Они молчали, и он – молчал, ожидая, когда они переварят сказанное им.
4.19. ОТВЕТ СЕМЬИ
Первым пришёл в себя «отец». Он с трудом оправился от изумления, в которое поверг его, как и всех остальных, этот странный и уродливый, по всем меркам, моркус Раптоид. Никто и никогда здесь так дерзко не говорил, и никто из них и не ожидал услышать такой удивительной и странной речи. А в особенности от того, кого они все считали совершенным уродом.
Они, дети порока, не напрягавшие мозги от рождения своего, забыли или просто не знали многие слова и понятия, о которых здесь говорил Раптоид-Чек. И теперь, как заворожённые, слушая его, они напрягались изо всех сил, чтобы понять-догнать, о чём говорит им урод-Раптоид.
Раздражение, возникающее от чёткого осознания своей собственной тупости, перемешивалось в них с предощущениями грядущих серьёзных изменений, и с внезапно пробудившимся чувством ожидания чего-то доброго и светлого, чего они всегда были лишены в этой своей гнусной и грязной жизни.
И когда Чек замолчал, многие из них всё ещё продолжали находиться там, в пригрезившемся им замечательном и сладком будущем. И чем дольше длилась пауза, тем труднее им было выйти оттуда и тем меньше им этого хотелось…
Но тут, резко и сильно хлопнув ладонями по столу, встал, наконец, «отец». Все остальные присутствующие на совещании, дружно вздрогнули, теряя оцепенение, а вместе с ним и восторг обольщения от чудесной речи Чека-Раптоида. Они с каким-то даже сожалением почувствовали, как их стремительно покидают необыкновенно приятные ощущения, едва приоткрывшихся перспектив новой беззаботной и счастливой жизни…
«Отец» пристально и с ненавистью смотрел прямо в глаза Чека, и этот взгляд ничего хорошего не сулил. Он молчал и смотрел, смотрел и скрипел зубами, и Чек понял – пощады не будет. Наконец, прозвучало:
- Ты сладко говорил, Раптоид-Чек. Твои слова, совсем как штрэк, больную душу лечат и ласкают. Да только те слова – слова, всего лишь. Они затихли – нет их, словно не было, исчезли навсегда! А Голод наших душ остался – вот беда! Что посоветуешь, Раптоид? Как дальше бедным и убогим «братьям» быть? Как нам тот вечный голод победить?!
Не знаешь! – вижу я в тебе ответ. И не пытайся одурачить наш совет. А я тебе даю прекраснейший совет: попридержи язык болтливый. И Сью мы знаем, и тебя, с тех пор, как ты ходил сопливый. Да, да, ты был тогда сопливый, был «крыса» ты и вор блудливый! Ты думаешь, мы позабыли навсегда, иль ты считаешь, что не знали мы тогда, как ты тянул еду от нашего семейного стола? И было это не однажды! Но шлюха-мать твоя тогда спала с «отцом» семьи, хотя с ней делать мог то каждый. Его прощенье для тебя, «крысёнка» и вора, всегда канючила она…
Ну что, я освежил твои воспоминания? Я вижу голод власти и тенета непризнания в тебе так велики, что закрывают разум твой. И оттого напомнил всем я прошлое того, кто ныне вдруг в мессии рвётся, не понимая одного, что жизнь и штрэк – есть суть одно, и связь такая не прервётся!
Мы так хотим, и будет так, а ты – зануда и дурак! Тебя прогнать, наверно, надо, а может быть – убить? Но ты – дурак большой и сильный, и, верю, сможешь навредить врагам семьи ещё немало. А чтоб семье вреда поменьше стало, а нашему врагу побольше перепало, тебя пока что в карцер мы заточим. А как тебя лечить, и что с тобой там делать, сейчас и здесь решим, не истечёт и ночи.
Ещё вопрос: сдаётся мне, из речи той – ты к штрэку равнодушен стал? Так вот, мы на иглу тебя посадим сами! Дней через сто чтобы предстал исправленным и обновлённым перед нами. А коли ты дурак, и не поймёшь мою науку, устрою я тебе большу-ую скуку: недалеко заброшенная штольня есть, где сонмы крыс привыкли наших мёртвых есть. Они, ушедших в мир иной, привыкли привечать, вот и пойдёшь ты наших крошек просвещать. Туда тебя живым мы сбросим – так перед смертью будет время поскучать. Я думаю, твой Ангел не спасёт тебя, и ты получишь час, чтобы проклясть себя…
А жизнь твоя закончится когда… тогда и мать твою – туда!
«Отец» закончил и встал. Пристально всматриваясь в глаза, он обошел каждого слушавшего его члена стаи. Он искал в их глазах следы от той речи Чека, и готов был прямо здесь и немедленно совершить показательную казнь. И все это поняли, хоть и были тупы. Потому все присутствующие командиры, согласно и одобрительно, закивали головами – семья подтвердила приговор.
* * *
Чек потерял счёт дням в этом каменном мешке. Он был прикован обеими ногами и рукой к стене, он исхудал, покрылся гноящимися язвами и струпьями. Через каждые несколько часов к нему приходили мучители. Они избивали его, втыкали ему дозу, давали дохлую крысу, в качестве еды, и уходили, издеваясь и громко хохоча.
Он не был сломлен или раздавлен… но он чудовищно устал.
Одно спасало здесь его разум и дух: у него был Друг, с которым он говорил, который его утешал и ободрял.
Однажды ночью, накануне завершения экзекуции, Чек пообещал Ангелу:
- Прости, Отец небесный, - не смог их убедить!
Их суть не переделать, их ум не разбудить.
Я помню те слова, что мне ты говорил,
Я выполнил задание, и всё им повторил.
Я помню о лечении и методах пути:
Не помогло наружное, так следует найти
Другой путь – хирургический, как ты его назвал,
Ты верь мне, добрый Ангел, тебя я не предал!
Я сделаю, что нужно, я всё перенесу,
Раз так угодно Небу: и штрэк, и боль, и голод…
И смерть свою, и Сью…
4.20. ПУТЬ ЧЕКА НА НЕБЕСА
Безропотно отсидел Чек отпущенный ему срок. Безропотно получил свои