Котёнок и бронепоезд

Домский




Товарищ, верь…
А.С. Пушкин

1

- Давай пустим его в садик, Митя. Не то он тебе прямо на руки наделает! – говорил гвардейский полковник Нестеренко своему двенадцатилетнему сыну, сидевшему рядом, привалившись к мраморной колонне, на засыпанном  гильзами паркетном полу и держащему в руках свернувшегося клубком, дрожащего от звуков канонады маленького рыжего котёнка.
- Что вы, papa! – насупился одетый в белую черкеску, перепоясанную широким ремнём с небольшим, словно игрушечным, но, всё же  настоящим, блистающим отделкой золотой кинжалом, вихрастый мальчик Митя.
 – Ничего он не наделает! А в саду убежит.
- Не убежит! В саду ограда повсюду высокая, тихо, и не стреляют. Пусть там побегает.
Митя упрямился. Однако папаша настаивал на своём, как всегда спокойно и рассудительно: будто бы объяснял трудный пример из алгебры.
От окон потянуло турецким горьким табачком – это закурили  казаки. Пороховой дым или выветрился со сквозняком, или же к нему просто привыкли.
 Снизу доносился грохот  подтаскиваемой к оконным амбразурам мебели.  Пора было заканчивать короткое  свидание с сыном и возвращаться вниз, «sur les barricades».*

Есаул Семён Поверенный  поднялся по лестнице, и прошёл через залу, не пригибаясь, в полный рост – третий этаж в отличие от двух первых практически не простреливался.
«Зря впопыхах стёкла повыбивали!» - подумал про себя есаул. – «Могли бы и двумя этажами нижними  обойтись. Чем окна потом стеклить будем? Ночами холодает уже».
- Пётр Андреич! – обратился есаул к полковнику по имени-отчеству. У них давно заведено было так запросто между собой,  ещё с Великой войны. 
- Слушаю, Семён! Садись с нами, как на пикнике, – полковник хлопнул ладонью по полу.
- Как на пикниках? Извольте! – Семёну понравилось сравнение, и он уселся по-турецки, улыбаясь в густые чёрные усы.
- Предали нас, Пётр Андреевич! Как пить дать предали! – заговорил есаул.
* на баррикады (франц.)

 Полковник глубоко вздохнул. Тяжёлые мысли находили своё подтверждение.
- Вы посмотрите только, как впились они в нас, словно клещи. Еле отбились сперва! И ведь сразу - сюда! И от станции отрезали, как аккуратно. Думали – досветла  управятся с нами.
Полковник кивнул неохотно.
- Да, Семён, чуть не накрыли нас поначалу!
- Ну, это вы преувеличиваете, Пётр Андреевич! – Есаул сверкнул глазами. – Чтоб нас с вами, фронтовых героев и защитников православного отечества, какие-то поганцы врасплох застали?! Дудки!

Спаслись и вправду, благодаря Семёну и его казакам из взвода охраны.
Когда среди ночи началась стрельба, никто и сообразить ничего не мог толком. 
 Есаул же грамотно распорядился людьми. Поджёг лабаз напротив и в свете пожара из двух бывших при штабе пулемётов завалил площадь трупами  в кожаных пальто и краснозвёздных колпаках.
- Повезло шельмам! – кричал есаул отчаянно весело ошеломлённому поначалу полковнику, оторвав разгорячённое лицо от прицела пулемёта. – Их петля ждала, а они смерть от пули приняли, как порядочные люди!
При свете пожара отовсюду пробивались к окружённому зданию прежнего Дворянского собрания, а ныне штаба одного из отрядов Добровольческой армии уцелевшие казаки. Их, узнавая по лампасам, а кого и в лицо, прикрывали с этажей и крыши. 

