Старший Отец, Евжениус Видящий умирал. Преемник не назначен - пусть святые Отцы попляшут, покидаются грязью друг в друга, спеша занять тёпленькое местечко: слишком плотно погрузились они в трясину беззаботности. Старший Отец, при жизни причисленный к лику святых, мог позволить себе подобное предсмертное развлечение. Кстати, о развлечениях. Евжениус протянул дрожащую, истончившуюся от времени и заклятий руку к столику, изваянному из костей еретиков, аккуратно вылил содержимое заветной бутылочки на приготовленный заботливым слугой кусочек твёрдого сахара - редкости в этих широтах. Тем более, что сахар этот был старательно выкупан в лучшем абсенте Ста королевств. Затем зажёг запасённую лучинку от Внутреннего пламени и позволил огоньку перекинуться на сахар. Запах весьма обрадовал старца. Когда же сгорело всё, что должно, Евжениус уронил кусочек в освящённый святым знамением напиток, и медленно, смакуя каждый глоток, испил. Предсмертная тоска отступила, рот заполнила чёрная горечь, и Старший Отец погрузился в наполненную горячей водой и благовониями ванну, в которой так любил греть свои старые кости. Не самая худшая смерть для старика.
Вода приняла Отца, лёгкая рябь пробежала по зелёной поверхности, послышался еле уловимый плеск вёсел давней звёздной ночью, когда Святой Огонь пожирал берег и удушливый чад горелой плоти забивал ноздри даже через смоченный духами платок. Погибло много Отцов, и, что самое ужасное, их тела так и не удалось найти, а значит, Церковь навсегда лишится их верного служения. Однако никто не отдал свою жизнь даром. Последний еретический оплот был взят и ныне корчился в пламени тысяч и тысяч костров. Горел берег, горело море, пылали реки, неся обжигающие волны пламени, облизывая тлеющие останки ереси. Крики и стоны смолкли, уступив место деловитому потрескиванию и шипению Внутреннего, Внешнего, уже и не разберёшь какого, огня.
- Старший Отец, все уличённые очищены. Во имя Господа и его милостью, - Доцеан, полуэльф и кардинал, склонился в ритуальном поклоне.
- Да примет Господь их заблудшие души. - Старший Отец взмахнул рукой, отдавая приказ, и та тяжело шлёпнулась о воду, подняв веер мелких брызг.
- Нечего бояться воспоминаний, - прошептал Евжениус, чувствуя, что его снова уносит. - Пусть, как говорят тёмные, моя смерть будет лёгкой.
А в ответ - оскаленная морда, полная окровавленных, поломанных зубов. И ненависть в жёлтых глазах. Тычок копьём - глаза открываются шире, огромные когтистые лапы смыкаются на древке пронзившего тело орудия и в последнем усилии, невзирая на застывшую в теле боль ломают его, словно случайно подвернувшуюся шею. Эльф, вертя в руках обломок, усмехнулся:
- Животные, - и, достав из ножен тонкий длинный меч, прошествовал дальше, ища пока ещё живых.
- Стой! - Евжениус привстал на стременах, напрягая тогда уже слабые глаза. - Притащи его ко мне.
Эльф склонился в поклоне и без малейших признаков брезгливости схватил за шиворот визжащего орчонка, неведомо как выжившего в недавнем побоище. Старший Отец заметил лишь мрачный огонёк ненависти, вспыхнувший в чёрных озёрах глаз Кертии, единственного тёмного в рядах Ордена.
- Упакуй его, - сказал Старший Отец. - Возьмём с собой.
Годы складывались в минуты и мутная вода начала остывать.
- Помилуйте, Отче, как можно? В святая святых, так сказать? Пусть не в тюрьме, но зачем же пускать в библиотеку? - недоумевающий взгляд епископа Сальменского сопровождался бурной и гневной речью, однако рука его твёрдо поддерживала локоть Отца. - Я в первую очередь пекусь о благе Ордена, и поэтому осмеливаюсь просить истолкования сих дивных приказов.
- Извольте, - Евжениус кашлянул в платочек. - Вы можете назвать причину, побудившую орков так близко подойти к границам Ордена, да ещё в таком количестве?
Епископ покачал головой:
- Однако опасности нет...
- Благодаря чему, мой дорогой епископ? - елейным тоном вопросил Старший Отец. - Благодаря своевременному информированию. Если бы мы узнали об этом позже, скажем, через неделю, кто знает, какие силы накопили бы на нашей границы эти кочевники? И кто знает, каким бы тогда был исход боя?
- Отче, однако при чём здесь?..
- Информация, любезный епископ, информация. Благодарю, вы провели меня, позвольте же побыть одному, среди столь милых взору сосен. Знаете ли, подобный воздух очень полезен в старости. А вам же следует молиться, любезный епископ. И молиться, знаете ли, за здравие нашего воспитанника.
Епископ смиренно поклонился.
- Мои планы ещё не готовы к разглашению, брат. Ещё рано.
Однако было уже поздно. Старший Отец уже не чувствовал тела. Не чувствовал вечной надоедливой боли в груди. Не чувствовал болезненных вдохов, раздирающих лёгкие. Оно и к лучшему.
- Да, несомненно к лучшему. Заметьте, при минимуме затраченных усилий, - ключник, забывший в молитвенном экстазе собственное имя и так и не вспомнивший его, отпил скупой глоток из предложенного бокала. - Скоро, глядишь, хоть ко двору представляй.
- Я вижу, наш воспитанник пришёлся вам по душе? - усмехнулся Евжениус.
- Должен признаться, Отче. Есть в нём, знаете ли, нечто, что редко встретишь среди Братьев.
- Что же это за редкость, брат?
