелов ведут по верхней галерее Синедриона. Не ведая ни расстояния, ни темноты, Глаза Их - Встретились!..
… Пётр бросился на улицу!»
- Школа, - Догадался прислонившийся спиной к этой Великой Стене, Путник. Там, за этой Стеной, - Школа!..
Новые Дети, Нового Человечества, и они повторяют заданное им в школе «на завтра»…
Интересно, - смогут ли они в своё время понять всем им крайне необходимое: «Современные Цивилизованные Умудрённости Человеческие, - ничто иное, как МЕРЗОСТЬ В ГЛАЗАХ ВСЕВЫШНЕГО!»
………………………………………………………
Читал. - Однобокое хлёбово…
Плесенью какой-то заправлено… Зеленщица умничает, да жизни мужиков учит! А где, извините, о Нас!?..
О тех, «способных», да по настоящему, с полным успехом себя по жизни крутящих!.. Да, с хорошими «бабками», Евротурами. со шляпой набекрень!?
- Не извиняюсь.
Не забыл. Готовлюсь обстоятельнее и серьёзнее… Потому и не прощаюсь. Апокалипсис Продолжается!..
Дерево - есть дерево, город - город, человек - человек, а вот общее во всех них, таких разных, - это предрасположенность к собственному своему ЧЕРВОТОЧИЮ, но и это ещё не самое главное …
Главное не в закуске! Оно в Питие, только мало кто это понимает.
……………………………………………………………