Перемазавшись в грязи после многочисленных падений, вокруг костра прыгали непохожие на себя люди, исполняя самые простые первобытные танцы племени мумба-юмба, пока заготовленный хворост не выгорел полностью и мужская часть племени не бросилась искать новый. Снова отличился силой богатырской Пасюк. Вырвал с корнем сухую ветлу на берегу, бросил в костер под визги и вопли девушек. Остальные парни по его примеру принялись вырывать сухие ветлы, даже Коля не устоял перед столь заманчивой демонстрацией силы, хотя был изначально уверен, что у него ничего не получится. Но, к своему удивлению, чрезвычайно легко выворотил иссохшую черную ветлу с корнем из песка, много толще Пасюковой, более раскидистую, и, в отместку Пасюку и Надин, тоже долго носился с ней возле пиршества, не зная, куда приспособить.
На месте костра полыхал целый вигвам из ветел в пять метров высотой, такой не перепрыгнешь. Зато не страшен гигантскому пожару дождь, льющий все сильнее. Кто не убежал до сих пор домой, положили друг другу руки на плечи и плясали вокруг костра летку-енку. Дождь стоит отвесной стеной рядом с каждым, так что озера в пяти шагах не видно, лишь слышится, как оно кипит, шипит, гудит. Николя отвлекся на минутку послушать эти природные звуки, а когда очнулся, увидел Володю Гофмана, сидящего под деревом прямо на земле в обнимку с костылем.
Три девушки уговаривали его встать и возвращаться немедленно на турбазу в свой коттедж. Володя сурово и равнодушно отвечал им, что никуда больше не пойдет, а останется здесь до утра. Из чего делалось ясно — у человека только что произошла драма всей жизни. С лиц девушек струйками стекала вода, они выглядели маленькими котятами, которых хозяйка уже сунула в ведро с водой, чтобы утопить, а потом передумала и вытащила обратно. «Пусть до завтра поживут. Может, возьмет кто?» Они сидели вокруг Володи на корточках, униженно моля идти с ними. Но Гофман был неумолим. Всем его жаль, а ему себя и подавно. Коля сказал девчонкам, чтобы они не беспокоились, шли домой, а он останется здесь с Володей, поможет ему дойти, когда тот сочтет нужным. Девушки помялись, подумали и ушли.
Володя сидел неприступный. Было ясно, что он не в состоянии подняться самостоятельно, даже бесполезно искать равновесия, настолько ром выбил трезвенника из колеи, чего тот ни в коем случае не желал показать слабому полу. Да и Коле тоже. Они остались вдвоем на краю леса под дождем. Ночная темнота сгустилась в кромешное, жидкое состояние. Невидимое в десяти метрах озеро шумело громко и могущественно, настоящим океаном. Коля старался запомнить этот звук. Значит, идти к коттеджам надо будет в противоположном направлении, немного наискосок по лесу, влево… или вправо.
— Ладно, — сказал он, опрокинувшись спиной наземь, в какие-то мелкие лужицы, — заночуем здесь. — Хорошо, свежо… и мухи не кусают.
Земля мягко притянула. Затылок чавкнул в глину. Он закрыл веки. Через некоторое время открыл. Неясный свет, неведомо откуда исходящий, обрисовал фигуру, стоящую возле него на коленях и опиравшуюся на палку. Гофман тянул заунывную степную мелодию, изредка вплетая в нее слова:
— Вставай… Коля… надо идти… идти надо нам… уже ночь совсем… вставай… Коля… надо идти…
Можно было не сомневаться, что он выводил бы свою искреннюю, идущую из глубины сердца песнь, стоя так на коленях до самого утра, не притрагиваясь к павшему. Николя обнаружил себя в луже серьезных размеров, сел, быстро вскочил, дабы случайно не захлебнуться. Тем более главная задача выполнена: Володя оторвался от своего дерева и захотел домой.
— Пошли.
Акын еще пару минут вел монотонный речитатив, пока его не похлопали по плечу.
— Ты уже? — подивился он с явным разочарованием. — У меня вода на очках, ничего не вижу.
