Черноморский флотский экипаж в 1943 году располагался в г. Поти Аджарской ССР. 1-я переходящая рота! Кого в ней только не было, т.к. состав постоянно менялся. Здесь долго не задерживались. Расписывали по кораблям и частям. Порой даже не успевали перезнакомиться. Прибывали в роту из госпиталей, с потопленных кораблей, из расформированных частей, штрафных рот и соединений. Кто подчистую, а кто и за “красивые глаза” списанный, не прижившийся. Публика разношерстная. Дисциплины в роте никакой, так как утром назначенный командир или старшина к вечеру, или даже к обеду, отбывал к новому месту службы.
Рота располагалась на втором этаже длинного каменного здания. Вдоль стен деревянные двухэтажные нары.
С тощим вещмешком на плече я шел из канцелярии экипажа к 1-й роте. Остановил меня командир экипажа. Осмотрел критически. На мне была старенькая фланелевка. Брюки имели только название, заношены до серого цвете. Ботинки “ГД”. Вместо бескозырки – берет с маленькой звездочкой, и красавец ремень с сияющей медной пряжкой.
- Ну и видок у тебя! Откуда такой?
- Оттуда, где вам побывать не желаю. Из госпиталя.
Настроение у меня было ни к черту. В госпиталь я попал с полным комплектом обмундирования, друзья постарались.
- Выпишут, будет во что одеться, – напутствовали меня.
А когда выписали… Может, кто мне и скажет, что из госпиталя выходил в своей нормальной одежде? Конечно, если она была первого срока. Шиш! Дадут тебе такое, что…
Короче говоря, слово за слово, и лишился я своего прекрасного ремня, как не форменного, по словам командира. Правда, бляху он мне отдал. В долгу я не остался.
- Вам, - говорю, - мой ремень не подойдет. Для вашей тыловой талии нужна конская подпруга, да и та будет коротковата.
Разговор происходил один на один. Юмор мой был оценен.
- Пошел вон! Я до тебя еще доберусь!
Дважды меня переодевали в солдатское, подымали роту ночью, отбирали человек 20 и отвозили в порт. Но что-то мешало нашему отправлению.
Так вот, о столовой. Придя в первый раз в столовую, уселись за длинные столы. Бачковые принесли кастрюли с варевом. Одна кастрюля на восемь человек. По пайке хлеба. С хлебом разобрались быстро - кто какой кусок успел схватить. Посередине стола стояла кастрюля, вокруг миски. По неписаному закону чумичка (половник) раскручивалась, и на кого ее ручка указывала, тот и разливал. Но на этот раз чумичку схватил бойкий морячок. Быстро поделил варево. Смотрю, он напротив себя в миску гущу вылавливает. Когда он закончил, я встал и взял его миску.
- Не трожь! Моя миска!
- А не все ли равно? Ведь ты делил на всех одинаково, – говорю я. Притихли моряки за столом. Что же будет дальше? Этот матрос замахнулся на меня чумичкой, и не убери я голову в сторону… Удар пришелся по левому плечу. Конечно, было больно. Среагировал я молниеносно. Надел ему на голову миску со щами. Куски капусты повисли на голове и плечах. Взвыв, он бросился на меня, но его удержали. Надо сказать, что щи были не очень горячими. Произошло все это очень быстро. Дежурный офицер, не разобравшись, кто прав, а кто виноват, отправил нас обоих на "губу".
Старенький домик на сваях, исполняющий обязанности гауптвахты, имел всего две комнатенки. Заперли нас в одну из них. Конечно, мы померялись силой. Драка была честной. Ниже живота не били, не кусались, ногами не пинались. Выдохлись быстро. Сидели по углам, тяжело дыша. Мой противник расстегнул брюки и приспустил их. Правая голень выше колена была забинтована. Сквозь бинты проступала свежая кровь.
- Черт! Опять бинты съехали.
- Давай помогу, – сказал я, подойдя к нему.
- Вали! – И он откинулся на спину. Размотав бинты, я увидел незажившую рану.
- Ты что, сдурел? Разве можно с такой раной ходить? Тебе в госпиталь надо.
- Никуда мне не надо. Заживет, как на собаке.
- Рана у тебя осколочная. Он же в ноге.
- Нет, вытащили. Вроде зажила поначалу. Да вот опять открылась.
