Баба Вера тихо и незаметно живет в небольшом доме на окраине поселка. Получает неплохую пенсию ветерана войны. Но жизнь не балует её. В войну она потеряла мужа, а после – так и не вышла замуж. Запоздало, уже за сорок, родила сына. Но он получился глухонемой и слабоумный от рождения. Ни на кого так и не выучился. Остался возле матери, помогает по дому. Хорошо, хоть руки есть. Ими он может смастерить все, что угодно.
С детства огражденный матерью от общества сверстников, трудностей и бед, Саша так и вырос большим добродушным дурачком, обитающим за границей сознательной жизни и не умеющим даже в магазин сходить. Мысли о том, как же он будет жить без неё, томили, заставляли женщину рваться и биться с суровой действительностью, чтобы хоть как-то обеспечить себе отступление. Защитить сына от бед, когда она совсем не сможет больше ему помогать, когда её не станет.
Теперь ему уже сорок семь, а бабе Вере стукнуло девяносто. Она еще ходит, но медленно, с палочкой. А всю работу по дому и в огороде выполняет сын. Он научился всему. И баба Вера с радостью думает, что, пожалуй, можно уже и умирать, сын без неё худо-бедно справится с жизнью. Только денег немного подкопить. И можно кротко ждать, когда смерть заберет её.
Тихонечко, незаметно, вдали от всех так и померла бы никому не известная бабушка, если бы однажды в разговоре у магазина, почтарка не проговорилась случайно, какую пенсию получает баба Вера. По городским меркам, конечно, ерунда, но в деревне, где все сидят без работы и без денег, кому-то может показаться настоящим богатством.
- Зачем ей столько? Она ведь уже двадцать лет в одном и том же тряпье ходит. Да и сын никуда не ездит. Копаются в своем огороде.
- Да, она, видать, складывает в подушку, чтоб еще раз на могилку к мужу съездить и помереть там.
- А где могила-то?
- Во Франции где-то…
И понеслась по деревне вздорная байка о несметных богатствах бабы Веры, которая за тридцать лет скопила не на одну поездку, а может даже на целых десять. И родилась в черепушках отдельных завистливых односельчан недобрая мысль.
Наступление на неукрепленные бабкины позиции началось с огорода, в котором копался Саша. Долго ли споить дурачка. Выпивать Саше понравилось, мамке про то он ничего не сказывал, не велели. От водки в нем просыпалась злость и сила. И привыкание наступило очень быстро. Саша уже ждал прихода своих друзей и весело мычал, приглашая их за сарай, где они распивали очередную бутылку.
Через глупого Сашу и прознали, где бабка прячет сбережения. И как-то ночью компания подвыпившей голытьбы посетила её. Даже сопротивления не встретили, Сашка сам дверь открыл, сам деньги вынес. Все до копеечки. Пятьдесят тысяч. Туча деньжищ.
Но, когда разделили по быстрячку, оказалось, рассчитывали на большее. И попала баба Вера под ежемесячную аккуратную стрижку. Все было отработано. Сначала Сашку поили, потом, сразу после ухода почтальонши, не церемонясь, уже вваливались в дом и отбирали у бабушки все до копейки. Она и слова не успевала сказать. Но как-то раз встряла.
- Посадят ведь вас, детки.
- Что?! Ты бы, старая мразь, лишнего-то не ****ела. Скажешь кому, Сашку твоего вместо пугала на шест насадим, будет в огороде ворон пугать.
- Да как же, сыночки? На что же жить нам? Оставьте хоть на хлебушек, - она, кряхтя и спотыкаясь, побрела к выходившим из дома охальникам.
- Картошку ешь, полезно, - сказал тот, что был постарше, Маньки Леточковой внук, патлатый недоросль лет сорока, вернувшийся зачем-то из города, где оставил жену с дитем и сладкие мечты о легких деньгах.
- Тоша, я ж тебя с малого знаю…, - горько всхлипнула баба Вера и бессильно присела на краешек стула.
- Э, нет, не путай *** со свечкой, ни тебя, ни твоего ублюдка никогда и рядом со мной не было, - злобно сплюнув, сказал Тоша и повернулся, чтоб выйти. Потом оглянулся и еще раз предупредил:
- Подвяжи язык, старая ****ь!