— Здесь хоть в очках, хоть без очков, ни черта не видно.
Они двинулись в глубь леса, удаляясь от привычного шума кипения озера, ставшего за эти часы почти родным, постоянно натыкаясь на деревья, кусты, спотыкаясь и падая. Что при свете дня выглядело лесопарковой зоной, в черноте ночи оказалось непроходимой тайгой с буреломом.
— Вроде бы к озеру пришел по асфальтовой дорожке.
— И я… вроде бы…
Сказав это, Володя исчез. Съехал вместе с костылем в глубокую конусообразную воронку и застрял в глубине, не зная, что делать, и от расстройства не подавая голоса. Николя зашарил рукой рядом. Приятель куда-то пропал. Даже сопения не слышно. В прятки играть вздумал? Обнаружив край ямы, недолго думая, съехал вниз. На дне уже накопилось достаточно воды, и оба очутились в холодной глинистой жиже. Не произнося ни слова, Гофман вдруг бросился наверх, сильно шлепнув по грязи ногами. Секунду его не было, затем неаккуратно обрушился сверху, подмяв под себя приятеля и затопив его высокой бурной волной. Николя старался выбираться осторожно, без волн, однако это не получалось: сползание каждый раз заканчивалось большим всхлюпом донной жижи.
Склон почему-то абсолютно голый, одна холодная, скользкая, водянистая глина под руками, ни травинки, ни ветки, ни кустика, уцепиться совершенно не за что. Сама яма в глубину метра три. Если днем, засветло, Коля непременно выполз бы. Если бы не шел дождь или хотя бы был трезв, тогда другое дело, запросто. Но кругом непроглядная чернота, отовсюду сверху льется вода, и напился рома сверх меры. А все Пасюк чертов.
— Козел этот Пасюк, — процедил Николя с раздражением, в очередной раз приняв грязевую ванну.
— Конечно, — тотчас откликнулся Гофман, будто думал о том же самом, — полнейший идиот. Ты видел его конспект? А я видел. Сразу ясно — не понимает, что пишет.
— Сила есть — ума не надо, — согласился Николя, с огорчением вспоминая подвиги Пасюка.
— Выпендривается много, шел бы в грузчики да таскал каждый день ящики, раз так нравится.
— Стюардесса чуть не со страху не умерла, когда он с ней через костер сигал. Надин утащил от озера. Просили его? Нет. Одна Мара каталась с удовольствием. Чертовка эта Мара, как на коне каталась на Пасюке. Есть в ней нечто, есть.
— Мара здесь совершенно ни при чем, — воспротивился Гофман. — Пасюк, скотина, кругом во всем виноват. Таскал бы свою Стюардессу хоть весь вечер, раз нравится, слова никто бы не сказал, а тут всех ему одному надо. Если увижу болвана сегодня, можешь быть уверен, очень ему не поздоровится… Вода здорово прибывает. - Он поднялся и сделал очередную попытку взобраться по склону.
Съехал на плечо Николя. Это породило идею.
— Давай буду тебя подсаживать, а ты лезь.
Наконец удалось вытолкать Гофмана на край воронки, а потом, при помощи Володи, выбраться и самому. Минут пять без сил лежали на земле. Первым встал Николя.
— Идем дальше.
Володя недовольно сопел, сидел, не двигаясь с места.
— Устал?
— Тапка в яме осталась.
Ни секунды не раздумывая, Николя скользнул вниз на поиски тапки и на ощупь принялся процеживать донную жижу. В луже ничего похожего не оказалось. Влипла в склон, потому не скоро нашлась. Они продолжили свое глупое путешествие с выставленными вперед руками сквозь непроглядную тьму под проливным дождем, по непроходимой тайге, цедя ругательства на голову Пасюка. Вдруг резко вспыхнул свет. Не какая-нибудь отдельно взятая лампочка зажглась на горизонте в далеком вахтовом поселке, нет, воссияла неоновой голубизной целая просека, будто городской проспект включил заспавшийся на дежурстве электрик. Высветился и высокий, плотный забор турбазы. Они заковыляли скорее к тому забору, счастливые до невозможности, принялись ощупывать доски. Боже правый, неужели спаслись? Оказывается, совсем даже не в дремучей тайге находятся за триста километров от последнего жилья! Не утопали к тундре! По-прежнему на территории родной турбазы пребывают, и где-то совсем рядом находятся их замечательный домик, комната с кроватями, матрацами и одеялами! Боже милосердный, неужели спасение возможно?