Ясно вспомнив недавние ночные перипетии,  полковник, повинуясь внезапному порыву, привлёк и обнял Поверенного. У есаула на глаза, мгновение назад сверкавшие столь сурово, навернулись слёзы.
Скоро обоим стало неловко.
- Что это – кошак у вас? – обратился есаул к Мите.
Тот и ответить не успел.
- Да… вот уговариваю подхорунжего выпустить котёнка в сад, - ухватился полковник за спасительную тему, стыдясь немного за излившиеся столь внезапно сантименты.  – Как считаешь, есаул?
- Конечно, господин полковник! – оба, перейдя на уставные обращения, старались скорее избавиться от возникшей неловкости. – Надо бы его в садик выпустить. Пусть побегает там, поиграет! А то, чую я, христопродавцы снова сюда сунуться. Попробуют ещё разок погубить нас!
 А потом - бежать им самое время!
- Слышал, Митя? – обратился полковник к сыну. - И Семён за то, чтобы котика выпустить в сад. А он рекогносцировку  знает получше нашего.
Есаул лишь покачал в ответ головой.
Митя, снял с головы лохматую папаху и, сунув в неё дрожащего котёнка, ответил взрослым: «Как угодно!», изо всех сил скрывая недовольство. 

Все трое поднялись разом и, выйдя из верхнего этажа, стали спускаться вниз, шурша битым стеклом, по широкой мраморной лестнице, держась на всякий случай ближе к стенам.
Мальчик шёл впереди, неся в руках котёнка. Полковник, глядя на его маленькую худенькую фигурку, с раскаяньем  подумал, что напрасно не оставил сына с женой и младшими в Ростове.
Внизу, в первом этаже, усатый фельдшер,  открыв  дверь в обнесённый чугунной оградой фруктовый сад с беседкой и запертой задней калиткой, выпустил в него котёнка.
Тот, рыжей молнией мелькнув между дерев, исчез из вида.   

Со стороны станции донеслись крики «ура!»
- Наши подошли! – вскричал есаул.
- Слава Богу! – откликнулся полковник.
Офицеры, взглянув друг на друга, одновременно перекрестились.

В тот же миг дом содрогнулся от взрыва.

- Гаубица! Откуда?! – полковник и есаул бросились обратно, наверх - в мезонин, служивший наблюдательным пунктом.
Их встретил ещё один разрыв. Снаряд ударил по крыше. Сверху посыпались куски штукатурки. 
- Откуда стреляют? – крикнул есаул наблюдателю.
- Со станции, но не разберу, стёкла на бинокле треснули! – ответил солдат срывающимся голосом.
- Да ты и сам, братец, ранен! – Семён заметил кровь на шинели наблюдателя.
- Это царапина! Пустячок! – ответил тот, бодрясь.
- Ступай вниз, к фельдшеру! Перебинтуй рану! – приказал полковник.

Есаул  поднялся на чердак и стал напряжённо всматриваться.
- Бронепоезд! Бронепоезд, черти, подогнали! – заговорил он взволнованно. – С него и палят!
Его слова подтвердил свист очередного снаряда.
- Ложись! – закричал есаул. Офицеры упали на покрытый  каменной крошкой пол. 
Снаряд ударил в угол дома и снёс балкон, украшенный лепниной. Посыпались куски гипсовых амуров и горшки с цветами.
- Всем вниз! Всем вниз с верхних этажей!  Раненых спускайте! Живее!– закричал полковник.
 Казаки, матерясь на ходу, скатывались торопливо по лестницам.

Дело принимало неожиданный оборот!

- Предлагаю прорываться к балке – предложил  Семён  полковнику, взяв того под локоть и отведя в угол заполненного встревоженными людьми вестибюля. А потом по балке - к лесу! По балке отходить удобно, если будем грамотно прикрываться с флангов, уйдём без потерь! – в подобного рода делах Семён всегда сохранял холодную голову.
- Так и поступим! – согласился полковник. Обоим было не по себе от того, что приняли подкрепление неприятеля за подход своих. 
  -  Подготовьте людей к вылазке, - приказал полковник подошедшим офицерам.
 - Раненых в середину на носилки. Убитых… убитых придётся оставить. … Когда вернёмся, похороним честь по чести.… Надеюсь…к своим пробьемся и завтра выбьем эту нечисть к чёртовой матери! Что приуныли, братцы? Где наша не пропадала? – старался приободрить бойцов полковник.