- Вам - скажу, - ключник подался вперёд. - Искренность, Отче, искренность. Не в вере, нет, в ней все искренни. В жизни, Отец. Этого нам не хватает, уж простите за резкость.
Евжениус откинулся на спинку стула. Вот и славно.
- Что ж. Я считаю, что обучающая программа завершена. В скором времени нашего воспитанника можно будет отпустить...
- Отче, но...
- Помилуйте, уважаемый ключник. - Старший Отец улыбнулся. - Иначе стоило ли тратить на него столько сил? Неужели вы в рвении своём не постигли моего замысла?
- Увы мне, - ключник уныло уставился в бокал. - Грешен и скудоумен есмь, Отче.
- Не стоит убиваться. Вы замечательно справились с вашей задачей, любезнейший. Ничего не прошло вотще, знаете ли... А воспитанник, что ж. Ведь он орк, и его Внутренний огонь не обуздать никакой схимой. Его потянет к своим, в степь, его тянет туда уже много лет, судя по его стихам. - Евжениус поморщился. - Богопротивным, должен признать стихам, однако, знаете ли, не лишённым некоторого шарма... Как для светского творчества...
- И все они посвящены вам, Отче, - заметил ключник, теребя лопатообразную бороду.
- Часть плана, брат мой, часть плана. Церковь и Орден заронили зерно прекрасного в заблудшую душу одного из своих сыновей. И этот сын, потрясённый Их величием и сознающий своё ничтожество перед Их ликом будет служить Им верой и правдой, не за страх, а за совесть. Он не обретёт чаемого спокойствия среди милых его сердцу степей, в которые он нынче так стремится. Однако двери в оплот цивилизации и культуры тоже окажутся для него закрыты. Что ж, не хотел бы я быть на его месте. Ради часа, проведённого в наших стенах, он с радостью расскажет обо всём, виденном и слышанном в родном племени, и не будет в этом для него греха предательства. Мы же, любезнейший, выслушаем его. И поверьте, выслушаем внимательно. Раз уж Господь привёл нас жить в подобном соседстве, нам совсем не помешает знать о том, что творится у нас под боком. Ибо неисповедимы Его пути и Его милость неизъяснима, яко же и праведный грешен и грешный праведен суть...
Губы пытались шептать слова молитвы, холодная вода была густа, как мёд, в голове гудел погребальный перезвон. Старший Отец умирал. В любимой ванной, облегчив предсмертные муки священным настоем. А где-то в степях, терзаемый нещадной, беспросветной тоской, тихо плакал молодой орк.
Вода сомкнулась над головой Старшего Отца. Изъеденный ржавчиной кусок металла, почему-то именуемый мечом, воткнулся в сухую землю. Ванна дала трещину, и ароматная холодная вода, журча, тонкой струйкой устремилась на мраморный пол, оставляя дряблое тело Старшего Отца Евжениуса в неприглядной новорожденной наготе. "Из праха ты восстал, в прах ты и уйдёшь", - шепнули уста молодого орка. Он тяжело поднялся, колени подгибались, тело ещё сотрясалось от недавних рыданий. "Сволочи!" - пронзил тишину степной ночи грудной рёв, и орк смачно, самозабвенно плюнул. Дважды. В сторону ушедших с шатрами и лошадьми родичей, и в сторону Святого Города, так наказавшего своего приемного сына. Глаза разгорелись несытым жёлтым огнём. Спина распрямилась, узловатые, привычные и к перу, и к мечу пальцы сжались в кулаки. Грр'ух захохотал. Его душа, обугленная, покрытая лохмами чёрной копоти, больше не болела. Она умерла. Безвозвратно. Навсегда.
Воскрес Отец Евжениус на двенадцатый день, прямо во время обедни, которую, к вящему удовольствию молодых послушников, бесцеремонно прервали. Спешно выстроили процессию, взметнулись к сереющему небу хоругви, замироточили святые лики, а колокол, говорят, сам по себе отбил восемь ударов.
Однако кульминации так и не дождались. Отец не был явлен братии, и даже прошёл слух, что из храма изымают все посвященные ему иконы. Ключник принял обет молчания, а брат Кертия неожиданно для всех удалился в дальние пещеры, не взяв с собою даже положенного мешка сухарей. И уже утром объявили о великой милости, которую ниспослал Господь на достойнейшего слугу своего - даровав возможность как посмертного служения, так и величайшего самопожертвования. Двенадцать лет Евжи Милосердный будет творить насилие на земле, станет убивать, грабить и жечь, чтобы уравновесить все свои благие деяния, после чего навечно и добровольно останется в Чистилище, чем в который раз докажет, что вера и служение ради посмертных благ суть прах для истинного сына Господа и Церкви его. Истинная вера - это не путь к райскому посмертию, праведность не может достигаться желанием выслужится перед своим богом. Евжениус Видящий при жизни достиг высокого ранга, был удостоен причисления к лику святых. Что ж, он пожертвует этим ради своего бога, он в который раз покажет пример и отвергнет посмертные блага, предпочтя вечную неопределённость. Он докажет, что искренняя вера и истинное служение - в презрении собственных желаний, а настоящее самопожертвование - в беспрекословном выполнении воли господа, пусть даже это и закроет навсегда ворота рая.
Три дня не распускали процессию с хоругвями, три дня трудились святые Отцы, запершись в тесной келье с нововоскресшим, три дня непрерывная молитва веселила небеса, три дня обезумевший звонарь терзал демонов радостным перезвоном. А через две недели, когда рутина снова вошла в свои права и обитель вернулась к текущим делам, в саду возле бассейна установили каменную статую брата Кертии, изваянную столь искусно, что поглядеть на неё приезжали из самого Нештера, центра светской культуры. Впечатления оказались так глубоки, что вскоре образовалось целое течение, известное как тёмный классицизм, тем более, что по слухам Церковь хорошо платила как художникам, так и некоторым особо въедливым критикам. Это-то и придало течению налёт мистики и необычности.