Пошли вдоль шершавой поверхности забора, дружно мечтая вслух о скором неминуемом отдыхе, сухой простыне и одеяле, не отнимая ладоней от занозистых досок, боясь, что свет погаснет и они потеряются в тайге снова. Две неповоротливые пьяненькие, икающие улитки ползли по забору долго, настойчиво, пока не приползли обратно к озеру. Вон подмигивают рубиновые угли шипящего под дождем костра.
— Эх, надо было в другую сторону идти!
— Верно.
— Какие мы дураки!
— Точно.
Поползли в обратном направлении. Буквально через несколько шагов запнулись об асфальтированную аллею. Оставив забор в покое, направились по ней.
— Дошли, — обрадовался Володя, увидев первое строение. — Это наш коттедж.
— Нет, видишь, на крыльце чужие люди, значит, не наш. Наш дальше.
— Неправда! Гости какие-нибудь пришли, я спать хочу! Гостей выгоним в шею. Эй, люди, уходите из нашего домика!
Чужие люди на крыльце расхохотались.
А в Гофмане проснулась прежняя упрямость. Он стучал палкой по асфальту и твердил, что дальше не пойдет, будет ночевать здесь и только здесь.
Так повторялось перед каждым очередным коттеджем, пока их не окликнули.
— Володя, Коля! Ау!
— Это наш коттедж?
— Нет, не наш.
— Зовут, слышишь?
— Да женский это коттедж, две тетки на крыльце ручками машут.
— Володя, Коля, вы куда? Заходите в гости.
Знакомые женщины, обе полненькие, веселые, одни из тех, что лихо отплясывали танец племени мумба-юмба возле костра на вечере знакомств.
— Знаешь, как их зовут?
— Нет, конечно.
— И я нет. Зайдем?
— Давай.
Приглашающая сторона заохала:
— Мальчики, да вы насквозь мокрые. Володя! Разве можно в тапках, в такой дождище по лесу гулять? Срочно заходите в дом, согреетесь хоть немного, обсохните, у нас электрокамин работает.
Николя вошел, за ним, исследовательски постукивая палочкой и хмуря белесые брови, двигался Володя, поддерживаемый сзади обеими женщинами. В коттедже действительно оказалось тепло и уютно, из угла хитровато подмигивал красной лампочкой электрокамин. И пол здесь чистый, без земляных ошметков, и лампа настольная в абажуре на тумбочке между двумя заправленными койками уютно светит. И нет озерного запаха, что происходит то ли от удочек Герасимыча, то ли сапог резиновых, то ли от ведра с живой, плещущей рыбой под кроватью. Здесь пахнет по-домашнему, котлетами. Умеют женщины сотворить уют.
— Вдвоем живете? — спросил Гофман, хмуро глядя на четыре кровати без постельных принадлежностей, сдвинутые к стене.
Глиняные тапки он скинул у порога, но все равно оставлял мокрые следы, а если чуть мешкал на одном месте, то и лужицы. Оглянувшись назад, Николя заметил за собой те же проступки.
— Только что были вдвоем, а теперь с вами, мальчики, будем вчетвером продолжать вечер знакомств. Меня зовут Инесса, а ее Фаина, можно просто Инна и Фая.
— А по отчеству?
— Да зачем нам отчества, Володенька? Есть будете?
— Нет, спасибо.
— Тогда предлагаю сыграть в карты. Стола нет, занимаемся лежа на кроватях. Давайте тумбочку уберем и кровати сдвинем? Удобней будет.
Так и сделали. Лампу установили в изголовьях. Но Гофман заупрямился и здесь, отказался сесть на кровать.