- А котёнок? – спросил подбежавший Митя у отца.
- Что котёнок?
- Котёнка, оставим что-ли?
- Митя, о чём ты? Пустое говоришь! – полковник махнул рукою и повернулся к есаулу и людям.

Через минуту прилетел ещё один снаряд. Он ударил  ниже – во второй этаж. Влетел в окно вместе с рамами и разорвался в бальной зале. Перекрытия, не выдержав, обрушились. Бывшие в середине вестибюля люди оказались погребёнными под грудой балок и камней. Тем, кто находился вдоль стен, повезло, они отделались испугом.
Полковника зацепило по голове краем деревянной балки.  Он рухнул, как подкошенный.
 Есаул бросился к командиру, перевернул его и, расстегнув шинель, приложил голову к груди.
- Дышит, слава Богу!
Подбежал фельдшер.
- Что с полковником? – спросил он громко, прикладывая ладонь к единственному слышащему уху.
- Контужен! Без сознания! – крикнул ему есаул.
Фельдшер, хмурясь, склонился над полковником.
Есаул, бросив последний взгляд на командира, выпрямился и прокричал:
- Полковник ранен! Беру командование на себя!
- Так, слушай мою команду, братцы! – продолжал он зычно. 
- Приготовиться к вылазке! Пока они палят по нам из пушки, сюда не сунутся…. Выходим через задний садик, и бегом к балке. Пулемёты: один впереди, второй – прикрывает! Не мешкаем! Полковника – в середину!
 
Раненых положили на скоро сделанные из шинелей носилки.
- Где Митя? – заволновался  есаул. – Митю видели?
- Так вот они! – указал кто-то в окошко, выходящее в сад.
 Митя был уже в  садике. Там на крыше беседки сидел и громко мяукал котёнок.
Кое-где в траве дымились головешки, падающие из верхних окон – на этажах начался пожар.
- Слезай, Рыжий! Кис-кис-кис! – умолял котёнка Митя.
Тот лишь громче орал в ответ.
 
 Митя взобрался на перила.  Затем, подтянувшись ловко, влез на крышу беседки.  Сгреб и сунул котёнка за пазуху. Мальчик собирался слезать, когда услышал резкий властный окрик:
 - Стой! Не двигайся!
Митя замер на крыше беседки с котёнком в руках.  Страх парализовал тело и душу:
- Не вздумай бежать! - продолжал тот же страшный, властный и, как показалось Мите с испугу, какой-то шипящий голос.
  - Попробуешь шевельнуться, и мы тебя убьём! Получишь пулю! И не одну! Нашпигуем тебя свинцом! Стой, как стоял! Если всё хорошо понял – кивни!
Митя кивнул. Он стоял, как стоял до сих пор, прижимая котёнка к груди. Котёнок согрелся и, совсем не к месту, принялся урчать довольно.
- Как зовут тебя? - спросил тот же голос.
- Дмитрий, – ответил Митя.
- Как? - переспросил голос. – Говори громче!
- Дмитрий! – повторил Митя.
- А фамилия твоя, какая?
- Дмитрий Нестеренко!
Митя увидел, как из-за квадратной колонны чуть не вывалилась фигура в чёрной кожаной куртке с неприятным лошадиным каким-то лицом в пенсне и с бакенбардами. В руке фигура сжимала огромный пистолет, с приделанным к рукоятке узким кожаным ремешком. Митя вспомнил, что пистолет называется маузер.
Навстречу фигуре из-за другой каменной колонны  выскочил некто в студенческой шинели и картузе с красной жестяной звездой. У него в руках был револьвер.

- Полковник Нестеренко – твой отец?! - вскричали они в два голоса.
Митя молчал.
За другими колонами, вдоль всей ограды, словно ветерок пронёсся. Загудели чьи-то голоса и меж чугунных прутьев замелькали лица, с любопытством смотрящие на Митю.
 Страх новою волною забурлил в животе и ледяным комом скользнул в горло. Ноги стали ватными и Митя чуть не  сел.
 Но это не был уже тот  внезапный страх смертельной опасности и неизвестности. Это был вполне осознанный реальный страх за отца. 