Евжи Милосердный покинул Святой город за день до установки статуи, вместе с излечёнными нищими. Он плохо помнил себя после ранения, то и дело трогал страшный шрам, расчертивший лоб на две равные половины и тянувшийся по блестящей на солнце лысине до самой макушки. Мысли путались, но не привыкший много размышлять разбойник не обращал на эту мешанину внимания - хорошо, что жив остался, а там приложится. Святые Отцы славно постарались - ментальный барьер, отгородивший прошлую и настоящую жизнь воскресшего, держал крепко: Господь ниспослал умение и силы закрепить его на всю обозначенную дюжину лет. А дабы ничто не напомнило Евжи о смиренном прошлом, то короткое внушение направило копыта его кобылы за много лиг от Святого города - в земли Бирзы, степные засушливые территории, пригодные только к беспросветной тоске и бесконечным битвам со столь же желавшими этого орками. Старания братии мало что могли сделать с этим сварливым племенем, которое, несмотря на частичное принятие Веры, всё множилось и множилось.
Начал Евжи с оправдания собственного прозвища. Он помиловал десяток убийц, практически вырвав их из петли при большом стечении народа, после чего ухитрился бежать из города во главе банды присягнувших ему головорезов, попутно перебив стражу на всех воротах и отравив восемь городских колодцев из шестнадцати. По следу тут же были пущены лучшие маги Бирзы, но их поисковые эманации попросту растворились. Самые настырные получили нервный срыв и несколько месяцев кошмарных снов, в которых томящаяся под летним солнцем степь выпивала все их силы, поглощая сначала неуклюжие поисковые попытки, а затем и саму личность незадачливого мага. Наместник Бирзы вздохнул, выдал деньги семьям погибших, увеличил вдвое численность гвардии и отбыл на курорт, сославшись на давние нелады со здоровьем.
Однако немедленной катастрофы не последовало. Евжи лишь иногда тревожил окрестности Бирзы, грабя хутора и набирая недовольных всех мастей - человеческие расходы в разбойничьем промысле высоки.
Так прошло целых шесть лет. Давно уже приступил к своим обязанностям располневший на курорте наместник, найдя деньгам, направленным на содержание двойного числа гвардейцев, более достойное применение, побег десяти висельников перешёл в разряд городских легенд, слушая которые, улыбались сами очевидцы, а загоревшие дочерна хуторяне смирились с двойным налогом - городу и людям Милосердного. Конечно, поговаривали о степной вольнице, удалом народе с обрывками верёвок на шее и ятаганом на поясе, а доблестная гвардия дважды в год устраивала показательные облавы, разгоняя по степи бродяг, нищих и немощных от старости орков, издавна приходивших умирать в эти земли.
На седьмой год, в самом начале весны, прямо из своей резиденции был похищен казначей Бирзы, добрейший Дежни Майстериц, вместе с архивами казначейства за последние десять лет. Наместник получил очень резкое письмо, в котором Евжи собственноручно советовал приготовить невероятную для сонной Бирзы сумму в десять тысяч золотом, грозя в случае невыплаты переслать голову казначея к столу наместника, а архивы - во Взыскивающий надзор метрополии.
Вечером, когда за огромным чёрным лакированным столом наместника вовсю шли жаркие споры о том, как именно объяснить Взыскивающим, что присланные архивы - грубая подделка, подобное письмо неизвестные расклеили по всей Бирзе. Однако некоторые различия всё же были. Сумма выкупа оказалась уменьшена ровно в пять раз, а вместо архивов Евжи грозил сжечь город. Дотла.
Недоверчивые горожане лишь криво ухмылялись, читая и слушая подобные посулы. Камень, из которого были сложены дома Бирзы, горел плохо, можно сказать, практически никак не горел, тем более что маги регулярно проводили огнеупорные ритуалы, за что, собственно, и получали как титулы, так и денежное содержание.
Но пожар всё же случился, и случился, как и положено, ночью. Занялись Верхние кварталы, все сразу. Немногие уцелевшие рассказывали, уже у стен магистрата, про страшного человека, который бродил в сумерках по улицам, дотрагиваясь руками до стен домов. От этих прикосновений с пальцев страшного человека сыпались искры и тут же исчезали в глубине каменной кладки.
Впрочем, в утренней толпе рассказывали много чего. Поговаривали, что славные маги все как один надорвались при тушении пожаров, что странный огонь на самом деле не затух, а лишь притаился до следующей ночи, что магистрат в сговоре с разбойниками и всё это - хитроумный план наместника, который позволит ему и его клике сбежать из разорённого города вместе с казной, оставив мирных жителей на растерзание кровожадным душегубам. Много чего рассказывали в утренней толпе возле стен магистрата. А когда на его ступени вышел сам наместник и официально заявил, что не пойдёт на поводу у злодеев, что мирная Бирза не покорится требованиям преступников, что горожанам надлежит организовывать добровольные дружины и заступать на дежурства, толпа с облегчением выдохнула, перехватила поудобнее дреколье и в едином порыве затоптала своего честно выбранного гаранта. В тот же миг занялись дома в Торговом и Строительном кварталах, а с небес донёсся протяжный трубный вой. До следующего утра, когда в сорванные ворота вступила полурота гвардейцев в знаменитых синих мундирах, от города осталось не много. Единственное, что смогло обрадовать хмурого капитана, это весть о том, что один из стражей ночью исхитрился и отрубил указательный палец самому Евжи Милосердному.