— Я сырой сильно, намочу вам.
— Господи боже мой, точно ведь, мокрые все, так разденьтесь… Одежду можно подсушить над калорифером, видите, веревочки натянуты? У вас-то, поди, нет калорифера, пользуйтесь пока.
Николя не стал заставлять себя упрашивать, скинул рубашку, джинсы, развесил над камином и запрыгнул на кровать, сев поближе к лампе. Это была койка Инессы. Со скромной улыбкой она присела на краешек рядом. Гофман сушить одежду, тем более снимать ее с себя, решительно отказался.
— Нет, я на стул сяду, если не возражаете.
— Садитесь, конечно.
— Стул от сырости намокнет и расклеится, — попыталась урезонить Фаина. — Чего вы стесняетесь? Свои же люди… Если простудитесь, нам потом неудобно будет: не приютили толком человека, не обогрели.
— Может, тогда для согреву налить что-нибудь?
— Нет, не надо, — решительно отказался Коля, — большое спасибо, но нет. Мы еле в тайге протрезвели.
— А что у вас есть?
— Да что у всех, то и у нас — ром.
— А еще котлеты.
— Рома бы я лично выпил, — признался Володя, — замерз очень.
С котлетами и Николя согласился. Вареный карасик Герасимыча остался далеко в прошлой жизни. Выпили вместе с девушками, закусили бутербродами из белого мягкого каравая с котлетами. Фаина стасовала колоду.
— Во что играем?
— Давайте в дурака, пара на пару? Как распределимся? Мальчики на девочек, или кровать на кровать?
— Моя кровать с Володиным стулом против вашей с Колей кровати.
— Ладно, тогда пики козыри.
— А может, еще по рюмашке? — скрючился на стуле Володя. — У меня ни одного козыря, как тут играть?
— Наливай.
Выпив, Инесса прилегла на свою подушку, Коля расположился у нее за спиной. Устроился возле горячего тела, как намерзшийся в лесу лыжник возле печки ненастным вечером. Карты положил на бедро, слегка прикрытое полой халатика. А у противников что-то игра не заладилась: Фая ворочается без толку, Володя карт на кровати не видит, вскакивает то и дело со стула, перегибается через тело партнерши и смотрит, кто чем побился, протирая толстенные стекла. Наконец не выдержал, тоже разделся, развесил свою одежду сушиться, сам влез на кровать.
— Давно бы так, — сказала Фая. — Возьми покрывало, накройся, весь синий от холода, смотреть страшно.
— Ты принимай, Фаина, принимай.
— О, забили женщину, шулера вокзальные.
— Это мы умеем, да, Коля? — Инесса отсчитала себе карты из колоды. — Теперь навалимся на Володеньку. Володя, скажи честно, биться будешь или сразу возьмешь?
— Ходи давай, там видно будет.
Как ни хорохорился Володя, а тоже нахватал всякой швали. У Коли с Инной полные руки козырей оказались. Они легко выиграли. Потом еще и еще. Кубинский ром поднял градус схватки. С ноги Инны халатик свалился, и она, белая, гладкая, большая, на всем своем протяжении от пояса до кончиков пальцев оказалась на всеобщем обозрении. Коля по хозяйски располагал на ее поверхности свои карты, между делом поглаживая ладонью, восхищаясь феноменальной гладкостью и внутренним жаром. Инесса отвечала понимающей улыбкой. Ему все еще холодно и сыро. Изнутри бьет легкий озноб на мелко-мелко трясущейся ноте. Хорошо бы крепко обнять эту горячую ногу, обхватить, прижаться к ней, как к печке, и, согревшись, уснуть, чтобы утром проснуться не заболевшим ни гриппом, ни ОРЗ. Такой жар ладонь припекает, что никакая зараза не пристанет. Сложил конечности на кровати таким образом, чтобы между ними и раскаленным бедром имелась наибольшая площадь соприкосновения. Гофман тоже инстинктивно тянулся носом к раскаленной белизне противника через лежащую Фаину и сильно каждый раз ошибался в картах. У него такого удобного столика под руками не было. Фаина начала злиться:
— Мухлевщики! Я вижу!