- Позови отца! - приказал человек в пенсне. Голос у него был всё тот же шипящий, скорее даже картавый, но не внушал уже прежнего цепенящего ужаса.
 Лучше бы для него скрываться и вещать загадочным голосом, не показываясь из тени, подумал Митя. Шагнув на свет, «пенсне» стал мелок и смешон. И пусть у него маузер – с ним он ещё смешнее. А уж этот его приспешник в картузе с револьвером и того забавнее. Хоть сейчас на ярмарку!
- Ты что оглох, щенок? Жить надоело! - закричал  «пенсне». – Позови отца!
- Я тебе не щенок, сукин сын! – кровь ударила Мите в лицо. Котёнок проснулся и заворочался у него на руках.
- Митя! – услышал мальчик и все те, что за забором,  остолбенели от неожиданной мальчишечьей дерзости, зычный голос есаула Поверенного.
 – Ты что там? С котёнком опять? Беги скорее сюда!
Митя повернулся, было, к дому. В этот же миг раздался выстрел, и папаха слетела у мальчика с головы.
- Полковник, выходи! - крикнул «пенсне». – Не то убьём твоего щенка!
- Семён, стреляй! – закричал Митя, пытаясь спрыгнуть на землю, а потом заорал от боли. Револьверная пуля попала ему в ногу. Митя рухнул на крышу беседки, схватившись за рану рукой. Штанина над коленкой намокла и сквозь пальцы закапала кровь. Котёнок метался вокруг по краю беседки и орал беспрерывно, не решаясь спрыгнуть с высоты.
- Полковник, выходи! - повторил зловещий голос.
- Иду! - раздался в ответ крик Семёна.
- Если не выйдешь, следующий выстрел – твоему сыну в голову!
- Иду, же!
- Выходи! Считаю до трёх!
- Сейчас! Дайте помолиться! – прокричал Семён.
- Нет! Не дадим! Нет у тебя больше времени!
Митя поднял голову и, как и все подумал сначала, что в сад вышел его отец – полковник Нестеренко!
Только потом  узнал он Семёна в отцовском полковничьем кителе, накинутом на белое нательное бельё.
Ворот белья был расстёгнут.  На могучей, поросшей волосами груди,  поблёскивал серебряный крестик.
- Отпустите, мальчика! – крикнул Семен.
Сидящие за оградой перекинулись между собой парой фраз. Решали, как быть.
- Иди сюда, ваше высокоблагородие! –  прошипел тот же голос.
- Митя, иди в дом! – крикнул Семён мальчику.
Митя, превозмогая боль, перекатился к краю беседки, подхватил котёнка и спрыгнул вниз. Последнее, что он помнил – это  глухой удар об землю и резкая боль в ногах и спине. Затем – провал.

Митя не видел, как Семен неспешно подошёл к нему, как аккуратно поднял на руки, как повернулся спиной к врагам и  пошёл назад к дому. Не слышал он выстрелов и не почувствовал, как содрогнулось большое сильное тело есаула от первых, вонзившихся в него свинцовыми осами пуль. Не помнил он, как прошёл есаул ещё несколько шагов, и весь изрешечённый, сделал свой последний, уже неверный  шаг и рухнул, прикрыв его, Митю, своим большим надёжным телом.

Только со слов очевидцев этого боя, узнал Митя, как казаки бросились навстречу врагу, как стреляли, рубили, кололи, рвали зубами, тех, кто стоял на пути. Как уходили  по балкам и как несли  с собою, на шинелях его, Митю и два тела - полковника Нестеренко и есаула Семёна Поверенного.

Ночью, в безымянном кургане, что  встречаются в южной степи, похоронили их рядышком. Фельдшер отметил это место на карте-трёхверстке, пощупал у мальчика пульс и сказал оставшимся казакам, что медлить нельзя.
Решено было отказаться от привала. Вздохнув, казачки перекрестились и стали пробираться к Новочеркасску.
Один молодой казачок, будущий марсельский таксист, всё оборачивался назад, словно хотел запомнить дорогу.
Он то и рассказал Мите, годы спустя, о том, как они прорвались, как спаслись.


