Николай Шапошников на кануне отъезда на пасеку, ворочался с боку на бок в постели, не мог уснуть. На душе было не спокойно, в голову лез какой-то кошмар из не хороших мыслей. Эти мысли, уже больше недели днём и ночью бродили в его голове не давали покоя.
А сегодняшней ночью особенно, нервный пик достиг своего апогея.
И всё беспокойство началось с того, что на одной из трёх принадлежавших ему дач, расположенных в разных загородных местах, оборвали всю клубнику.
И что главное, это произошло именно на одной из его любимых дач, которая находится в черте города.
Да, он всё сделал как положено, написал заявление участковому, но каких либо сдвигов со стороны участкового не видел.
С милицейской стороны был полный штиль, участковый жаловался на нехватку бензина, то на нехватку драгоценного времени, которое не в состоянии было наполнить паруса власти.
И от этой тянучки рождалось предчувствие каких-то более тревожных событий.
Оно лежало на душе этаким зудящим, неугомонным червячком и вгрызалось, скоблило его в самой глубине сознания.
Если так дело пойдёт, что же дальше-то будет, рассуждал он, проводя не первую бессонную ночь на этой даче.
Пришлось на всякий случай, принять экстренные меры на остальных участках.
С того самого дня, все члены семьи ночами должны были находиться на дачах.
А по выходным дням, обязательно круглые сутки.
На второй даче, которая за пионерским лагерем Орлёнок, теперь постоянно находится жена Нина Игнатьевна.
Раньше она преподавала в школе геометрию, математику, и была заслуженным учителем области.
В этом году, уже шесть лет будет, как она ушла на пенсию, и помогает ему с дачными делами.
От посещения пасеки она в своё время категорично отстранилась, за исключением разве что пару раз, да и то это было по молодости.
Пчелиные укусы болезненно отражались на её здоровье.
Подумал о жене и сразу вспомнилась однажды сказанная ей фраза, об одном ученике, который стоя у доски решал пример:
Два прибавим, а три, на ум положим.
Вот зачем, и для чего, эти мысли бродят в бессонной ночи? Он не знал, да и не думал об этом, они сами, без его на то воли, решали за него. То входили в нужное русло, то произвольно выходили и шли вереницей по замкнутому кругу, сводя его с ума.
Вспоминались и другие истории произошедшие в молодости его супруги.
Она рассказывала про своего отца, который не смотря на пожилой возраст любил над кем либо подшутить.
Это было в конце войны, когда мужики в сёлах были на вес золота.
Отец у супруги работал в лесном хозяйстве и в связи с этим имел бронь.
Поскольку работал на земле и знал в ней толк, там же в лесном хозяйстве организовал артель по выращиванию картофеля и бахчевых культур.
А в бригаду определил двух снох, да свои две дочери хоть и подростками были,но всё же помощь от них была.
Времечко было тяжелое, особенно прокормиться с такой оравой, было не легко.
Участок находился далеко от города в сосновом бору, с весны батюшка увезёт их туда и они там как цыгане, всё лето и живут.
Потом к ним приписали ещё двух молодых женщин, эвакуированных с Ленинградкой области.
Их одиноких тоже кормить надо было, мужики все на фронте были.
Вот батюшка один за всех мужиков и крутил бахчевно бабским хозяйством.
Народ и начальство бывало наведывалось к ним на заимку, всем чего-то от них нужно было.
Как-то приехал один казах, лет под пятьдесят наверно ему было в то время.
Девчата всё посмеивались не столько над ним, сколько над его одеянием. На дворе лето в полном разгаре, а нежданный гость в меховых шароварах приехал и куртка такая же.
А дух от него шёл такой, что с ног сшибало.
Загрузил бричку продукцией и увёз в город.
Потом ещё раз приехал, а поскольку до города был не ближний путь он просился переночевать на заимке.
Ночевал в своей бричке под раскидистой сосной.
Может глядя на молодых женщин у него другие были намерения, но женщины не обращали на него внимания.
Супруга рассказывала что мы старались не подходить к нему, только так издали видели что казах укладывался на ночлег.
