Кто думает о здоровье врача? Кто думает о веселье клоуна? Никто об этом не думает.
Нам не важно, здоров ли врач и весел ли клоун – нам важно, чтобы МЫ были здоровы и веселы, а не ОНИ.
Мы приходим за помощью к людям, которые, как мы знаем, могут нам помочь. Но думаем ли мы при этом о том, нужна ли ИМ помощь? И чем МЫ можем им помочь?
Как знать, если бы мы об этом думали – может быть, нам и самим никакой помощи бы не требовалось, и жизнь наша была бы гораздо светлее, успешней, здоровей и веселей.
Мир людей делится на две половины: это те, от которых нужно что-то нам, и те, которым что-то нужно от нас. За первыми мы гоняемся, вторых мы избегаем. Тогда почему, почему же мы сетуем на то, что кто-то не хочет нам помочь тогда, когда это нам так нужно? Если мы сами бежим тех, кому нужна помощь – что же удивляться тому, что кто-то бежит от нас? Они поступают подобно нам самим, они – наше отражение, они – это мы сами!
И – беда, беда большая тому, кто хочет изменить этот привычны со времён мамонтов порядок вещей… точнее – отношений между людьми, тому, кто начинает больше думать о собратьях, нежели о себе. Этот человек становится уважаем, обожаем, любим окружающими и… глубоко несчастен лично. Ибо он перестаёт быть личностью в привычном для социума смысле слова, он растворяется в окружающих, он впитывает все их проблемы – и ему некогда подумать о себе.
Он может быть доволен своей жизнью, он может быть доволен своим статусом среди людей, у него исчезают враги, но он перестаёт быть… нет, не собой – он перестаёт быть человеком от мира сего. Он, несмотря на плотное окружение его страждущими его помощи, даже воспевающими его поклонников и знакомых – он безгранично одинок. Он получает любовь общества – но он не получит никогда ЛИЧНОЙ любви, такой, какой любят друг друга простые люди. Даже если кто-то согласится связать с ним свою судьбу, и даже если кто-то скажет, что искренне его любит, то это будет не та любовь, которой ему, Великому И Любимому Всеми Отщепенцу, хотелось бы. Его будут любить не просто так, нет! Его будут любить из уважения, из желания обладать чем-то редким, чего нет у других, из чувства преклонения или даже трепета, но… разве это любовь? Это обман. В такой любви нет простоты, нет естественности. В ней, если хотите знать, гораздо больше жалости, и, что самое обидное – это не жалость сильного к слабому, это жалость слабого к сильному… Что может быть унизительней?
И такая любовь недолговечна – ибо тот слабый, который любит сильного из жалости, подспудно или явно, но осознаёт и несуразность этого положения, и искусственность самой этой любви. Не для него, ещё недоросшего до состояния титана духа, такая любовь! Результат предсказуем и прост: когда таковой оруженосец видит на горизонте нечто, что более соответствует его представлениям о счастье, он уходит, иногда даже без объяснений. А Дон Кихот, поверивший было в вечную верность своего Санчо Пансы и в своё собственное, человеческое счастье, которое заключается хотя бы в том, что его понимает близкий и любимый человек, остаётся один в поле. Как всегда.
И опять он в одиночку сражается с чужими бедами, которых не убывает с каждым днём, а только прибавляется – ибо несть числа страждущим свалить свои проблемы на чужие плечи и, облегчёнными и здоровыми, весёлыми и успешными, бежать за новыми бедами и проблемами, чтобы накормить ими досыта того, кто осмелился думать о них, а не о себе…