2


  После нежданной встречи в здании морского вокзала, сидели они в кафе на набережной и глядели на сверкающее море.
- Когда воротимся мы в Россию, найду я место, где лежат герои наши! – говорил казак-таксист. У меня зрительная память хорошая! Я вот Марсель за неделю, как свои пять пальцев изучил. Стоит один раз съездить куда, и уже дорогу запоминаю!

- А мы ведь бронепоезд, что по нам тогда палил, взяли-таки! – сообщил казак неожиданно.
Митя подался вперёд, удивляясь.
 – Под станцией Камышин дело было. Мы, Дмитрий Петрович, красных погнали тогда, как атаманы меж собой ссориться перестали. Так вот - взяли мы станцию лихим налётом! Научились у этих иуд, прости господи, по ночам шустрить. Так тёплыми их  и взяли! Кого перебили, кто удрать успел по путям, а кое-кто по купе прятался, и отстреливаться пытался.
Ну, с этими у нас разговор короткий был – гранату им под дверь и амба! Потому сдаваться начали, понемногу.
Я сам на перроне стоял с комендантским взводом, когда, гляжу, выводят  двоих. Присмотрелся, мать честная, так это наши старые знакомцы! Я эти рожи хорошо тогда запомнил - у меня память очень хорошая на лица – жид в кожанке, уже красный орден на ней прилеплен, и малец-студент – тому орден ещё не вручили. Оба смущённые. Видно, что со сна. Проводят их мимо нас, а я как закричу:
 «Стойте! Это же они полковника Нестеренко и есаула Поверенного убили!»
Ну, про есаула, мало уже кто помнил тогда. А полковник известен был в армии. Переживали очень в штабе и солдаты батюшку вашего любили!
Тут командир комендантского взвода поручик Коломенский как скомандует: «Стоять!»
Казаки остановились и говорят, что вроде, как приказ всех живых к штабу доставлять.
А поручик побледнел  и говорит так спокойно: «А где же вы, братцы, живых увидели? Посмотрите – они же мёртвые! Убитые они в перестрелке!» А губы у самого белые сделались и дрожат так мелко!
Казачки наши переглянулись тут меж собою. Старший у них – хорунжий – махнул рукою; стрельнули они у нас табачку, и пошли себе дальше налегке, посвистывая, винтовки через плечо забросив.
Тут жид заволновался: «Вы, мол, нарушаете приказ, поручик!»
На что, Коломенский подошел к нему, вынул револьвер и рукояткой пересчитал все зубы! Тот стоит и харкает на землю кровью, зубы выплёвывает!
Студент и вовсе приуныл – расплакался.
А как повели их к последнему пути, мне его и вовсе жалко стало. Одёжу с них сорвали – идёт малой голый по пояс и всхлипывает, как будто что натворил и ведут его в участок!
Привели их на последний путь, к оврагу, я уж думаю, поскорее бы кончить дело! А поручик и говорит нам: «Вешать будем шельм!»
«Как вешать?» - у него спрашиваем. – «Зачем возиться? В расход обоих и уходим!»
«Не достойны они пули!» - отвечает поручик со слезами на глазах – нервный он был.  –  «За то, что героя полковника Нестеренко, под чьим началом мне довелось  на австрийском  фронте воевать, они убили подло, по-разбойничьи!»
Хотел я, было, вмешаться и сказать, что, мол, полковника, не именно они убили, а случилось так в бою – бревно ему на голову упало. Но – не сказал, почему-то! Наверное, понял, что это ничего не изменит! К тому же и пленные наши уверены были, что аккурат полковника тогда застрелили, а не есаула.
Так вот, были у комендантских солдат вожжи – их повязали на шею комиссару; а для студента нашли бельевую верёвку. 
Жид отстранился совсем, молится по-своему кровавым ртом. Его спрашиваем: «Может, сказать чего хочешь напоследок?» Он лишь рукой махнул. Давайте, мол, быстрее – не на митинге! И не поверите, Дмитрий Петрович, я его зауважал даже, как-то, после этого!
Быстро мы его вздёрнули – раза два дёрнулся только и затих.
А малой - ревёт в три ручья! Просит жизнь ему оставить.  Но, делать нечего, надели ему на шею верёвку. К нему поручик с тем же вопросом, а тот всё воет: «Отпустите, дяденьки!»
«Молиться не будешь?» - спрашиваем.
А он головой болтает отрицательно.
«Почему?» - удивляемся.
А он ревёт: «Потому что бога нет!»
«Как нет?! А кто есть?»
«Никого, говорит, нету – только материя одна!»
Это надо же, переглянулись мы меж собою. Чертёнка сейчас вздёрнут – а он Бога отрицает!
Видно совсем они в университетах мозги разной чушью забивают!
Студента решили повесить на соседнем столбе. Вздернули, было, да вот незадача – верёвка оборвалась!
Упал он, ртом воздух хватает. А я вдруг бросился к нему, и давай его по спине ладонью колотить – чтобы прокашлялся. Смотрю – штаны он все обмочил со страху.
И так мне его жалко стало, что прямо вся душа наизнанку!
Тогда поднял я его, развязал, держу за руку и говорю поручику: «Отпустим, его давайте!»
«Как отпустим?» - поручик побледнел. Он чуть - что бледнел всегда.
«А так, - говорю, - что повесили мы его уже один раз. А вешать два раза приказы не велят!»
Поручик тут вспылил.
А я говорю ему, что и комиссара мы повесили самоуправно. А этого, говорю, я попутал – не было его, когда Нестеренко убивали. Солдатики меня поддержали. Старики там одни служили – в комендантском взводе-то! В боях они не участвовали, а в последнее время были их обязанностью одни сплошные расстрелы. А занятие это – дюже нервическое!  Нервы у всех на исходе уже! К тому же у многих дети остались – такие вот, как этот недоросль безмозглый.
В общем, дали мы студенту пинка хорошего под зад, и пошёл он тихо так от нас в недалёкую рощу за путями. Идёт и всё оборачивается, не веря своему счастью! Через каждый шаг оборачивался.

