Так звали аджарскую молодую женщину. Познакомился я с ней у небольшой быстротекущей речушки, где стирал рабочую одежду из прочной парусины. Смотрю, идет женщина. В руках большая корзинка с бельем. Лицо до самых глаз закрыто платком. Подойдя, остановилась и взглянула на меня темно-карими глазами из-под бархатных ресниц.
- Гамарджоба! – сказал я.
- Салам! – ответила она.
В общем, поздоровались. Быстро прополоскала свое белье.
- Давай, - говорит, - возьму твою одежду, дома в горячей воде отмою.
Пусть, думаю, возьмет, чего лучше.
- А куда мне прийти.
- Я сама принесу.
На этом и расстались. На следующий день я увидел из окна террасы стоящую рядом с часовым женщину со свертком. “Это моя аджарка, робу принесла,” – догадался я. По каменной лестнице сбежал вниз. Передо мною стояла стройная молодая женщина с миловидным лицом, красивыми глазами, оттененными бровями и пушистыми ресницами. Я замер, не зная, что сказать.
- Здравствуй! Вот твоя одежда.
- Спасибо! – пробормотал я.
- Ты можешь меня проводить?
- Подождите. Отнесу робу и спрошусь у старшины.
Получив “добро” на 20 минут и сменив берет на бескозырку, бегом вниз. Оглянувшись назад, увидел во всех окнах веранды, любопытные лица матросов. Сразу за частью узенькая улочка поднималась в гору. Пошли по ней рядом.
- Как тебя зовут? – спросила она.
- Владимир.
- А меня Ехсан.
- Ехсан, – повторил я. – Можно я буду вас называть Оксана? Оно созвучно с вашим именем.
- Хорошо. Говори мне "ты". У нас нет такого обращения к одному человеку. "Вы" – это много.
На вид ей было лет 25-26. Мне же 18. Пока поднимались в гору, она меня все расспрашивала. О себе ни слова.
- Вот мой дом.
Показала на деревянный домик в два оконца, стоящий как бы на большой земляной ступеньке. Впереди забор из заплетенных веток деревьев, калиточка и воротные столбы с покосившимися створками. Вверх по склону - мандариновые и апельсиновые деревья. Перед домом яблоня и высокое дерево, усеянное крупными желтыми грушами. Я невольно залюбовался им.
- Войди в дом, - сказала Ехсан.
- Не могу. У меня уже нет времени. Мне пора.
Ехсан быстро набрала мне груши.
- Возьми с собой, - сказала она.
- Спасибо! – крикнул я, сбегая по улочке, на ходу откусывая сочный кусок. Оставшимися грушами поделился с ребятами.
Разговоры начались, вопросы, подначки со всех сторон. Но что я мог рассказать? Отмолчался. Знал: если начну отговариваться, замучат еще больше. На этом братва отстала.
Неделю пробыл в карауле. Пришедшие на смену рассказали: “Приходила твоя знакомая. Справлялась о тебе. Повезло тебе, красивая девушка”. “Ну кто я ей?”- подумал я.
После ужина отпросился с самоподготовки и побежал к Ехсан. Во дворе встретила сгорбленная бабуся.
- Гамарджоба, бебери! (Здравствуй, старенькая).
- Здрасти, здрасти. – проговорила слабеньким голоском она.
И вдруг громким голосом:
- Ехсан!!
Из дома вышла Ехсан с черной повязкой на лбу, из-под которой выглядывал виноградный лист. “Не вовремя я пришел, голова болит", - подумал я.
- Здравствуй, Оксана! Я пришел!
- Здравствуй. Проходи в дом.
- Нет, нет. Я посижу здесь на лавочке.
- Если не зайдешь в дом, сильно обидишь.
В небольшой комнате в камине горели дрова. Низкий простенький стол, кушетка, покрытая ковром, несколько круглых подушек - мутак. Ехсан усадила меня на кушетку, подложив под локти мутаки. Извинившись, вышла. На дворе заклохтала курица. Ехсан принесла глиняный кувшин, заткнутый кукурузным початком. Поставила на стол, придвинув его к кушетке, на которой сидел я. В стаканы тоненькой струйкой полилось вино янтарного цвета. На тарелке появился домашний сыр, кукурузные лепешки, кинза, зеленый лук и редиска с ботвой. На зелени алмазными каплями искрилась вода. Бабуля принесла фрукты и орехи.
- Выпей вина, – предложила Ехсан. Она успела переодеться в другое платье. Повязка со лба исчезла, но в глазах затаилась не то боль, не то тоска. “Не вовремя пришел, - опять подумал я, - им не до меня”. Взяв наполненный до краев стакан, я начал говорить.
- Я не знаю, Оксана, почему ты так меня встречаешь. Спасибо за этот стол, за привет и ласку. Мир вашему дому, пусть будут здоровы и счастливы все ваши родные и все люди, живущие вокруг вас. Пусть всегда цветут и плодоносят деревья в вашем саду и поют птицы. Пусть никогда не погаснет огонь в вашем очаге. За вас, дорогие. Мадлоб! (Спасибо).
Выпил вино залпом. Приятное тепло разлилось по всему телу. Бабуля выпила до дна и вышла. Ехсан чуть пригубила.
- Где ты так научился говорить тосты?
