( все даты в тексте – по старому стилю)
Как подвесил господь бог солнышко над Крутояровом за неделю до Ивана Купалы, так и не убирал его; Крутоярово само, изнемогая от жары и истомы, откатывалось от светила на восток, в короткую ночь, в кратковременную прохладу и в безответную надежду на дождь. Сенокос этим летом был ранним, стремительным и удачным. Почти у всех уже стояло сено в копнах и начали его скирдовать. Это очень хорошо: развязаться с сенокосом и сосредоточиться на хлебе. Да вот незадача: самый налив озимых, а дождей нет. Вспоминали какая была погода на святки и после. Всё сходилось: морозы были. Значит сейчас – жара. Но кто же знал, что сенокос подойдёт раньше, а хлеб потребует дождя. А теперь жди милости господней.
И в канун петровок затянуло небо синей тяжестью, громыхнуло основательно и забегали молнии-стригунки. Ну, вот: наконец-то, вздохнули облегчённо мужики. Но сухая, яловая гроза так и не разродилась дождём: ушла в Осиповку к бездетной Лизке Синебродовой.
А это уже серьёзно.
Почти две недели нет дождей.
Появились знамения, поползли слухи…
В Осиповке уже видели несметные полчища мышей – к голодному году или к войне; в Тишанке волки вышли на поля (и это летом, когда волк сыт!) – к падежу скота; в Берёзовке видели, как огонь по озими пробегал – точно к засухе. Да что там! Если уж в Крутоярове из-за леса стали вылетать стаи ворон – к повальному мору! А прислони ухо к земле и услышишь как земля стонет. К чему? К пожару! Вот так.
Вспомнили кстати, что перед петровками Кузьма Кулыгин из Серебряного омута сома выловил с себя ростом. Как ловил, на какой вонючий махан – неважно: тайна и всё. А вот то, что в желудке сома оказался целёхонький заяц – диво. Даже, говорят, выпрыгнул из сома. Как он туда попал? Не подарок ли это водяному от лешего? И не самого ли водяного поймал Кузьма? Значит: жди беды? Надо делать что-то. Выгорят хлеба, падёт скот – помрём.
А на Кузьминки, среди баб, Евдокия Клюкина возьми, да и ляпни:
- Может и Маланья.
И когда на делянках озимой ржи и пшеницы появились залОмы и прожИны, стало ясно, что нечисть начала таскать зёрна в закрома ведьмы. А так как в Крутоярове была известна одна ведьма, то и гадать не стали.
Вечером, после того, как подоили коров, нагрянули женщины во двор Маланьи Коровиной. А та – не в ума: что, бабоньки, случилось? Тридцать четыре года бабе, а она как… блаженная.
Бабы закрестились: ишь ты как – не ведает она!
- Анбар открывай, ведьма!
А тут и Тишка, муж ейный вышел:
- Что за напасть?
- Молчи, ведьмак! Анбар открывай!
И снова крестятся.
Не стал спорить Тихон, открыл, а в амбаре пусто.
- Прячет ведьма! У ней свои сусеки!
Орали во весь голос. Толпа стала собираться на улке.
- На Алайку её! Править будем!
Известно, что ведьму надо бить наотмашь по лицу и изо всей силы. Тогда она теряет свои колдовские способности. Или калечить. Или – топить.
- По сопатке ей надоть! Кулаком!
Боится народ. И отвага его – от страха. Это до тех пор, пока межу не перейдёт, не ХЛЫНЕТ. Не дай бог! Вон, уже и колья осиновые появились. И тогда Тихон, мужик спокойный и покладистый, взял вилы:
- Не трогать Малашку! Пришью!
- Да ты и сам такой, примак карачаровский! Не боись, и тебе достанется!
И действительно: Маланья – с Лугового конца, а Тихон – с «карачаровского». Значит уже – «нечистый» и чужой. Говорили: навела чары на него Маланья. И явился Тихон в зятья-примаки ещё и потому, что отец был против этой женитьбы. А в холеру 1891 года сошла вся семья Маланьи на погост. Народ говорил: извела ведьма.
Да с чего же она ведьма?
- Дуры – бабы! – орёт Тихон. – Сами вы как ведьмы!
- Если не ведьма, то почему на «опахивание» никогда не ходит?