- И что, ушёл, отпустили?! –  вскричал Митя.
- Ушёл! Как до рощи дошёл, так сиганул, лишь ветки захрустели!
Мы ему ещё свистка дали вдогонку, для скорости.
Митя почувствовал сильное сердцебиение, кровь прилила к лицу.
- Так это же он Семёна убил! И ногу мне – вот! – он постучал по скрытому под штаниной протезу.
Таксист развёл лишь руками.
- Как получилось, так получилось! Крови нам тогда хватило!
- Ты же присягу, нарушил! – привстал Митя, держась за край стола.
- Ты мне присягой не тычь, Дмитрий Петрович! Я свой долг перед Отечеством до конца исполнил! – взорвался казак.
Митя с минуту смотрел на казака, опираясь за край столика, затем произнёс тихо: «Простите!»  и опустился на свой стул.

И долго сидели они молча, глядя на чаек и на море. На море можно смотреть бесконечно. Хоть всю жизнь смотри на море – жизнь будет не напрасной!
Затем таксист извинился, сказал, что сегодня вечером должно быть много клиентов, а у него семья –  двое детей, жена болеет.
 Они обнялись трижды, и таксист уехал.

До отправления трансатлантического парохода оставалась ещё пара часов. Багаж Митя отправил заранее. Вытянув под столом ногу в протезе, он потягивал кофе и наблюдал поверх газеты за хозяйским мальчиком, играющим с котёнком. Мальчик бегал под парусиновым навесом между пустыми столиками с бумажкой на конце верёвки. Котёнок чёрно-белой молнией носился вслед за мальчиком.
Вскоре ветер усилился, и читать стало невозможно. Хозяин, молодой жизнерадостный корсиканец, пригласил Митю пройти с веранды внутрь кафе. 
Митя поблагодарил, расплатился и пошёл, опираясь на трость к большому океанскому лайнеру.
Погода стремительно портилась, море расшалилось, и солёные брызги то и дело ударяли в лицо, упрямо идущему по самому краю набережной прихрамывающему молодому человеку.