Всю зиму ели одну картошку, кое-как перезимовали, баба Вера часто вспоминала войну, голод, но зима закончилась, а с нею и картошка, и терпение. Не надеясь на глупого сына, бабушка собрала последние силы и отправилась в магазин, попросить у продавщицы хлебушка взаймы.
Слово за слово. И правда, давно просившаяся на свет божий, выплыла и пошла гулять по миру. Всколыхнула волну справедливого и падкого на сенсацию народного гнева. Чего-чего, а уж коллективного и единодушного осуждения, если понадобиться, у народа нашего не занимать. Оплетут, очернят, охают. Не отмоешься, не замажешь.
Но и правосудие законное тоже не дремало. Грабителей осудили. Случай получил огласку и докатился до столицы, откуда незамедлительно были присланы справедливо ушлые газетчики и телевизионщики. Недолго думая, радуясь горяченькому, смастерили они слезливую душераздирающую теленовеллу и пустили её на экраны в самое востребованное эфирное время. История получила небывалый резонанс.
И небольшая деревушка у черта на рогах превратилась на какое-то время в достопримечательность государственного масштаба. К бабе Вере и её сыну зачастили гости со всех концов страны. Засыпали её письмами и посылками, и, чего уж греха таить, вполне весомыми материальными вспомоществованиями.
А у магазина вновь заплелась легкокрылая беседа:
- Бабе Вере такие переводы шлют. Вам и не снилось, - трепала помелом все та же почтарка, пуская по ветру грязные семена. И прорастали в черепушках завистливых односельчан новые недобрые всходы.
Так вымощенная добром дорожка привела в злополучный домишко на окраине поселка очередных охотников.
- Эй, баб Вер, пусти пожить у тебя сестру мою с мужем. Они тебе по хозяйству помогут. И за Сашей присмотрят. Ты вон совсем уж плохая стала, - соседка заискивающе заглядывала в глаза старухи, прикидывая, не придется ли сестре выносить из-под бабки дерьмо. Баба Вера, и правда, была уже никудышная. С трудом сидела. Вставала только, чтоб до ведра в сенях дойти, справить нужду. Да и то не всегда успевала. Саша тоже как-то заметно постарел. Опустил плечи, дико зыркал на проходивших мимо людей. И совсем перестал разговаривать. Он молча убирал за матерью, осторожно подмывал её, как мог.
Даже дом, когда-то крепкий и светлый, будто присел, облез, пропитался тяжелым запахом старости.
Соседка Валентина, ровесница Саши, росла рядом, на глазах у бабы Веры. Имела двоих вечно замурзанных мальцов и работала медсестрой в местной больнице. Она была богата телом и голосом, все на свете знала и уверенно несла себя по улице, проходя мимо. Валентина частенько ревностно заглядывалась на еще крепкий бабкин сарай и коричневый сруб баньки, которую Сашка смастерил своими руками. Дурак-дураком, а руки будто знали или помнили, что и как. Может и работа ему в деревне нашлась бы, если бы мать всю жизнь у юбки не держала.
«Интересно, какой он в постели?» - невольно вспыхивала в голове Валентины дурная мысль, когда она проносила мимо работавшего в огороде рослого мужика свои невостребованные телеса. Муж ей достался квелый, мелкий, жадный до выпивки и денег, которых как ни прибивал гвоздем каждую копейку, а все равно шаром покати. За что и отгребал от Валентины по полной программе, без всяких дальнейших последствий. Денег не прибавлялось, глотка не просыхала, вялый член в штанах болтался без пользы. Зато идеи подавать сподобился.
Он и предложил к бабе Вере сестру подселить, мол, можно у бабки в тихую потягивать, вон ей столько бабла отовсюду шлют. А на кой оно ей, если жить осталось на рупь с копейкой.
Баба Вера квартирантов впустила. И первое время они, действительно, помогали ей. Яна, так звали сестру Валентины, дом побелила, вымела, вымыла. И бабку в порядок привела, постригла, отодрала с кровати лишнее тряпье, постелила свежую простыню. В доме запахло булочками и борщом. И, кажется, воцарилось счастье.