- Да боюсь я, бабоньки! Страшно мне!
Эк, куда повела: боится она! «Коровьей смерти» что ли? Та же нечисть, «родня»! Боится она. Нет уж, кума: не те блинчики. Отвечать надо.
- А в храме божьем пошто с кубАном на голове стоишь?
- Какой кубАн? Какой кувшин? Окстись, Пелагея!
- Сама видела на пасхальной заутрене!
- А корову мою кто выдаивает? Сушец пошёл! – выкрикивает соседка.
- Креста на вас нет, бабоньки! Опомнитесь! Грех берёте на себя!
- Это на тебе креста нет!
- Покажи крест!
Маланья замешкалась.
- Покажи!
Дрожащими руками Маланья выпрастывает на кофту гайтан:
- Вот!
Тесёмка была пуста.
- Нету! – ревёт толпа. – Нету креста! Ведьма!
- Есть… – голос Маланьи тонет в рёве толпы.
Толпа – ХЛЫНУЛА.
Вмиг разоружила Тихона, оттеснила его от жены. Чей-то мужской кулак врезался в лицо Маланьи и та, обмякнув, опустилась на землю. Её тут же подхватили, связали спереди руки и потащили к реке.
…Десятские донесли старосте Серафиму Козлу о расправе над Маланьей Коровиной, но тот махнул рукой: «Пущай. Ведьма же. Не сдохнет».
И кузнецу Кендюху принесли новость тайные сердоболы. Осторожно сообщили: не сожалея и не радуясь. Опасно быть не в толпе…
А на круче над Серебряным омутом вился ор, чёрный и злобный.
- Пихай её ведьму!
- Потопнет – чистая, православная баба. А нет – ведьма!
- Наоборот! Ведьма потопнет, а баба – нет!
- Крест на мне!! – изо всех сил прибавила голосу битая Маланья.
Толпа притихла.
- На спину уволокся! Не губите!
Связанными руками она старалась достать гайтан.
- Руки ей развяжите!
Сбросили с рук узы.
- Вот он! – Маланья явила крест народу.
Толпа молчала.
- Глаза отводит! – заорала соседка. – Я знаю!
- Пошто крест на спине таскаешь? Это – крест, а не горб! – кричала Пелагея.
И снова ХЛЫНУЛА толпа.
- Вали её!
Маланью схватили за руки, за ноги, раскачали и метнули с двдцатисаженной кручи в Серебряный омут. Толпа охнула, подалась к обрыву и столкнула ещё двух человек.
- На – зад!! Сда – ай!! – заорали у края.
Жуткий крик упавших в омут людей судорогой свёл стоящих на круче.
- Назад! Назад! – это уже Григорий Кендюх пробивался сквозь толпу к обрыву.
Он лёг на край кручи и глянул вниз. И в это время омут шумно вздыбился горбом-волной и исторг из себя тонувших людей. Вытолкнул почти до самого Щучьего пупа. И это было диво. Никогда ещё и никого не отдавал Серебряный омут.
- К броду! К Луговому броду! – крикнул Григорий в толпу и сам бросился к спуску к реке.
Толпа дрогнула, будто вышла из морока, стала рассыпаться, потянулась вниз к мосткам и перекату.
Лют мужик, когда беда догоняет, нет у него разума, лихо правит им. Потом, когда придёт в себя, будет стыдиться и раскаиваться, будет слёзы лить и горькую пить. А пока…
Маланья Коровина, пошатываясь и кашляя, выбирается на правый берег Лугового переката, ложится на траву и смотрит в небо. Кровавая зарница полыхает над Крутояровом. За что ей так? И бог детей не дал и люди отнимают радость.
Сумерки опускаются в долину реки. Слышатся голоса и топот многих ног. Первым подбегает Тихон. Маланья смотит на него безучастно: ни жива, ни мертва. И не слышит мужа. Он берёт её на руки и несёт домой.
- Вот, положи в бричку, - предлагают ему.
Но он только качает головой: нет.
…Солнце скрывается за лесом. Заря вечерняя бледнеет и растворяется в сумерках. Село тоже тает в этом сером свете. Потом вспыхивает несколько огоньков в избах, отделяя жилое от вечного.
Сумерки опустились.
Что будет завтра?