— Что? Что ты видишь?
— Все без исключения. Коля тебя гладит по ноге, а Володя смущается!
— Надо же, скромный какой! Володя твой! А что он спит у тебя в бюстгальтере, ты, конечно, не видишь?
— Каком бюстгальтере, чего несешь? У меня закрытый купальник под халатом. Не веришь? Пожалуйста! — и Фаина сняла халат, оставшись в купальнике на кровати. — А у тебя что?
— А у меня? — Инесса мельком глянула за отворот халата, зарделась. — А у меня ничего. Но это никого не касается.
— Вот, смущаешь моего мужчину! Партнера то есть по кровати. Володя, вы на нее не глядите, она женщина бессовестная.
— Я бессовестная? — блеснув глазами, Инесса приподнялась. — Вообще, может Володя твой одеваться в обратную сторону и топать домой. Мне никакого дела до него нет!
— Инесса Армандовна! Много себе позволяете!
— Фаина Арнольдовна! Чья бы корова мычала! В дурах осталась пять раз кряду и обиделась. Чего обижаться, коли суждено быть?
— Ах так, да? — вспыхнула Фаина толстой шведской спичкой. — А кто, скажите на милость, предлагал мужиков на ночь пригласить и бордель устроить? Кто сказал: вон-вон, два последних идиота из леса топают, давай их, что ли, кликнем, раз нормальных нет?
Володя срочно вылез из-под покрывала, начал одеваться, как всегда долго и трудно. Николя сбросил свои карты, тоже натянул малость подсохшие джинсы, задубевшие, мигом потерявшие пару размеров.
— Коля! Ты-то куда? Оставайся!
— Вот еще, пусть тоже уходит. Мой уйдет, а ее здесь останется, чего не хватало! Не бывать тому!
В темноте улицы, цивилизованно расцвеченной кругами неона и квадратами окон коттеджей, моросил остаточный, усталый дождик. Они чуть не прошли мимо своего коттеджа, ибо Коля почти убедил Гофмана идти опять дальше: ведь на крыльце снова висел гроздьями чужой люд. Которого они знать не знали и ведать не ведали или забыли после долгого странствия по тайге и лежания с гладкими женщинами на кроватях. Но на этот раз Володя не дал себя уговорить.Он яростно отмахнулся от Николя костылем и направился к дверям. Кругом веселые разгоряченные лица. Горит яркий свет. Да, несомненно, это их комната, вон Герасимыч храпит на кровати, широко раскинув ноги в резиновых сапогах. Не состоялась вечерняя зорька из-за непогоды и рома.
А за столом прежняя веселая компания выпивает, закусывая копченой колбасой, — мы их не знаем! Володя побледнел. За столом Пасюк держался хозяином, рядом с ним сидела Стюардесса.
— Откуда вы, утопленники? — удивился Пасюк. — Чего грязными лезете в приличный дом?
— Смотри-ка, колбаса копченая вдруг объявилась! — поделился наблюдением с Гофманом Коля, не обращая на внимания на Пасюковы глупости. — А на берегу, между прочим, не было!
Пасюку подсказали, что пришли хозяева помещения.
— Ребята, причаливайте! У меня этой колбасы, — распахнул здоровенный чемодан, — полно! Лопайте!
Володя открыл рот, возвышаясь над столом и колбасой, даже позеленел слегка и содрогнулся.
— Уходите все… плохо мне, — зевнул невзначай, — сейчас…
Мигом посбросав палки колбасы в чемодан, Пасюк первый устремился к дверям. За ним, подталкивая друг друга в спины и боясь глянуть на Володю — вся честная компания. На выходе даже немного закупорились, пробку устроили из-за чемодана, так забоялись зеленолицего Гофмана. Но Володя уже спокойно раздевался, стоя у своей кровати. Аккуратно развесил мокрые вещи, залез под одеяло.
— Хорошо, тихо! — удовлетворенно произнес он. — Погасите свет, а?