Предыдущая глава:
http://proza.ru/2011/06/24/1244
Грустно-игривая ретроспектива (без времени)
Эту главу я пишу и добавляю уже после того, как повесть была опубликована на сайте ПрозаРу полностью. Нарушая принцип дневниковой последовательности, вставлю её ПЕРЕД заключительной главой. Нужно пояснить читателю, что… Или мне самому – понять? Мои сетевые друзья, отзываясь на «Закрытие проекта…», советовали Гене сбросить с себя, наконец, бремя прошлого. И хотя после разоблачения Альтера меня захлестнули воспоминания, я старался удержать их внутри себя, всё забыть и простить.
Но, как оказалось, многое в нашей истории с Кариной Сергеевной (буду уж так её называть) непонятно. Зачем она так долго мучила меня этим своим «Альтером»? «На мой взгляд, вся ее игра малодушие, – написала мне Галина Письменная. – Чего она хотела на самом деле трудно понять. В этой игре ни женщины, ни любовницы, ни учительницы, какое-то дошкольничество.» Галина считает, что Карина Сергеевна на учителя не тянет, «слишком сильны в ней не просто женские, стервозные амбиции». И ведь во многом это правда… Трудно возразить, Гала.
Господи, сколько лет прошло… Что ж, разве только один раз у меня такое бывало в жизни – странные, очень странные отношения с человеком? Однажды, когда я ещё учился в школе, мы с одноклассниками проведали «русичку» дома во время болезни, КаЭся (как её называли за глаза) лежала на диване в халате, а мы сидели полукругом кто где. Разговор зашёл о литературе (с учительницами по русской литературе такое бывает). Мне было настолько интересно с ней говорить, – тем более, она пару раз процитировала моё безграмотное сочинение о романе «По ком звонит колокол», – что когда все засобирались и ушли, я остался. Она разрешила приходить к ней домой.
Карина Сергеевна стала моим самым первым внимательным читателем (или слушателем), старшим товарищем, моим наставником, моим проводником в загадочном мире литературы и поэзии. В то время она символизировала для меня само Искусство.
Однако с самого начала в наших отношениях выкристаллизовался элемент игры. Нет, не флирта – это слишком вульгарно, и не пресловутой «нежной борьбы полов» – это слишком скучно. Мы словно бы оба нуждались в ощущении какого-то тонкого и простого азарта, в какой-то глуповатой, но таинственной дымке, в ощущении хулиганской иронии и наивного карнавала… Она уж такой человек, а я… А что я? Согласитесь, не мог же я навязать ей, скажем, игру «шутливый обмен оскорблениями», которая так забавляла меня с девицами, и в которой я всегда выигрывал!
Мы с Кариной Сергеевной любили розыгрыши и разные маленькие мистификации между нами. Помню, ещё во времена, когда Учительница была довольно строга в отношении моих первых стихотворных опытов, я купил русский перевод какого-то аргентинского поэта, которого она мне открыла (эта книжка так и осталась у неё). Пришёл и сказал: сейчас почитаю вам, Карина Сергеевна. Она заинтересовалась. Я сел в кресло напротив, открыл томик, полистал, делая вид, что ищу нужную страничку, – а на самом деле нашёл вложенный туда листок с моим новым стихо.
Прослушав мою декламацию, Карина Сергеевна очень удивилась. Я, говорит, не помню у него такого стихотворения. Протягивает руку, чтобы взять книгу. Я делаю вид, что не заметил этого жеста, продолжаю листать. Она сказала ещё много интересных комплиментов (и по поводу оригинальных образов, и в плане метафорики, и на счёт сложных аллюзий), прежде чем я не выдержал и расхохотался.
Пришлось КаЭсе признать, что стихо, и правда, гениальное. Не отступать же от своих слов.
А в другой раз было так – она пригласила меня к себе, узнав, что я накануне отметил день рождения. Мы уже почти год общались, я прирос к ней всей душой. Она стала моей тайной, хотя кроме совместного «изучения поэзии» (преимущественно – моей, нарождающейся моей поэзии) и многочасовых бесед о жизни, о человеке, о морали (над которой Карина Сергеевна нависала как увлечённый работой, вдохновенный хирург), о Боге, о боли, – у нас ничего не было.
Так вот. Я вошёл, помнится, не очень-то в настроении, как это всегда у меня бывает, когда завершается очередной год моей бестолковой жизни. А мне по ноги бросается собака. Трёхмесячный щенок, не знаю, какая порода, мохнатый, как медвежонок. Я восклицаю, что это?! А Карина Сергеевна: – это мой подарок тебе, Гена. У меня началась тихая паника. Выразить негодование я не мог – боялся обидеть её, но внутренне я затрясся в ярости и обиде. Заботиться о ком-то я не умел и не хотел. Самое последнее, что мне пришло бы в голову, это завести собаку. Потом мы ужинали, беседовали, а я постоянно возвращался к мысли, которая каждый раз вызывала у меня шок: мне надо будет кормить собаку, выгуливать её… кошмар… Да и щенок не давал о себе забыть, и тявкал, и в коридоре написал, и носок мне порвал.