Я перевязал ему рану наглухо.
- Эх, жрать охота.
У меня в кармане была пайка хлеба. Разломил пополам и отдал часть матросу.
- Зовут как?
- Белов. Николай Белов.
- Что же ты, Белов Николай, ведешь себя не по-флотски? Разве на флотах так делят пайки?
- Понимаешь, я так изголодался, что и не знаю, как это все получилось. А матросом я не был. Это меня в госпитале так пододели. А девчонка, писарьша госпитальная, видать, глядя на флотскую форму, написала направление в Потийский экипаж. А вообще-то я пеш-пехотинец. И мы расхохотались. Я вспомнил оперетту “Свадьба в Малиновке”, там бандит Попандопуло, так назвался.
- А ты чего ржешь? Чего вспомнил?
- Да оперетту одну.
Сидим мы рядом и смеемся. Как будто и драки никакой не было, а просто встретились старые друзья.
Надо сказать, что полы в комнате были с такими щелями, что свободно могла рука пролезть.
- Эй! Братки! – послышался голос из-под дома. – Живы?
- Живы! - твечаем.
- Держите подарочек – передачку.
И сквозь щель пролез сверток. Развернули – махра.
- Спасибо!
- Это еще не все.
Появляется вареная кукуруза в початках, аж три штуки. Попозже обещались еще чего-нибудь принести. Вот она – флотская выручка.
- Слушайте, друзья, кто там внизу, – говорю я. – Скажите часовому, пусть фельдшера позовет.
- Нет никакого часового. Замок на двери амбарный висит. Пробовали открыть, не получилось. Хотели гранатой рвануть, да вас жалко. Ну пока, до вечера.
А вечером мы сами выбрались, приподняв пару досок с пола. Вернулись в роту, и никому до нас не было дела.
Валяться в роте на нарах надоело. Солома в матрасах поистерлась, а новой не было. Отлежал все бока. Внизу у плаца была врыта полубочка с водой, а вокруг нее скамейки. Место для курения. Большую часть свободного времени, а его было у нас сверх нормы, проводили там. Разговоры вели всякие. Наблюдали, как откормленные старшины гоняли по плацу новобранцев. Особенно выделялся один белобрысый, с красной физиономией. Матросики-салажата тыкались, как слепые котята, сбивали строй. Все они были в бескозырках без ленточек. Это до принятия присяги. Как примут присягу, так и ленточку получат, и будут уже матросами. А сейчас ни то ни се. Во время перекура мы их утешали: “Тяжело в учении, легко в бою”. Раздавалась команда кончать перекур, и белобрысый старшина запрыгивал на стоящую отдельно скамейку. Доска была толстая, длиной метра три с половиной. Прибита шпигрями к дубовым столбам. Так вот, этот старшина ходил по ней строевым шагом, высоко поднимая ноги: четыре-пять шагов, красивый разворот, и опять до следующего конца. Ходил, сам собой любуясь. Бедные салажата! И бегом, и строевым, и ложись, и вставай, ряды вздвой, рассчитайсь! Тьфу!
Однажды после завтрака (а завтрак был: 200 граммов хлеба, в основном из кукурузной муки, половинка селедки и кусочек сахара, кипяток вволю) мы опять сидели в курилке и наблюдали, как строились по отделениям салажата. Белобрысый подвел свое отделение к скамейке.
- Смотрите, бездари, как ходить надо!
Прыжок на край доски, они поднимаются в воздух и накрывает упавшего на спину старшину. Тихо, тихо вокруг. Потом раздается гомерический хохот. Это смеются вокруг меня, а салажата замерли. И как бы сжались. Надо же, кто-то совершил титанический труд. Вытащить из дубовой доски и столбов шпигри стоило немалых усилий.
- Молодцы, салажата! Поделом ему. Но пацанам теперь достанется, – говорит кто-то.
- А мы поговорим кое с кем, – сказал сидевший рядом со мной старшина-подводник, мужчина крепкого телосложения, прозванный “Малюткой”. Белобрысого увели в санчасть. Через некоторое время он появился с перевязанной головой и сильно хромая.
- Разойдись! – вполголоса скомандовал своему отделению. – Идите в
казарму.
Что было дальше, не знаю. Получив полный комплект обмундирования, все с иголочки, я уже вечером ехал поездом к новому месту службы.