Отстраивали Бирзу всем миром. Очень помог добрейший Рен'Алист Маскин, граф Никосийский, отправив на восстановительные работы полусотню магов, десять вахт разнорабочих и целый штат администрации вместе с бухгалтерией и пятью сотнями личной гвардии - исключительно для повышения скорости выполнения распоряжений. Его светлость, чтобы придать видимость законности и спокойствия, тут же передал Бирзу под протекторат графа, письменно заверив того, что лично уладит всё при дворе.
За несколько недель разобрались с убытками, пересчитали людей, даже поставили памятник над могилой Наместника, в которую, поговаривают, запихнули первый попавшийся труп. Под крылом у графа жилось неплохо, торговый налог снизили, ополчение распустили по домам, но для полного благополучия не хватало одной детали: на главной площади сиротливо покачивала петлёй новёхонькая виселица, ожидая своего первого клиента. Конечно, разбойничков в округе поналовили - будь здоров, но самому Евжи удалось уйти, а обновлять новую постройку рядовым преступником, пусть он и состоял в ватаге с самого её основания, никому не хотелось. Вот и приходилось тюремщикам кормить, поить и выгуливать без малого сотню отменных мерзавцев, пока лучшие силы Рен'Алиста прочёсывали степь мелким гребнем.
Получалось плохо, даже намёка на след Милосердного так и не обнаружили. Местные маги разводили руками - их поисковые эманации, даже сфокусированные по остаточной ауре, добытой с отрубленного пальца, всё так же рассеивались, словно луч фонаря при солнечном свете. Граф слал в столицу запрос за запросом, уже на повышенных тонах требуя в распоряжение самого главу Особого отдела Магической безопасности, но ответом на его забрызганные яростной слюной письма было только молчание. "Это плевок в лицо государственной власти", - писал он, нещадно разливая дорогущие чернила по гербовой бумаге, - "Я убеждён, что эта беспрецедентная акция - только начало. Мы же расписываемся в собственной беспомощности, самостоятельно не можем даже выйти на след этого чудовищного разбойника, а все наши запросы постыдным образом игнорируются. Или же кому-то в Особом отделе выгодно, чтобы называющий себя Милосердным так и не был пойман? Тогда дело принимает совсем другой оборот, и называется государственной изменой!"
И графа можно было понять. Людишки роптали, а некоторые и вовсе начали почти громко шептаться, что вся история с Бирзой - дело рук добрейшего Маскина Никосийского, прославленного скупостью и тягой к собиранию земель. Конечно, такие слухи всё равно ни к чему бы не привели, гвардия, как и новонабранные стражи, были всецело преданы графу, но и терпеть народное возмущение не следовало.
И вот одним солнечным днём, когда Рен'Алист лично осматривал поданную к крыльцу карету, собираясь безотлагательно явиться ко двору и добиваться аудиенции у князя Иргольдова, главы того самого Особого отдела, заочно уличённого графом в самых страшных грехах, прибежал вестовой из недавно учреждённой Службы перемещения лиц и, тяжело отдуваясь, сообщил, что границу графства пересёк экипаж Фордрана Зелёного Дракона. Опознавательные астральные огоньки свидетельствовали, что данный маг состоит в отделе Преследования и Уничтожения. И, судя по всему, экипаж правит прямиком в Бирзу. Граф отдал несколько распоряжений относительно текущих дел и враз подобревшим голосом велел запрягать. Следовало явиться в отстроенную Бирзу лично и встретить дорогого гостя со всем почётом. Добрейший Рен'Алист успел добраться до города ещё до темноты, проконтролировал приготовления к торжественной встрече и устроился на отдых в таверне напротив городских ворот, спешно украшаемых позолоченными лентами и вечнозелёными ветками противного колючего кустарника, издавна почитаемого жителями Бирзы за символ гостеприимства и радости.
Маг заявился ближе к полуночи, когда уставшие зеваки наконец-то разошлись, утомившись от ожидания, а начавшийся лёгкий дождик изрядно поубавил золота на обвисших лентах. За экипажем Фордрана тянулось, поскрипывая, шесть кибиток, запряжённых хилыми лошадями, а сам кортеж двигался не быстрее катафалка. Но всё уныние, которое навевал внешний вид обоза, с лихвой компенсировался, стоило только карете Зелёного Дракона остановиться. Из кибиток, как моль из шкафа, на ночную площадь выпрыгнуло человек сто. Тотчас заиграли скрипки, призывая пустится в пляс, ахнув об пол пивную кружку, басами отозвались гармони, зашелестели цветастые юбки, мелькая в свете уже зажженных факелов неудержимым весельем. Затем открылась дверь экипажа и на руки толпе цыган выпал сам Фордран, размахивая во все стороны свежеоткупоренной бутылкой игристого. Толпа восторженно взревела, ещё неистовее взвизгнули скрипки, рванулись меха, заревел медведь, неловко подпрыгивая на месте, и всё это великолепие двинулось к раскрытым дверям ближайшего трактира.
А возле дверей застыли в недоумении почтенные горожане во главе с графом Рен'Алистом, глядя на веселящуюся, пляшущую, танцующую толпу, которая уже вовсю грохотала в кабаке, требуя вина покрепче и запечённых поросят понежнее. Граф дёрнул плечом, замотал в полу плаща ключ от города и, велев выгнать цыган, как только маг уснёт, отбыл. Почтенные горожане тоже вскоре разошлись, покачивая головами и сетуя на упадок нравов.
Утром Фордрана разбудил лично граф. Он требовательно постучал кулаком в незапертую дверь комнаты на втором этаже трактира, хмыкнул в усы и, перехватив у лакея поднос с кувшином, вошёл в полную устоявшегося перегара опочивальню. Маг спал, заложив руки за голову, словно арестант при обыске. Граф потряс мага за плечо, приговаривая "Просыпайтесь, мастер Фордран" и невольно подивился молодости спавшего. Открытое юношеское лицо, хорошо, если двадцатилетнего, внезапно широко раскрывшиеся серые глаза и очень твёрдая рука, схватившая графа за локоть. Маг огляделся и застонал, откидываясь на смятую подушку. Рен'Алист протянул ему кувшин, тотчас опорожнённый, они обменялись сдержанными улыбками.
