Я напряглась. Страха не было. Сердце колотилось, конечно, но голова была ясной, и руки не дрожали. Ну, может, самую чуточку…
Через пару секунд за занавеской возник знакомый уже силуэт, и я, не теряя времени, мгновенно распахнула створку форточки, сунула в нее руку и что было сил вдавила головку баллончика. При этом резко отвернулась и закрыла лицо сложенным вчетверо бабы-Паниным платком.
За окном раздался отчаянный крик, потом вой, переходящий в хрип, а я все давила и давила… вложила всю ненависть, всю свою боль, все страдания… В этот миг я желала смерти корчившемуся за окном незнакомцу, который, судя по треску ломающихся кустов смородины, в эти самые кусты и свалился.
В это мгновение, будто дождавшись условного сигнала, хлопнула входная дверь, и спустя секунду раздался короткий всплеск воды, сопровождаемый троекратно усиленным ревом, а затем посыпался град ударов, сопровождаемый громкими бабы Паниными нравоучениями: « Я те покажу, убивец проклятый!.. Я тя научу, как на белом свете жить надо!.. Подойдешь ты еще к моей Лизке!.. Я те ноги-то все переломаю… научу, как по чужим дворам шастать!..»
Я прильнула к темному стеклу, пытаясь разглядеть, что там происходит. Человек за окном выл и извивался, затем вскочил и, дико крича, рванул в сторону калитки. Разрывалась ошалелым лаем Одарка, ей вторили все собаки в округе – шум, гам, ор! Настоящая Варфоломеевская ночь, не иначе!
Сообразив, что враг спешно отступает и вот-вот покинет поле боя, я выскочила во двор, схватив на ходу, что под руку попалось, и, настигнув одновременно с войсками союзника (читай - бабой Паней) позорно бегущего противника, стала его обихаживать от души своим оружием.
«Проводив» парня за калитку, мы для острастки выкрикнули вслед пару-тройку угроз и вернулись в дом. Где-то неподалеку раздался звук отъезжающей машины. Операция была успешно завершена.
Раскрасневшиеся и косматые, тяжело дыша, мы опустились на табуретки и посмотрели друг на друга… и захохотали во все горло. Баба Паня все еще сжимала в руках изрядно растрепанный веник, я же сидела в обнимку с валенком сорок шестого размера.
- Чем вы его окатили, уж не помоями ли? - задыхаясь от смеха, спросила я.
- Кипяточку поддала, чтоб пожарче было, - утирая выступившие от хохота слезы, простонала баба Паня. - Плеснула из ковшика на задницу, теперь долго помнить будет!.. Может, чайку? – предложила без перехода. - Погладим ему дорожку?
- А давайте! - обрадовалась я. - Что-то я проголодалась после продолжительных боев!
Мы умылись, привели себя в порядок, и за чаем баба Паня подытожила:
- Теперь не сунется. Мужики смелые, пока отпора им нет. Чем больше молчишь, тем нахальнее становятся… Ишь, распетушился, душегуб! Думал, управы на него нету? И-и, милок, Степаниду только тронь!
- Спасибо вам, баб Паня… Только зачем же вы на улицу выскочили, ведь договаривались же… Вдруг бы он вас покалечил, что тогда?
- Запомни, Лиза, - помолчав, отозвалась старушка, -твой страх другой человек всегда чувствует, даже если вас каменная стена разделяет. И чем больше ты боишься, тем хуже для тебя же. А ему – на руку, тогда он тебя одним плевком может на тот свет отправить – от одного только страха окочуришься. Никогда и ничего не бойся, смелость – она города берет, слыхала, как в песне поется?
От нее сила берется невиданная, богатырская. Даже собака чует, когда ее боятся, оттого и кидается… Ты видела когда-нибудь, что бывает с трусливым человеком? Его просто загрызают те, что посмелее да понаглее. Подлости творить да низости всякие – грех великий, а за себя постоять или за слабого, скажем – это умение всегда было в цене. Нельзя быть беззубой, трястись перед всяким гадом. Пусть лучше тебя боятся, чем быть загнанной в угол. Запомни это хорошенько на всю жизнь.
Кажется, никогда я еще так сладко не спала, как в ту ночь…