Ближе к осени, гость повадился довольно часто приезжать, бывало и три раза в неделю ночует на заимке.
С отцом вроде как друзья стали, дровишки стал возить в город.
Таким образом, место под сосной за ним так и закрепилось.
Бывало приедет, лошадь из упряжи выведет на зелёную лужайку, напоит её водой, благо что она была там вволю. А потом себе чай готовит на костре, разведённым тут же рядом с повозкой.
На ночь всегда ставил ведро с водой на земле рядом с бричкой.
Для чего воду готовил с вечера, ни кто не знал, да и не задумывался об этом, но ведро с водой всегда там стояло.
Женщины не раз слышали, как отец то ли в шутку то ли всерьёз рассказывал в каком виде спит новый постоялец.
После вечерней трапезы, на дно брички он стилет кошму.
Снимает с себя меховые штаны, рубаху и укрывшись бараньим тулупом спит в том, в чём его мать родила.
Как-то рано утром, отец хотел разбудить гостя, чтобы съездить в ближайшую балку за дровами.
Направившись к сосне он услышал, как под изумрудным шатром дерева раздавался сонный храп потомка Чингизхана.
А когда подошёл ближе, то увидел, что его меховое покрывало сползло с задней части смуглого тела обнажив совершенно голый зад.
У него мелькнула озорная мысль подшутить над гостем. Он слил из ведра воду, оставив в нём одну треть, и оставил её там же. На журчанье воды только лошадь подняла голову и посмотрела в сторону брички, а хозяин её, продолжал спать.
Потом отец пришёл в наш шалаш и с таинственным видом сказал чтобы женщины тихонько шли к большой сосне, только с противоположной стороны от брички.
Необходимое соблюдение тишины отец объяснил тем что якобы на дереве сидит необычно красивая белочка, которую и он ни когда раньше не видел.
Вот все женщины тихо собрались под сосной и глазами выискивают ту самую белочку.
А отец тихонько подошёл к бричке и ливанул из ведра холодной водой в голый зад гостю.
Казах закричал как ошпаренный, ой-бой и во весь рост подскочил на бричке.
Глаза округлились, ни чего не поймёт сначала, а потом сообразив в чём дело спрыгнул в низ и ухватив попавшую под руку жердину погнался за отцом.
Женщины в начале онемели при виде голого мужика с жердью, а потом с визгом бросились врассыпную.
Отец с хохотом уворачиваясь от ударов голого гладиатора, петлял между опущенных до самой земли лохматых сосновых лап пока тот совсем не выдохся.
Гость рассердился на отца за так неожиданно принятый душ и уехал в город с порожней бричкой.
Много чего жена рассказывала, да и свои приключения вспоминались, ночь казалась куда длиннее жизни, когда сна нет. А мысли в ночи всё одно к насущным проблемам поворачиваются.
Хозяйство развёл большое, дел невпроворот.
На третьей даче, сын, а там ещё свой дом в городе и шесть соток огорода имеется.
И вроде бы всех домочадцев распределил, на всех участках неусыпный контроль поставил, а всё равно, как не крути, на душе почему-то не спокойно.
В доме сноха осталась хозяйничать.
Одной-то ей находиться не страшно, две огромные овчарки по блоку пущены. Одно беспокоит, она на сносях шестой месяц ходит.
А мало ли что в это время может с ней случиться, и об ней надо думать.
От приходивших в голову мыслей, сон пропал совсем. С открытыми глазами, устремлёнными куда-то в потолок, лежал на кровати пока не забрезжил рассвет.
Наверно пора вставать.
Все равно сна нет, голова только разболелась, стучит в висках, одни мысли на уме -- что делать, да как быть.
В который раз, мысли вернулись к варварски обворованным грядкам.
- Спелая ягода или не спелая, клубнику же ночью не видно.
И тут мелькнула догадка!
Так,так значит, это что получается?
Выходит, это делали днём. Не с фонариками же они её собирали?
Ночью фонарик далеко видать, кто нибудь из соседей наверняка заметил бы.