- Я рад, что вы наконец-то прибыли, мастер, - со всей искренностью проговорил граф. - Поправляйтесь, а на обед жду вас в своей резиденции. За вами приедут, - и степенно вышел.
Фордран, пошатываясь, поднялся с кровати и уставился вслед ушедшему. "А что случилось-то?" - попробовал было крикнуть вслед, но из-за внезапного приступа тошноты был вынужден отложить недоумённые вопли.
К обеду, придя в состояние относительно нормальное, маг покорно уселся в поданную карету и двадцать минут трясся по городу, тоскливо глядя в убранное шёлковыми шторами окошко. По прибытии на место, он вяло отмахнулся от предложенных кушаний и, спросив холодной воды, приступил к выяснению интересовавших его вопросов.
- Судя по нашему утреннему разговору, - подчёркнуто вежливо, хотя и несколько несвязно начал он, - мы с вами, любезный граф, знакомы. Однако я никак не могу припомнить, при каких обстоятельствах произошла наша встреча и чем я обязан вашему приглашению.
Добрейший Рен'Алист в восторге хлопнул себя по колену и захохотал:
- Вот так да! Впрочем, официально мы не представлены, мастер, - граф сделал несколько глотков из кубка и развеселился ещё больше, глядя, как болезненно искривилось лицо мага. Мальчишка. - Вы, конечно вчера испортили вашу торжественную встречу, но мы с радостью возобновим её, как только вы изловите нашего разбойника.
- Разбойника? - переспросил Фордран, - Зачем мне ловить для вас разбойников?
Граф открыто рассмеялся:
- Я понимаю, мастер, понимаю. Хмель, веселье...
Внезапный порыв ледяного ветра заставил графа умолкнуть.
- Я всё ещё не вижу причин для смеха, граф, - медленно процедил молодой маг. - Прошу вас объяснить... - тут кубок в руке графа покрылся ледяной коркой и рассыпался, - Чем я обязан этому приглашению, а также, зачем мне ловить ваших разбойников!
- Ну как же, - граф заметно приуныл, разглядывая осколки своего кубка, - Мы же вас столько ждали. Особый отдел...
- Ясно, - прервал его маг. - Должен вас огорчить - я не состою более на службе. И вчерашний инцидент, - тут Фордран снова поморщился, - Был вызван именно фактом увольнения. То есть, я праздновал свой уход из Особого отдела. С сегодняшнего дня я более не состою в его доблестных рядах.
- И долго вы там проработали? - ехидно ухмыльнулся граф.
- Двадцать лет ровно, - отчеканил Фордран. - По выходу на пенсию нам компенсируют потраченный на службу возраст. Так что пусть мой внешний вид не вводит вас в заблуждение.
- Понятно, - граф потянулся через стол и хлебнул прямо из кувшина. - Нас опять все бросили. Отдел и не почешется, чтобы помочь, а когда сюда в кои-то веки приезжает толковый маг, то максимум для того, чтобы гулять в наших кабаках.
Фордран вздохнул:
- Не считайте, что вы меня разжалобили, но... Всё-таки вчера, когда я прибыл в Бирзу, я ещё состоял на службе, так что формально я могу провести операцию по поимке вашего... кажется, разбойника? - граф кивнул. - Но в свою очередь тоже кое что у вас попрошу. Мне нужен орк. Крепкий, желательно молодой экземпляр. Насколько я знаю, такие водятся возле ваших южных границ. Это будет хорошая сделка. Я в качестве добровольной помощи предоставляю вам вашего разбойника, а вы мне - настоящего орка.
- Но зачем вам орк? - смутился граф. - И почему именно у нас? У вашего Отдела такие возможности, вы могли бы просто...
Маг устало вздохнул:
- Не мог. То, что я хочу сделать, очень напоминает вивисекцию, а опыты на разумных существах, как вы знаете, у нас запрещены.
- Вы собираетесь его пытать? Зачем?! - лицо графа вытянулось от удивления, - Я не думаю, что могу позволить...
- Перестаньте, граф. Не будьте педантом, как все эти попечители чистоты магии. Что вы знаете о метаформах?
Конечно же, граф ничего не знал. Как и большинство обывателей, он слабо представлял себе магию, за исключением красочных фейерверков и боевых молний, хотя каждый день сталкивался с неимоверно сложными её проявлениями. Метаформизм был сравнительно молодым направлением в прикладной магии, но особого развития не получил. Оборонные ведомства давно уяснили, что один демонолог намного предпочтительнее целой оравы любых других магов, мирные же должности давно были заняты целыми кланами, на страже интересов которых стояли порой целые империи.
Но в некоторых случаях, как например в ведомстве Службы поиска и уничтожения, метаформы были просто незаменимы. Внешняя часть метода была проста и понятна - путём трансформации маг изменял своё тело или некоторые его части таким образом, что они в точности соответствовали некой заданной форме, сохраняя при этом все прежние умения. Так, форма носа собаки давала возможность различать миллионы запахов, совиные глаза - видеть в темноте, а форма огра - ломать щелчком вековые деревья. Существовали, правда, и свои сложности. Так, для приобретения многих качеств, следовало изменять не только рецепторы, но и связанную с ними часть мозга, чтобы адекватно и быстро обрабатывать поступающую информацию. С полной трансформацией дело обстояло ещё сложнее. Многие существа, которые в виду своих выдающихся способностей становились привлекательными для магов, имели достаточно развитый интеллект. И когда незадачливый новичок влезал в облюбованную, тщательно скопированную с оригинала форму, он внезапно сталкивался с жёстким сопротивлением, порой приводившим к самым плачевным результатам. Известно, что из девяти живущих ныне драконов лишь четыре - автентичные представители могучего племени. Остальные - маги-метаформы, решившиеся на дерзкий шаг - бросить вызов пусть только форме, но форме дракона, и поплатившиеся за это. Их личности были поглощены, растворены невероятно древними существами, которые какое-то время существовали исключительно в воображении этих самых магов.