К концу вечера я всё-таки смирился или почти свыкся с этим фактом. А тут пришла соседка и забрала собачку. «Спасибо, Карина Сергеевна, что присмотрели за ней.» Я ржал до колик. Меня позабавило, что, не смотря на явное облегчение, я почувствовал всё-таки некий укол – как?! мою собаку забирают!? ЕЁ ПОДАРОК! Карина потом говорила, что этот розыгрыш пришёл ей в голову неожиданно, когда она увидела мою кислую морду, и когда я испугался прыгнувшего ко мне щенка. Целый вечер она с интересом наблюдала за мной. Оказывается. То-то её взгляд мне казался необычным.
Кстати, именно в этот вечер и произошло то, что внесло в наши отношения существенные коррективы. Это был её подарок на мой 19-ый день рождения, НАСТОЯЩИЙ подарок. Н-да…
Господи! Какой красивой она мне тогда казалась! Нет, я имею в виду не совершенство тела, всякие изгибы и прелести (такое есть и в девушках). Это было какое-то ЦЕЛЬНОЕ ощущение, глубже эроса. Как она красива! Элегантна, проста… Её голос, её ум, характерный жест… Она таинственна, смешлива, желанна… И её правый уголок губ, и розовая родинка между ключицами, и дежурная шутка, всегда почему-то забавная и уместная, не смотря на повторение… И её высокая шея, и неповторимые запястья…
Как-то раз, незадолго до того, как Карина исчезла из моей жизни, мы лежали рядом, смотрели в потолок, сплетя пальцы под пледом. И вдруг она выдала: «Ты думаешь о том, что будет ДАЛЬШЕ?» По тону было совершенно ясно, что именно она имеет в виду. «Нет», – сразу же ответил я, легко и просто и спокойно. «И я тоже», – сказала Карина. И рассмеялась, совершенно искренне. Тогда я истолковал её вопрос и её смех, как выражение затаённого страха перед неизбежным окончанием нашего романа (ёлки-светёлки! мне хватало цинизма, жестокосердия уже тогда думать об этом). И только теперь я понимаю, что она, скорее, боялась другого моего ответа, боялась, что я сильно привязался к ней и, возможно, предложу ей когда-нибудь стать моей… моей…
Игру нельзя принимать близко к сердцу.
Я прочитал роман Галины Письменной «Вольноотпущенник, прости», тут на сайте. Роман сильнейший, но какое странное совпадение! Там в центре сюжета отношения мужчины и женщины почти с такой же разницей в возрасте, как и у меня с Кариной, но в романе подобные отношения показаны глубже и драматичнее, чем смог выразить я. Нет. Вероятнее всего, у нас с Кариной не было ни глубины, ни драматичности.
Теперь я всё вижу по-другому.
Знаете, друзья, в восточном фольклоре есть такой сюжетец. Океан смыл гнездо одной птички, и за это она решила в отместку его уничтожить, стала клювиком выливать воду на сушу, а землю бросать в океан. В еврейской «Агаде» эту пичугу подняли на смех, а в индийском мифе – прилетел, хлопая гигантскими крыльями, могущественный Гаруда, сжалился над отчаянием и бессильным гневом птички, и выпил океан, покарав его за бессердечие. И если в первом случае мы видим глупость, а то и безумие, то во втором – почти подвиг, обретающий заслуженный венец. Забавно…
Поймите же! Карина никогда не была для меня некоей Королевой гетер, обучающей робкого юношу трепетным и изощрённым тайнам любовных искусств. Не была она и «Учителем» в том традиционном, трафаретном образе, который сразу приходит в голову, – этакой суровой, монументальной фигурой, цеховым мастером с неизменной педагогической жёсткостью, внушительной задумчивостью, вспышками профессиональной чести и нечастой косолапой нежностью к гениальному ученику.
Нет, она НИКОГДА не подчёркивала роль опытного и знающего. Наоборот! Со мной она становилась юной. Парадоксально сохраняя всё разностороннее богатство своих знаний и своего жизненного опыта, она вдруг становилась крылатой, чарующе скользящей, жадно открытой для новых впечатлений.
Кем я был для неё? Раньше я думал – алмазом, из которого она мечтала сделать бриллиант. Теперь думаю – волшебным зеркалом, в котором она видела свою юность.
Были ли это серьёзные, глубокие отношения? (Обожаю оба эти штампа – и «серьёзные», и «глубокие». А ведь по-другому и не подчеркнёшь то, что имеется в виду.) В Искусстве – серьёзные, глубокие отношения двух сердец раскрываются лирично, эпично, с той или иной долей патетики. В хрониках – серьёзные, глубокие отношения выражены до тошноты протокольно. В реальной жизни, дамы и господа, многие драматичные действия совершаются с широкой искренней улыбкой, а кипучие душевные страсти легко уживаются с игрой.
И лишь когда смотришь через толстую, двояковыпуклую, болезненно прозрачную, но фатально непробиваемую линзу лет, – видишь, что даже игра (нет! не «даже» игра, а именно ПОТОМУ, что игра!) была чем-то ужасным и трагическим.
Хорошая сентенция получилась. Пора жить дальше, мля.
«Іде собі наш Ярема,
нічого не бачить;
Одна думка усміхнеться,
а друга заплаче.»
Окончание тут:
http://proza.ru/2011/06/29/502