Хотя, если с другого боку посмотреть: допустим это сделали здешние - так они и не признаются, клубника-то у него, всем на зависть была.
Это воровство, в один момент сломало его отлаженное до мелочей, дачное хозяйство. Продолжая думать он встал с пастели и начал натягивать на себя одежду.
Сын предлагал продать, одну дачу, и купить жигулёнка. В расстроенных чувствах он не заметил, как стал размышлять вслух.
Жигули ему захотелось! А куда ж я четыреста седьмого москвича, девать буду.
Две машины в хозяйстве содержать? Опять же, накладно будет.
Продать москвича!
Так за него сейчас ломаного гроша не дадут! Да кто его и вообще купит?
Да и дачу жалко, всё своими руками сделано, добротно.
Сам столяр краснодеревщик, и для себя делал не для кого-то.
Каждую палочку к месту пристраивал, да по десятку раз, примерял, орнаменты вырезал.
Загодя ведь, за всю оставшуюся жизнь думал.
Сыну единственному останется. А там, глядишь, и внуки появятся.
Это он сейчас, вольности захотел, а может, не ровен час, сноха чего нашептала ему.
Он и заегозился, продай папка одну дачу, да продай.
Ишь, чего захотел! Нет уж, пока я живой, будет так, как я решу.
С этими мыслями он взял ведёрко и вышел на дачную усадьбу.
Под яблонькой стояла дубовая бочка, с вечера наполненная свежей водой.
На дачном участке, Николай считал своим правилом в конце рабочего дня обязательно заменить в ней воду.
За ночь водичка отстаивалась и утром как слеза была!
Находясь один на один с немыми свидетелями его кропотливого труда он забывался и с назиданием иногда ворчал.
Это не то, что, в вонючем от хлорки водопроводе. Всю зиму она в горле колом стоит. А уж как весна придёт, так не нарадуешься этой чистейшей водицей.
И сейчас остановившись у бочки с занесённым над ней ведёрком, он не решался всколыхнуть зеркальную поверхность маленького озерка, любуясь отражением натюрморта.
Небо, как яблочный плод, наливалось розовыми прослойками, рассыпанные в утренней зорьке звёздочки казались драгоценными камнями. А с боку, яблоневый куст примостился, надо же, как картина не писаная, с наливными яблоками.
Донышко ведра, коснулось прозрачной чистоты, и картина раннего утра, исчезла в водяных блёстках, испуганно забегавших по поверхности.
Утро неслышной поступью входило в свои апартаменты, перекликались ранние пташки и алая заря всё выше занималась на востоке, расписывая красками фиолетовое небо.
На пригорке тёмного небосклона, показалось стадо тонкорунных барашек, медленно плывущих по дальнему горизонту. Короткая, летняя ночь быстро уходила, оставляя большую часть суток, летнему дню.
Полюбовавшись зардевшим восходом, и определив по особым приметам, что денёк должен быть хорошим. Николай вошёл в дачный домик, зажёг горелку газовой плитки и поставил на неё чайник. Капли воды, зигзагами стекали по синей эмали чайника, оставляя мокрые следы, а достигшие окантовки донышка, с шипением пузырились, превращаясь в пар.
Николай смотрел на эти шипящие капли и…
Уходил в свои мысли, которые одна за другой витали в его голове, всплывшая как на поверхности воды свежая мысль, гребнем своей волны перечеркнула предыдущую.
- Ладно, что думать об убытке, час от часу всё равно не легче, пока чай вскипит, пойду-ка я к соседу по даче.
На дворе-то, почти рассвело.
Он завернул за угол своей дачи и вышел на узенькую дачную тропинку заросшую ковром спорыша. По обе стороны улочки, сорные травы сдобренные органикой вылезли из-под контроля заборных порядков, и стояли ни кому не нужные, демонстрируя сочный исполинский рост. И среди кряжистых кустов полыни можно было видеть пробивающие себе дорогу кусты вездесущей малины, а то и крапивных зарослей. А у соседа и в самой даче такое творилось.
