Не трясти бы, как грушу...

 

   Иван  Иосифович  Пономарев позвонил однажды в редакцию.  Разговорились, и я  понял: у человека есть мысли, которыми не с кем поделиться, некому высказать. Он фронтовик, много лет работал
агрономом, управляющим отделением, бригадиром.    А последние годы на диване: старость и  болезни работать не
позволяют. Но думать-то никто не запретит старому хлеборобу.
   Когда я пришел в его уютный домик, мы долго разговаривали. Я едва успевал записывать его образную речь. И дословно, ничего не меняя (даже то, с чем не вполне  согласен), отдаю читателям. Для споров и размышлений — чтобы думать вместе.

          *    *    *

   Зачем столько слов? На
съездах, сессиях, конференциях?
 
   Посмотрите на измученного тракториста,  комбайнера, когда он  смену отработает. Да смена только на бумаге, на деле дотемна в поле, одни зубы
блестят. А каково шум
терпеть над ухом целыми днями и годами? Я не умаляю труда шахтера или сталевара. Но не будет    хлеба — никакого труда не будет, и никакой не нужен.
   Я своими глазами видел   протянутую за хлебом   руку. Причем какую руку?    Детскую. В 1943 году, когда мы южную часть Украины освобождали. Тогда я гордился, что служу в войсках НКВД. Сержантом был. Сейчас не горжусь. Девятьсот штрафников шли в атаку, и на всех — триста винтовок. А мы прикрывали. Стыдно сказать - семеро с ручными пулеметами, направленными им в спину. На всякий случай — если
побегут. Нет, я никогда
не убивал своих. Хотя был  бы приказ - и я бы стрелял…
   Под Харьковом наш
эшелон окружили детишки. По пять — семь лет.
Радостные, что
пришло освобождение. А у самих одни глаза живые…
Мы им отдали все, что
было в солдатских вещмешках, потом сами три
дня голодали.

  Хуже всего, что народ
теперь ни во что не верит. Сколько лет нам врали и, боюсь, сейчас тоже врут. Если даже правду говорят, мы думаем — опять обманывают. Так привыкли. В нашем селе как была грязь на улицах, так и сейчас, несмотря на все разговоры и обещания.
    Говорят, раньше мы
 хуже жили. У нас ничего
 не было, верно. Я в третий класс пошел - надел штаны из мешка сшитые, чернилами   покрашенные. И все же лучше мы жили. Спокойнее. Думали, что так и должно
быть. А теперь, когда нам
рассказали правду… Боже
мой… становится страшно.
И стыдно. На нас же катались!
  Помню, собрал нас  однажды секретарь райкома    
— учить, как виноград  обрезать. А мы, со специальным образованием,  молча слушали - и никто не возразил.
  Шумели тогда: «Превратим Крым в область
садов, виноградников и
парков!» Потом, наоборот, виноградники корчевать стали. Сколько веков
люди пили вино, поднимая бокал, говорили, что
там солнце...
  Надо же все разумно
делать. И винограда оставлять столько, сколько можно съесть и переработать, не больше.  И вино пить в меру, радоваться тому солнцу в бокале.
  Прежде совхоз к
каждому дому «зеленку»
возил. Думали -
вот первый эффект перестройки. Теперь не
возят - совхозу
не хватает. Мало  посеяли, о нас не думали.
  Недавно несколько отар —  овец искупали, постригли - а холодно, дождь пошел. Загнали погреться под   крышу — присмотра никакого. И овцы потоптали  друг друга, помяли, погибло немало. У настоящего хозяина был бы просторный баз построен, с  крышей, соломой внизу. И чабан бы смотрел — не  тесно, не сыро ли?
   Простому человеку, в
Общем, все равно, кто у
Власти – капиталисты,
коммунисты, монархисты -
была бы жизнь хорошая.
А пока столько платформ развелось — только вот  грузить на те платформы нечего.
   Недалеко от нас, в
агрофирме «Дружба народов», денег столько, что не знают, как ими
распорядиться. Школе, клубу областной центр
позавидует. Консервный завод свой, масло на месте делают. Почему там смогли,  а у нас нет? Потому что  руководитель там толковый. Во время учебы я у него на практике был, и 
потом интересовался. Двести гектаров картошки,
весь районный план на нем.  А урожая никакого. Что он  делал? Муку возил на  Украину, где она в пять—десять раз дороже, и менял на картошку.
И получал деньги. До него был минус на каждый
трудодень. С приходом
Егудина  — рубль, потом
больше. Сады развел, виноградники. Водой из
скважин поливал угодья
задолго до Северо-Крымского. Он сам  хозяйновал, без райкомов  и их указаний. Был такой   случай: скупил целое  стадо жере¬бят и выпустил пастись на пшенице. Ему:   «Что ты делаешь?!» А
когда выросли те кони,
их продал и большие  деньги получил.
   Теперь землю каждому
раздают. Щедро наше правительство — журавля в небе дарит. Возьмите, мол!
Кто же отдаст эту землю?
И кто возьмет? В совхозе 
свои помидоры девать некуда. А где сложить? Чем убирать? На какие деньги
технику купить, если она
тысячи стоит?
Заготовительный магазин  мало что берет, даже картошку надо в город везти. 
   Чтобы люди служили
земле, нужен рубль. Егудин через рынок дал людям  зарплату, потому они работали. К тому же
некогда крестьянину  искать, кому продать   
урожай, где машины купить.
Непременно нужны посредники —  только чтобы не обдирали, а помогали. А как это сделать? Не знаю. На месте президента я бы взял себе в помощники шведа или   японца — может,
подсказали бы что.
  Одни мы в совхозе,
районе, области мало что
сделаем — пора всю систему ломать.
   Вот у меня телефонная
книжка. Откроешь: везде
 —  начальник, секретарь,
главный инженер, отделов множество, кабинетов…
Сколько администраторов
развелось! Многим вообще делать нечего. Вот он, рубль, куда зря уходит. И в совхозе  немало
таких. Не только в конторе. Зайдите в мастерскую, на ток, любую проходную — везде два—три человека сидят нога за ногу.
  Смотреть бы на крестьянина как на душу живую. А не грушу, что
трясти всю жизнь можно…
 
1990 год