- До войны мы жили в городе Батуми. Отец мой кадровый моряк. В 1939 году переехали в Севастополь.
На стене висела гитара с большим бантом.
- Оксана! Это твоя гитара?
Она кивнула.
Взяв гитару, я стал перебирать струны. Ехсан осторожно положила руку на струны, заглушая звук.
- Не надо играть. Сегодня не время.
Бабуля принесла вареную курицу, разломила ее на части. Ехсан большой кусок положила передо мною.
- Прости меня, Оксана, почему нельзя играть на гитаре?
- Сегодня ровно год, как ушел в море мой муж и не вернулся. Он был подводником.
Я встал, разлил вино по стаканам, поднял свой и капнул несколько капель на пищу. Молча выпил. Ехсан с бабушкой также молча совершили обряд поминовения.
Подошло время прощаться. Ехсан пошла меня провожать.
- Расскажи о себе, Оксана.
- Не сейчас, как-нибудь в другой раз.
В субботу пришла Ехсан и взяла у меня белье для стирки. Так было всегда, пока я оставался в части.
В 1943 году ввели погоны. Ехсан вышила мне золотистыми нитками на погонах и погончиках буквы ЧФ – Черноморский флот.
Я стал постоянным гостем в доме Ехсан. Помогал по хозяйству. Рубил сухие ветки на дрова. Шелушил початки кукурузы. Собирал с деревьев фрукты, часть которых бабушка Ехсан продавала на рынке, а Ехсан относила в госпиталь, расположенный в Махинджаури, большую часть фруктов и раздавала раненым. Постепенно я узнал историю жизни Ехсан. Родителей она не помнила. Все время жила с бабушкой. Училась в школе. В десятом классе полюбила своего будущего мужа. Был он русоволосым, совсем не похожим на аджарца, с веселым и общительным характером. Незабвенно любил Ехсан, никогда не ходил впереди, как подобало кавказскому мужчине, а всегда рядом. Она отвечала ему взаимностью. Перед войной ушел добровольцем на флот. Сказал: “Отдам Родине долг, отслужу, как положено, и вернусь домой”. Началась война. Ехсан ездила в город Поти, где базировалась его подводная лодка. Встречи были короткими, лодка приходила на базу загружалась боезапасом, продуктами, водой и опять в море. Год назад Ехсан вызвали в город Поти, в штаб подплава. Лодка не вернулась с задания.
Вручили ей награды мужа, не успевшего их получить: орден Красной Звезды и медаль “За боевые заслуги”.
Когда Ехсан увидела меня у речушки, чуть в обморок не упала. Ей показалось, что это ее муж, живой и невредимый. Так я был похож на него. Вот она и привязалась ко мне. Ехсан окончила курсы медработника. Работала в госпитале, сначала санитаркой, а потом медсестрой в хирургическом отделении. Прибывали раненые, и она бежала помогать не в дежурное время. Надо сказать, в то военное время все работали, не считаясь с личным временем.
Кем она мне была? Предупредительная и ненавязчивая, с материнской нежностью. Скорее старшей сестрой, чем любимой. Были моменты чисто женской нежности и ласки: прижмется ко мне всем телом, осыпет лицо поцелуями, потом, как бы очнувшись, оторвется и убежит. В следующий раз погладит меня по лицу, голове, как ребенка, заглянет в глаза и шепчет: “Прости, дорогой”. Что я мог ей дать? Но мне с ней было очень хорошо. Играли на гитаре. А какой у нее был голос! Часто мы пели вместе. Особенно я любил грузинскую песню “Цицинатала” – “Светлячок”. Приходили две соседских девушки. Одна приносила чонгури - трехструнный инструмент, вроде нашей балалайки. У второй была гитара. Пели на три голоса.
Сначала звучал чонгури. Потом вступали две гитары. Запевала Ехсан: “Чемо Цици-Натала…” (“Ты мой светлячок…”). Вступал второй голос и, наконец, третий женский голос вплетался в венок песни. Я слушал, зачарованный неземными голосами. Ни разу не осмелился вступить в их пение. Забывалось все на свете: война, служба, невзгоды… Я как бы парил вместе с песней. И горы вокруг меня, и сады, и лес, и это море, и песня в вечерней тиши остались со мной навсегда, они в моем сердце навечно. С Ехсан мы пели украинские песни вдвоем, когда не было соседок. Но вскоре и они полюбили мелодичные малоросские песни.
Ехсан всегда провожала меня до части. Обнимала и целовала в обе щеки. Я своими губами прикасался к ее теплым и слегка влажным полураскрытым мне навстречу губам.
Нежно высвободившись из моих объятий, она быстро уходила, никогда не оборачиваясь. С любовью и грустью я смотрел ей вслед.
Первое время надо мной подшучивали. Отпускали всякие сальные шуточки. Я отмалчивался. Приставали: “Расскажи, какая она? Как ты с ней?” Намекали на постыдное. Скажу честно, я очень дорожил ее любовью и дружбой. Но ни разу у меня не возникли грешные мысли. Я не мог допустить предательства перед ее покойным мужем. Для меня он остался живым, только ушедшим в дальнее плавание, из которого не скоро возвращаются, как и мои побратимы-матросы, покоящиеся в глубинах Черного моря.
Всем пересудам и подначкам я положил конец, отдубасив уж очень противного матроса. За что получил взыскание.