В другой раз-то, он и не пошёл к этому соседу. На такую дачу, глаза бы его не хотели смотреть, да и с другими не очень то встречался.
Ну а теперь деваться некуда, пришлось идти так сказать на поклон.
Подойдя к соседскому строению, он трижды стукнул в перекошенное окно развалюхи.
В нижней части окна, появилась косматая шевелюра, а вслед за ней и распухшая физиономия соседа.
Охрипший после сна голос, спросил:
- Ты чо, Николай? Опять тебя обворовали, чо-ли?
- Кузьмич, типун тебе на язык. Ты что, мне зла желаешь?
- Нет, нет, ты что Николай! Это я к тому, что тебя так спозаранку притащило сюда.
А зла, нет, нет, соседу зла желать, что себе яму копать! Так что, ты уж, не прими это к сердцу-то.
Сосед затянулся в зевоте, открыв нараспашку беззубый рот.
- Маленько не доспал, вишь как рот дерёт – совсем распозихался.
- Ладно, Кузьмич! Мы с тобой, давно уж по соседству живём.
Примирительно сказал Николай, и продолжил:
- Так вот, я, что пришёл-то к тебе.
Мне уехать надо, дней на десять. Ты не приглядишь за моей дачей, может, кто ночью баловать будет. Стук, там какой -- А?
- Приглядеть то, я уж пригляжу, но там и поливать ведь надо, ежели ты на десять дён, хошь уехать! Десять дён без поливу, срок-то уж больно большой.
- За полив не беспокойся, мой сын на автобусе приезжать будет.
- Так пошто сынок-то, не останется здеся.
- Он на другой даче сидит.
- Вот, якорь тебя! Задал ты себе мороки с энтими дачами, чай не молодой уж, продал бы какую.
Николай в душе ругнулся, и этот пропойца туда же воротит, сговорились с моим сынком, что ли.
А в слух сказал другое:
- Так продать-то не вопрос, раз и нет её, дачки-то! Но жизнь то, смотри, как сейчас меняется, в газетах что пишут, а вдруг если что? Как жить-то потом?
- Да брось, ты! Ни чо не меняется, как жили мы, так и живём. Вон, хлебушко есть, сальцо, мясцо немного есть, магазин откроется, пузырёк купим. А там, на грядках закусон, сам в рот просится, огурчики помидорчики, редисочка.
Чем не жизь, а, Николаюшка!
На его лице расплылась радостная улыбка, волнообразно встопорщившись небритой щетиной.
Николай слышал, как в хмельной, гортани у Кузьмича, от одного воспоминания о спиртном, в слюнном изобилии клокотали радостные нотки.
- Ну ладно, не меняется, так не меняется.
А про себя опять думал; это для кого как, не меняется. Такие люди как ты, не думают о своих детях и внуках.
Для успокоения души, ещё раз переспросил:
- Так значит, присмотришь за дачей-то?
- Езжай, коль шибко надобно, и не беспокойся, обязательно присмотрю.
Николай вспомнил про чайник и, попрощавшись, пошёл к своей даче, на ходу, мелькнула мыслишка о Кузьмиче: Дуришь ты Кузьмич, однако….не ме-ня-ется!
Мысль не имела своего продолжения, потому что, когда он открыл дверь своей дачи, то увидел чайник и потухшую газовую плитку.
- Мать честная! Хорошо хоть искры не было! Надо ж так заболтался!
Закрыл флажок газовой плитки, открыл все окна, двери, схватил старенький пиджачишко и давай им размахивать, проветривая помещение.
Когда газы полностью выветрились, он устало сел на табуретку, руки дрожали, чай пить расхотелось.
И опять это проклятая мысль стучала в ушах!
Продай дачу, продай дачу.
Вот и продал бы...
Стоило задержаться немного, и всё! Сгорела бы она синим пламенем, да ещё и балон взорвался, а там гараж с машиной.
Горе то, одно не приходит, цепочку за собой тянет.
Вроде бы он себя считал не суеверным, но тут невольно приходят мысли, о чёрной полосе жизни.