Фордран Зелёный Дракон улыбнулся графу:
- Видите ли, у меня своя методика. И мне очень нужен орк. По большому счету, он не умрёт, просто его жизнь в какой-то мере продолжится во мне.
- Я даже не знаю, - граф явно колебался.
- Решайтесь, решайтесь. Поймать вашего разбойничка, кроме меня, всё равно некому.
- Ладно, мастер Фордран, будет вам орк.
- Отлично, граф. Тогда позвольте мне откланяться. Как, кстати, зовут вашего беглеца?
- Евжи, мастер. Евжи Милосердный.
Маг поморщился, вспоминая:
- Что-то слышал, но толком не вспомнить. Ну да ладно. При первой же возможности пришлите мне дело, я буду у себя в таверне. И кого-то из свидетелей. Вам же удалось поймать хоть кого-нибудь из его ватаги? Отлично, - маг отвесил вежливый поклон и удалился, оставив добрейшего Рен'Алиста одного.
Когда Фордран добрался до таверны, дело уже ждало. Кабак сиял образцовой чистотой и полным отсутствием посетителей. У входа застыли четверо стражников с такими страшными алебардами, что завсегдатаи предпочли остаться без вечернего пива.
Ознакомившись с материалами, Зелёный Дракон загрустил. Остаточная аура, снятая с пальца, ничего не дала, двое доставленных разбойников не могли даже толком описать своего командира, а для ритуала перевоплощения или абсорбции разума было рановато - их следовало проводить перед самым рассветом.
Маг уже совсем было решился на непосредственное изъятие мыслей у носителя и даже приготовил скальпель, как в дверь ввалился донельзя довольный граф.
- Мастер Фордран, - завопил он с порога, - Вы будете очень довольны! Вот! - за ним четверо стражников втащили закованного в кандалы орка. Маг сплюнул.
- Вы, кажется, неправильно меня поняли, граф. Зачем вы приволокли этого несчастного?
Добрейший граф Маскин Никосийский покосился на стражников и громко заявил:
- Вы ведь просили доставить пленников, мастер маг? Прошу! Он всё равно приговорён, мы просто откладывали казнь до поимки их вожака. Что с ним произойдёт и выйдет ли он живым из этого дома - никому не интересно. Но он может помочь расследованию. Уж вы-то, я надеюсь, сумеете его разговорить.
Фордран расплылся в улыбке.
- Благодарю вас, граф. Но должен официально предупредить - преступник может не выдержать дознания. Работать надо быстро, а плоть иногда так слаба.
- Что вы, что вы. Поверьте, горожане будут только рады, если вы собственноручно казните этого разбойника. Так будет даже лучше, поверьте мне. Всё-таки граница недалеко, и публичная казнь может плохо повлиять на наши отношения с его народом. Приступайте, мастер Фордран, всегда рад вам помочь.
Они обменялись в меру натянутыми улыбками, наблюдая, как стражники забрасывают цепи на потолочную балку.
Оставшись с орком наедине, Фордран первым делом вытащил кляп и поднёс к пересохшим разбитым губам кружку с водой. Орк жадно пил, не открывая заплывших глаз. Напоив пленника, маг передвинул один из столов и уселся напротив. Он не спеша дезинфицировал инструмент, осторожно погружая рабочие поверхности в корытце со спиртом.
- Меня уже пытали, - наконец-то прохрипел орк, - И ничего не вышло.
- Неужели? - маг удивлённо окинул тело орка взглядом - не видно было ни следов кровоподтёков, переломов, или хотя бы ушибов. Неужели в провинции научились так тонко работать? - Что-то не верится, друг мой. Но всё равно. Я не собираюсь тебя пытать.
- Точно! Ты просто решил протереть скальпель, а меня притащили составить тебе компанию! Жаба.
Тем временем Фордран примеривался к зелёному предплечью, размышляя, как бы ловчее вскрыть кожу, не повредив мышц. Их строение предстояло тщательно изучить.
- Твоя компания вряд ли может скрасить время даже в этой дыре, - процедил маг. - Но ты всё равно ошибаешься. Я действительно не собираюсь тебя пытать. И не таращи ты свои жёлтые глаза, кстати, хм, ты умеешь видеть в темноте? Нет? Плохо конечно, плохо. Я собираюсь дать тебе, так сказать, новую жизнь. Что ты знаешь о метаформах?
- И сколько ты уже набрал, маг? Сколько загубил жизней? - рука со скальпелем застыла, едва начав разрез. Точно. Начинать следует с анализа костного мозга.
Воткнув в спину орка громадный шприц, маг снова вслушался в его беспорядочный вой.
- Вы возомнили себя главными! Как же! Вы ведь маги! Волшебники, тьму вашу в душу! И чего вы добились? Весь ваш кагал не может найти одного человека! Весь! Одного маленького человечка, метр шестьдесят ростом, лысого и со шрамом посреди лба.
Фордран закончил анализ и начал готовить временный кокон. Следует узнать, не ошибся ли он в прогнозах, действительно ли орк окажется обладателем выдающихся боевых качеств. Данная особь, впрочем, не была похожа на хорошего бойца, но ведь магия сумеет раскрыть даже потенциальные возможности, те, что находятся на самой грани допустимого для организма. Лишь бы выдержал кокон.
