А здорово с утра сидеть на коленях у него, еще толком не проснувшись, завернутой в клетчатый стародавний плед, и сонно утыкаться носом в щетинистую ямочку у него под подбородком. А если еще потереться об нее, то он весь день будет звать меня бурундучком за красные полоски на самом кончике носа. Но мне все равно. Пусть дразнится. Он так весело это делает, так не обидно. Зато это утро у него на коленях, гораздо лучше банального "кофе в постель". Он пахнет соснами, ветром и немного рыбой. Самый замечательный запах из всех утр, которые мне приходилось прожить…
Мы почти не разговариваем. Мозг отключается уже на подъезде к дому. Узкая проселочная дорога, корабельные сосны, почесывающие макушками небо, небольшое искрящееся озерцо с уходящим почти на середину дощатым причалом, грубосколоченный дом и грубостесанный мужчина с мудрыми глазами как-то не располагают к пустым разговорам.
После завтрака я сижу с вязанием на качелях, собранных из некрашенных досок и подвешенных прямо к потолку терассы толстыми черными цепями, и смотрю на крепкую спину рыбака в видавшей виды ветровке. Он ловит нам обед.
В этот момент у меня нет даже внутреннего диалога. Я живу кожей. Через поры втягиваю в себя запах сосен и влажную свежесть озерца, легкую дымку безмятежного дня и собственный покой. Я не думаю о том, кто я, кто мне этот мужчина, как надолго я в этом доме, сколько мне еще жить. В эту секунду ничего не имеет значения. Только смоляной запах дома и поскрипывание качелей. И крепкая спина в видавшей виды ветровке…
Его глаза. Я впервые так пристально смотрела в них. Мудрые, с чуть опущенными уголками, слегка провалившиеся в ямку времени и припопорошенные белыми, немного кустистыми бровями. В отличие от многих, встреченных мне в жизни глаз, эти глаза не направлены внутрь себя, даже когда смотрят на меня, они меня… видят.
Не могу пока сказать, что я вижу себя в отражении его глаз. Это было бы не правдой. Но я ясно вижу в них пляшущие огоньки пламени, отражение костра между нами. Это придает ему некую дьяволинку.
Мы сидим возле сложенного из неровных камней очага. Каждый со своей стороны. Между нами огонь. Уха сварена, котелок снят с треноги и отдыхает на травке невдалеке. Закопченный чайник ждет своей очереди. Огонь вырвался на свободу и вольно пляшет на ветру.
Я смотрю на его размытый силуэт сквозь призму теплого воздуха, поднимающегося от костра, и понимаю, что этот человек для меня полон тайн. Он будто из другого мира. Я попробовала окунуться в его глаза, разведать хоть с краешку, но тут же стала тонуть, захлебываться, мне не хватало воздуха. Я с трудом вырвалась и отскочила на безопасное расстояние. Его глаза по прежнему мудро смотрели на меня. И только в уголках глаз затаилась горькая смешинка. И язычки пламени продолжали свой завораживающий танец. Он все понимает. Он меня видит. Он смотрит на меня не оценивающе, не прицениваясь, он меня… ценит?
Живя много лет в скорлупе своей квартиры я не привыкла быть на постоянном прицеле таких глаз. Это сковывает. Это лишает воли. Я не готова разгадывать его тайны. И не готова открываться сама.
Он отвел глаза и потянулся за чайником, чтобы подвесить его к треноге. По участку разнесся одуряющий запах трав…
Он встал и пошел в дом. Я виновато опустила голову. И хоть ни слова не было сказано, но что это меняет? Все понятно.
Перед котелком появляется бутылка водки и граненый стаканчик. Ровно сто грамм. Один. Поднимаю встревоженно-вопросительный взгляд. Огоньков нет, в глазах одни смешинки.
Правильно прочитав мой взгляд, протягивает мне глубокую некрашенную деревянную ложку и кусок черного хлеба - Пробуй!
- А ты?
- Я следом. Пробуй.
- Типа, через два часа не помру, тогда и ты есть начнешь?
- Ну вроде того… - смеется.
Беру ложку, черпаю из котелка варева, он подставляет мне под ложку кусок хлеба, чтобы ни одна капля не пропала зря. Дую. Прихлебываю из ложки.
- Вкусно?
- Бесподобно! - улыбаюсь.
Он берет бутылку, снова провожаемую моим встревоженным взглядом (понимаю, что веду себя глупо, но ничего не могу с собой поделать. А вдруг это одна из его тайн. Не хотелось бы так банально рушить очарование этого дня.) , подмигивает мне, наливает стопку до краев и… опрокидывает ее в котелок.
- Пробуй!
-.. ты уверен? В бутылке мышьяк или клофелин? - делаю преувеличенно серьезное лицо.
- Яд курарэ. Давай, я первый, - он тоже предельно серьезен, только глаза искрят.
Решаюсь снова зачерпнуть из котелка. Нюхаю, как кошка, потом пробую на язык. А потом… проглатываю его, чуть не вместе с ложкой.))
- Ну как?
- Это… это… что это? ! - уха заиграла нюансами, все вокруг обострилось, мир приблизился и краски полоснули по глазам. Такого испытывать мне до сих пор не приходилось. Хоть доводилось пробовать самые разнообразные блюда за свою не короткую жизнь.
Уха ушла в один присест. И я не поручусь кто больше схомячил, я - хрупкая, бледная городская женщина, подобранная им на улице, как бездомная кошка, и из жалости вывезенная на травку, или он - крупный, крепкий, седой мужчина с лицом, будто вырубленным топором и смешинками в уголках глаз.
За ароматным чаем беседа полилась уже сама. Свободно, неторопливо и извилисто. Но о чем бы мы ни говорили - об устройстве мира или построении рыбного хрящика - вторым слоем, не озвученные, шли вопросы, на которые пока не было ответов.
Я откинулась на спинку брезентового креслица, покрытого клетчатым стародавним пледом для мягкости, сытая и размякшая. Взгляд мой бесцельно блуждал по окрестностям. Наткнулся на забытую на качелях шаль. Меня мысленно встряхнуло - так естественно и органично она там смотрелась. Как будто лежала вот так и покачивалась там всю жизнь. Жизнь до меня, и жизнь после меня. И душа моя теперь тоже останется здесь, как эта оставленная на качелях шаль.
И я поняла, что в принципе, какая разница, что будет дальше. Существовала только эта минута времени в этой точке пространства. И эту минуту времени у меня уже не в силах отобрать никто. Даже я сама..