Когда мало-мальски, отдышался, успокоился.
Стал готовиться к отъезду, на всякий случай отсоединил газовый баллон и унёс его на улицу, в маленькую кладовку.
Закрыл окна, двери, и спустился в гараж.
На ходу размышляя, что нужно взять на пасеку, и что наказать сыну, чтобы он сделал, пока его не будет на этой даче.
Выгнал из гаража своего верного помощника, поставил приготовленную с вечера, корзинку с овощами на переднее сиденье, и поехал домой.
В раннее утро субботы, городские улицы были еще сонные и пустые. Автобусные парки, работали в вялом режиме.
На остановках стояли редкие пассажиры, судя по тому что, они держали в руках, это были в основном дачники. Мелькали вёдра, корзины, завёрнутый в тряпицы, огородный инвентарь.
Дорога домой, много время не заняла.
Заранее выключив зажигание, экономя на бензине, накатом подъехал к своим воротам. В ограде, нетерпеливо поскуливали собаки. Они по звуку машины, издалека почувствовали своего хозяина, соскучились.
Не хотелось, ранним стуком тревожить сноху, но иначе, не попадёшь даже в свою ограду.
Тихонько постучал в окно.
Вскоре послышались шаги, ему показалось, что шаги были не женские, а мужские.
В голове мелькнула сомнительная мысль:
Что она! Так отяжелела что ли?
С мягким шелестом, отодвинулся деревянный засов, потом со стоном звякнула щеколда, и, наконец, в замочной скважине скрипнул ключ.
В открытой калитке, на его удивление, стоял сын.
- Почему ты не на даче?
Так я с первым автобусом приехал!
Отец недоверчиво посмотрел на сына, но ничего не сказал.
Только подумал;
- Ишь, как раненько прикатил. Беспокоится за свою жёнушку, в другое время дрыхнул бы вовсю, и в ус не дул, а теперь вот, забота есть.
Через полчасика, на открытой веранде сноха накрывала стол, в тарелке рубиновыми шариками с капельками слёз, лежала свежая редиска, плачущие тягучим соком, перья лука и блюдце с нарезанными ломтиками домашнего сала.
Не далеко от стола, на газовой плите варились куриные яйца.
Сын за завтраком спросил:
- Папа, ну как, не надумали дачу продавать.
Эти разговоры о продаже дачи уже действовали на нервы, но до поры, до времени не хотелось портить отношение с домочадцами, да к тому же сношка сидит рядом и явно ждёт от него положительного решения.
Поэтому он отмахнулся ни чего не значащим, но категоричным ответом.
- Время нет, на эту тему думать! Вот отдежурю на пасеке, тогда все вместе и обсудим этот вопрос. А пока, соберите мне продукты, консервы там какие, яйца хлеб, крупы немного, на десять дней же уеду. Корзину с овощами я уже взял.
Встал из-за стола и направившись к выходу, добавил:
- Если что, я буду в пчёльнике, мне нужно кое-что там собрать для пасеки.
***
Николай Шапошников складывал в свой четыреста седьмой москвичок всё, что могло, понадобится там, вдали от цивилизации.
Тщательно упаковал одну половину пачки вощины, взял заготовленные брусочки рамок, упакованные по десять комплектов в пачке.
Вощину положил в разноску, но там для неё оказалось много места.
- Так не годится! В дороге болтаться будет, могут испортится уголки.
Стал искать, во что бы её завернуть, так чтобы мягче было.
- Ага! Халат же есть! В него я и заверну.
Обернув вощину халатом, он поставил её в ящик и пристроил всё это в багажник машины. Отошёл немного в сторону, и долго смотрел на него.
- Нет, здесь, однако трясти будет, да не ровен час ещё пыли понабьётся. Поставлю-ка лучше я его в салон, на заднее сиденье.
Умастил ящик на заднее сиденье, сверху положил постельную принадлежность, тоже тщательно упакованную в целлофановую плёнку.
- Ну, вроде бы всё, осталось положить продукты и можно ехать.
Продолжение следует.