Маг аккуратно вылил содержимое шприца в колбу, обернул её прозрачной пленкой кокона и оставил растворяться. Орк всё ещё ругался, кроя магов и прочих идиотов почём зря, когда Фордран аккуратно выставил на стол шесть резных статуэток, очень ловко сработанных из зелёного камня. Обернулся к кокону - тот как раз созрел. Ну что ж, будем надеяться, что выдержит - на стол стала седьмая статуэтка, хрустальная с виду. Даже орущий орк притих, глядя, как его маленькое прозрачное, хрупкое подобие расправляет плечи, потягивается и осторожно шагает по столу, пристально оглядываясь по сторонам. Маг оглядел свои фигурки. В валькирии он разочарован, минотавр оказался прискорбно хил... Рядом с хрустальным орком на стол опустилась статуэтка огра - тяжёлая кряжистая фигура с огромными ручищами и маленькими смешными ножками без колен. Здоровенное брюхо свисало почти до самых ступней. Огр зашевелился, неловко пошатнулся и, увидев прозрачного врага, ринулся в бой. Точнее сказать, потопал. Огры вообще малоподвижны и в бою полагаются в основном на силу и толстую кожу, пробить которую не под силу иной стреле. Орк мягко отступил в сторону, не дожидаясь, пока его схватит тяжёлая зелёная рука, перекатился за спину противнику и что было сил пнул его по отвисшему заду. Огр взревел, и кинулся ловить врага, широко расставив руки. Прозрачная фигурка бросилась ему навстречу, оттолкнулась от живота и мгновением спустя повисла на вытянутой руке. Подтянулась, и прежде чем огр успел повернуть голову, оказалась у него за плечами, крепко вцепившись в шею. Потом не спеша вскочила огру на плечи и чуть ли не до локтя погрузила руку в его глаз. Зелёная статуэтка зашаталась, орк, прикованный к стене, весело хмыкнул.
- Это он ещё долго возился.
Фордран отвёл взгляд от искалеченной статуэтки.
- Хорошо, что кокон выдержал. Обычно он лопается в середине боя, - на столе разлилась липкая лужа противного пурпурного цвета. - Можешь себя поздравить, орк. Ты впишешь новую страницу в историю боевой магии. Кстати, как ты переносишь прямую магическую атаку? - синий луч вырвался из ладоней Фордрана и ткнулся в плечо орка. Тот завыл. - Да, всё плохо. Обморожение, как и следовало ожидать. Но ничего. Всё это поправимо.
Зелёный Дракон раскрыл свой дневник и зашуршал страницами, углубившись в чтение. Когда через несколько часов он поднял голову, то встретился взглядом с горевшими жёлтым светом глазами привязанного орка. Тот зашипел.
- Ты можешь не замечать меня, сколько тебе угодно. Ты можешь убить меня.
- И убью, - кивнул Фордран. - Чего ты хочешь?
- Ты знаешь, что бог существует?
- Только не это! - маг воздел руки, - Не начинай проповедовать! Мне плевать на твоего бога, поверь. Сегодня я закончу с тобой, а завтра сдам графу этого неуловимого Евжи и навсегда покину эту глушь.
- И ты знаешь, где его искать? А если и найдёшь, то что - полетишь на небо, как воробушек? - орк презрительно скривился. - Я два месяца ору об этом в камере, но меня никто не слышит.
- Если даже он левитатор...
- Сам ты левитатор. Он святой. Он вознёсся.
Фордран устало вздохнул и сфокусировал сферу молчания вокруг пленника. Религия не интересовала мага. Конечно, он слышал про чудеса, некоторые даже лицезрел сам, когда по воле случая заменял коллегу в комиссии по канонизации, но верить - не верил.
Приближалось раннее утро - самое время для ритуала абсорбции. Возможно, есть смысл несколько упростить дело и убить одним орком двух зайцев - взять форму и воспоминания. Это отличная идея! Зелёный Дракон вытянулся, держа руки по швам. Он снова молод, а молодость - время бесшабашных, сумасшедших поступков. Зрачки мага загорелись красными искрами, всё вокруг подёрнулось сероватой пеленой - значит, необходимый уровень концентрации достигнут. Форму придётся брать без приготовлений, но что может испугать человека, внутри которого дремал покорённый дракон? Фордран подошёл к дёргающемуся пленнику, обхватил его голову руками и, взглянув в жёлтые глаза, одним мощным рывком втянул в себя всю сущность прикованного орка, разбойника и убийцы.
Океан. Бездна. Целый мир воспоминаний, переживаний и чувств, красочных, ярких, жестоких, кровавых. Детство. Кровь на острие копья. Стоп. Следует сосредоточиться на самом ярком воспоминании и усилием воли удалить его. Затем найти следующее. И следующее. Только так можно подчинить себе форму, только так можно стать её единственным хозяином. Вычистить изнутри, словно раковину, пробить себе путь наружу, словно тот святой, которого поглотил кит.
Грр'ух пробовал наниматься грузчиком, охранником, но вскоре его выгоняли - за злобный вид и лень. Тогда он бил морду бывшему хозяину и убегал из города - шляться по лесу. Иногда прибивался к какой-нибудь ватаге разудалых лесных людей и выходил из чащи навстречу богатым купцам, поигрывая кистенём. Он даже проповедовал в трактирах. Вот после такой проповеди его и схватили. Слово божье плавно перешло в диспут о божьей же силе. Орк, убеждённый в её всемогуществе, провозгласил, что каждый, кто не кинет в кружку золотой, немедленно убедится в собственной ничтожности перед десницей бога. Тогда один из возчиков, пьяница, ругатель и крикун, заявил, что лучше откусит себе язык, чем подаст хоть медяк из своих честно заработанных денег. Грр'ух, набравший по таверне уже целых двенадцать золотых, при этих словах премного оскорбился, хорошенько замахнулся и вмазал по сверкающей лысине. Кружкой. Тут подоспела стража, вызванная трактирщиком, сумевшим улизнуть до начала проповеди, в два приёма высадила хлипкие двери, и на следующее же утро орк уже красовался на площади перед магистратом с новенькой верёвкой на шее.