- Мой-то за границей остался, во Франции, - баба Вера раскладывает перед журналисткой старые альбомы с фотографиями. – Мы с ним на войне познакомились…. Я была связисткой. Он после училища, молоденький еще совсем…. Командовал ротой… После окружения пропал. Говорили, что погиб… Я долго плакала, горевала… Но он вдруг прислал письмо из Франции. Есть такой город, Бордо… Он тогда попал в плен в окружении, их переправили во французский лагерь…, бежал…, партизанил…, в сорок четвертом, когда освобождали город от фашистов, погиб…. Его друг нашел меня после войны, звал во Францию, на могилку. Но я так и не смогла поехать…За границей осталась и любовь, и юность, и счастье мое, - послушная слеза скатилась по руслу глубокой морщины. – У меня Саша родился, и больше нельзя было никуда ехать.
Бабушка Вера говорит связно, но часто останавливается, задумывается, будто ждет, пока проявится всплывающая в памяти картинка.
- Скажите, вам хотелось бы побывать там, в Бордо? – молоденькая журналистка торопится взять интервью у легендарной долгожительницы с нелегкой судьбой, и не задумывается над очевидностью ответов.
- Да, куда уж. Мне бы теперь спокойно умереть. Теперь можно. Теперь за Сашенькой присмотр есть, - она с гордостью и благодарностью смотрит на хлопочущую у плиты Яну. Та деловито постукивает кастрюлями, будто не слышит.
Накликала бабка.
Смерть пришла. Только не совсем так, как хотелось. Никто не собирался её убивать. Так вышло.
В тот вечер муж Валентины пришел на рогах, ввалился в дом, опрокинул ведро в сенях. Грохот разбудил близнецов, те завозились, захныкали. Валентина кинулась к нему, зверея от злости.
- Где? Где деньги взял, скотина? – в ярости она схватила его за грудки и выволокла во двор. - Я последнее собираю, чтоб бабке уют создать. Чтоб не думала плохого. А ты заработал и сразу зенки залил? Козел ты плешивый! – она с силой толкнула его в дохлую стену сарая. И та, не выдержав удара, рухнула внутрь, перебудив курей и голодную свинью. Свинья завизжала дурным голосом.
- Чего орешь, мразь? – гаркнула Валентина и с размаха плеснула в бадью помоев, резко развернулась и почти бегом помчалась к дому бабы Веры.
- Баб Вер, баб Вер, открой, - заорала она под окном. Переполошила всех.
Ворвалась в комнату и, стараясь совладать с бурлившим внутри дерьмом, строго произнесла:
– Баб Вер, ты когда денег Янке дашь?
Старушка спросонья щурилась на свет. Не умея сообразить, что от нее хотят, пробормотала:
- Каких денег, Валюша?
- Ты что ж, дура старая, думаешь, тут кто-то за тобой бесплатно будет дерьмо убирать? Сцаные матрасы твои вытряхивать? За все, соседка, платить надо!
Баба Вера вдруг напряглась, опустила плечи, инстинктивно прижимая руку к карману своего старенького байкового халата.
- Валя, это Сашеньке на жизнь. Ты же знаешь, - робко сказала она, боясь посмотреть на Валентину, из глаз которой сыпалась ослепительная темнота.
- Да Сашенька твой бугай, сам заработает. А тебе уже ни к чему, давай деньги, баб Вер, пока ветер без камней! - сказала она и деловито приступилась к бабке, смекнув, где та прячет свое сокровище.
Бабушка отстранилась, защищаясь, пошатнулась, не удержавшись на слабых ногах, упала. Саша инстинктивно бросился в сторону матери, мощно отталкивая обидчицу. В нем, как в проспавшем полжизни богатыре, проснулась вдруг, откуда ни возьмись, звериная сила правоты и внутренней боли. Он убил бы Валентину, не задумываясь. Но ей на подмогу кинулись Яна с мужем. Началась потасовка, в которой уже невозможно было разобрать, кто кого бьет, отталкивает, оттягивает, защищает. Кому-то в руки попала бабкина палка. И пошла в ход, круша всех, кто под неё попадал. Терялись границы реальности и страшный сон, овладевший сознанием людей, принес избавляющую от мыслей смерть.
Мертвая баба Вера с расколотым черепом и окровавленный Саша остывали тихонько на полу, пока взвинченные борьбой соседи лихорадочно делили побыстрячку старухины деньги.
Раскаленное солнце выкатилось за границу горизонта, и начался новый день. Он принес в деревню новую сенсацию, годную шикарной телевизионной новеллы.
Но это уже совсем другая история, не имеющая границ и не требующая слезливых хэпиэндов.