Оттуда его в компании девяти таких же отпетых негодяев и вызволил Отец Евжениус. Грр'ух несколько дней приглядывался к этому человеку, пытаясь поверить своим глазам, на которых Евжи собственноручно прирезал одного из вызволенных разбойников, заподозрив в воровстве. Походка, речь, жесты - всё говорило за то, что перед орком - Старший Отец Евжениус Видящий, долгие годы бывший идеалом, образцом для подражания. Смысл же речей и поступков доказывал, что это всего лишь обычный разбойник, человек бывалый, но глуповатый, привыкшей к грубым развлечениям и скабрезным шуточкам.
Шесть долгих лет ушло у Грр'уха, чтобы вызволить Старшего Отца из неволи беспамятства, шесть лет неторопливых сдержанных бесед возле степного костра, шесть лет воспоминаний, рассказов, тонких намёков и ожидания. Пелена с глаз разбойника спадала. За его действиями начал угадываться тот тонкий, поражавший некогда своей глубиной и многогранностью ум. Возвращались старые привычки, суховатый кашель и шарканье ногами. Ментальный барьер, так старательно установленный в монастыре, спадал. И немудрено - ведь никто не мог и подумать, что в столь отдалённых от святых мест землях найдётся кто-то родом из прошлого, кто-то из властителей дум, кто-то, занимавший в жизни святого Отца такую большую роль. Его разведчик. Его воспитанник. Его ученик. Его пленник. Его визжащий орчонок, неведомо как выживший, выросший на глазах у своего нового Отца.
В ту ночь, когда ментальный барьер окончательно исчез, Евжи позвал к своему костру Грр'уха и, предложив чашку крепкого чая, впился в орка пристальным взглядом.
- Ты ведь не простишь меня? - спросил Евжи, и тут же сам себе ответил. - Конечно нет. Я ведь предал тебя. Давным-давно предал, и много лет воспитывал в надежде, что ты сумеешь понять, что иногда предательство может совершаться во имя благородной цели. А ты никак не можешь понять, что общее благо значит больше, чем личное.
- Я всё не могу понять, зачем было жечь наши дома! - от возмущения орк расплескал горячий чай. - Не говорите мне о предательстве, Отец. Вы вышвырнули меня из монастыря, который я искренне считал своим домом.
- Он и сейчас твой дом.
- Конечно. Я долго думал, много лет размышлял, зачем было брать меня, воспитывать, зачем было учить читать и писать, чтобы в конце концов отправить кочевать вместе с дикарями. Вы даже не потрудились узнать, из какого я племени! Впрочем, я всё это уже говорил вам.
- Да, да. Мне очень жаль, что так вышло, - Евжи скорчил скорбную мину и, похрюкивая, хлебнул из кружки. Но уже через миг святой Отец вернулся, элегантно промокнул платочком губы и продолжил, - Но ты сумел отомстить. Возможно, сам того не зная. Мне была дарована высшая честь - посмертное служение, и высшая милость - священное незнание. Я ведь всё-таки пастырь душ, выступаю за смирение и покорность, - орк фыркнул, - Представь, каково мне теперь? Я не могу, не могу пойти против воли моего бога. Но и хладнокровно резать, как раньше, тоже не могу.
- Так вы не раскаиваетесь? - отшатнулся Грр'ух.
- В чём, сын мой? В том, что по мере своих скорбных сил служил великому делу? В том, что подал пример всем сынам и дочерям церкви, отказавшись от заслуженного посмертия? Грех раскаиваться в благих поступках. Но я придумал. Я разорю город. Надеюсь, этих грехов хватит, чтобы наконец-то прекратить мои мучения. Не далее, чем через три дня Бирза будет разрушена. А теперь, позови-ка мне наших атаманов, есть о чём поболтать, - Евжи вызывающе подмигнул и швырнул кружку в костёр.
Он оказался прав. Евжи Милосердный вознёсся прямо из пылающей Бирзы, не успев даже вытереть кровь с ножа. Небеса налились золотым цветом, радужный луч ударил в великого разбойника, пытавшегося грязным платком перевязать рану и одновременно разглядеть в дыму отрубленный палец, громыхнул гром - и Старший отец исчез, на этот раз навсегда.
Фордран Зелёный Дракон старательно запихнул воспоминания обратно в голову потерявшего сознание орка, проверил, не остался ли открытым какой-либо из личностных каналов, тщательно выжег ментальное поле от остаточных эманаций и легонько похлопал Грр'уха по щеке. Убедившись, что орк очнулся, маг осторожно пережёг цепи и уложил зелёное тело на пол.
- Идти сможешь? - прошептал маг. Орк кивнул. - Хорошо. Скоро рассветёт, но я сумею тебя вывести. Отлежись где-нибудь и убирайся из этих мест. Только постарайся выжить, за тобой вскоре придут.
- Испугался, что ли? - понимающе хмыкнул Грр'ух.
- Я ничего не боюсь. Просто живой ты пока ещё нужнее. Ты теперь - наша гарантия, что Орден не распространит свои интересы на наши земли. Не нарывайся, я тебя прошу! - Фордран помог орку встать и принялся собирать свои вещи.
Мысленно он уже писал прошение о вступлении в ряды Особого отдела. Ведь он был молод, полон сил и планов.