Утро выдалось зябким. Коля проснулся от холода и шумного, даже грохочущего появления в коттедже обнаженного по пояс Вольдемара, что влетел в комнату с необыкновенной для него скоростью, явно после умывания, продолжая обтирать и без того багрово-красный торс лихорадочными движениями. Неистово жонглируя при этом костылем, словно самурай бамбуковой тростью, собравшийся в показательных целях до основания уничтожить деревню, восставшую против своего феодала, включая женщин с грудными детьми.
— Как погода? — заинтересовался Николя.
— Колючая, — ответил Гофман загадочно, в духе великого однофамильца.
Сказочный секрет открылся неприятно быстро: стоило одеться да спуститься по тропинке в низину к многопользовательскому умывальнику, а там намылить по глупости лицо, как тут же в руки, шею и спину впились десятки и сотни язвительных игл. Бесстыдно взвизгнув и едва плеснув пару пригоршней воды, Николя бежал из низины в дом, с размаху хлеща себя по спине и бокам мокрым полотенцем не хуже иракского шиита в дни всеобщей горечи, тоже оставляя неподдельные красные полосы.
После завтрака, который вновь провел за одним столом с девушками, состоялось первое занятие по изучению языка пиэль, на котором не только не преуспел, но даже принародно оконфузился. К восьми часам возле пустого домика собралось человек сорок пиэлистов. Дверь в коттедж отворила на удивление молодая, по возрасту не старше Николя преподавательница, конопатенькая брюнетка со свернутой на затылке косичкой крендельком, в модно потертых на коленках и попке джинсах. Вместо кроватей комната содержала столы и парты, на стене висела доска. Все расселись, и занятие началось.
Комаров в пустом коттедже оказалось даже больше, чем в туманной низине близ умывальников. Домики не имели системы отопления, сантехники и не защищали жителей ни от чего, кроме солнца и ветра. От комаров тоже не защищали. Учащиеся сплотились в тесноте, по три человека за партой, и проклятые насекомые вовсю пользовались этим, особенно донимая ноги под столами. Приходилось натурально отбрыкиваться, часто это приводило к общему шуму и недоразумениям. Надин сидела рядом с Николя, успевая записывать все, что говорила слишком молодая лекторша с пунцовыми щеками, и мурлыкала песенку. Комары ее не брали.
— Я намазалась кремом, — ласково шепнула на ухо, — если бы заглянул к нам утречком, и тебе бы дала.
Преподавательница обернулась на шум, вопросительно склонив голову набок. Топтание под столом ненадолго прекратилось, и в установившейся тишине отчетливо прозвучали последние слова, сказанные Надин. Народ захихикал, стал оборачиваться, отдельные представители мужского пола даже изрядно вытягивали шею, пытаясь разглядеть добрую девушку.
— А мне? — спросил Пасюк.
— Большой шибко, в тюбике мало осталось, только на него хватит. — После чего вернулась к Николя, обольстительно улыбаясь. — И еще хорошо, что надела штаны.
— Что?
— Хорошо, что я сейчас в штанах, глухая тетеря! — громче повторила она, деловито переписывая с доски в тетрадь алфавит нового языка. — Не так пристают.
В аудитории опять все насторожились, перестав брыкаться. Мара сидела с другой стороны от Надин. Не разобравшись, треснула Колю по спине:
— Оставь девушку в покое!
— С ума сошла, что ли?
И тут же получил такую оглушительную затрещину, что перед глазами поплыли красивые радужные эллипсы. Надин радостно демонстрировала классу ладонь, забрызганную кровью. Даже привстала, чтобы всем было видно.
— Я тебя спасла. Опусти плечо пониже, хочу отдохнуть, — положила голову ему на плечо.
Обнаглевшая толстая комариха до того наклюкалась крови, что не могла лететь, и надсадно гудя, перегруженным бомбардировщиком шлепнулась прямо на конспект посреди страницы. Николя с удовольствием превратил тварь в огромную красную кляксу.
— Все мозги стряс. Поосторожнее можно?
— Девушка, уберите голову, — попросил Коля, мрачнея, — мешает.
По аудитории прокатился смешок. Надин продолжала лежать на плече, хоть бы хны.
— Убери голову! — гаркнул Николай.
Раздался взрыв смеха.
Надин поднялась, зевнула, шепотом пояснила:
— Бессовестный. Преподавательница решила, что к ней обращаешься. Видишь, голову убрала и даже в сторону отошла. Думает, тебе не видно. Эх, как не стыдно?
Занятия продолжались до четырех часов, с перерывом на обед.
На вечер некие неизвестные инициаторы назначили общее знакомство группы на берегу озера. К их компании присоединились все кому не лень, Герасимыч в том числе. Он обещал наудить с утра рыбы, а к праздничному вечеру сварить целое ведро ухи и накормить всех до отвала. Красилов купил две сумки рома в магазине ближней деревни. Водку нигде не продавали из принципиальных соображений борьбы с народным пьянством, а вот рома по семь рублей в красивых бутылках с блестящими наклейками «Гавана клаб» от дружественного Острова свободы во всех магазинах было хоть залейся. Дороговато, конечно, зато экзотика!
Пока они сидели на занятиях в комарином доме, Герасимыч развел на берегу костерок и сварил целое ведро ухи из окуньков и карасиков. Уха получилась на славу, над всем пляжем витал сногсшибательный аромат лаврового листа и перца, но как хлебать тридцати человекам из одного закопченного ведра? Герасимыч, во-первых, притащил ложки из столовой, во-вторых, организовал два больших таза, разлил в них уху (клянясь и божась, что он совершенно новые у завхоза выпросил). Красилов с Пасюком открыли кубинский ром, и началось близкое знакомство. Очереднику вручали стакан, кусочек серого хлеба с рыбкой и требовали назваться, после чего все выпивалось и заедалось. Некоторые девчонки отказывались пить, некоторые — закусывать костлявой рыбешкой, и, закатив глаза, пищали: «Ой, воды, воды мне срочно, задыхаюсь!»
Крепостью и запахом ром соответствовал обычной самогонке.
— Не, малость послабее горилки будет, — засомневался Пасюк, когда выпил, — на что-то похоже, а на что, не разобрал, ну ладно, плесните еще…
Не ко времени заморосил мелкий дождичек, подернувший дальний край озера туманной дымкой, однако настроение собравшихся сильно двинулось на подъем — начались веселые пляски. Костер сыпал снопами искр, когда в него подбрасывали охапки хвороста. Ром заставил прыгать через костер. Выше всех летал Бронислав Пасюк: подпрыгнув, он успевал прямо над кострищем пару раз перебрать ногами в воздухе, чтобы потом, как бы спохватившись, резко улететь далее по маршруту. Порхать в одиночестве ему скоро прискучило, и, подхватив на руки маленькую Стюардессу, с криком: «Ох, полетаем!» Броня ринулся в костер. Стюардесса не решилась отбиваться — выронит еще в критический момент. Пасюк таскал ее довольно долго. Красилов даже выразился по этому поводу: «Носится, как черт с писаной торбой! А дома, небось, жена и семеро по лавкам». Никто его не поддержал. Мужская часть группы подумала про себя: «Ну и зануда этот Красилов!» А женская решила, что ревнует.
Выпив две порции горького рома, Николя поискал взглядом Надин, а найдя, удивился тому, как далеко ушла она от костра. Тоненькая фигурка виднелась возле самой воды: стоит спиной ко всем, смотрит в тусклую даль озера. Что там сейчас разглядишь? Захотелось тоже подхватить ее на руки и… Но пламя слишком разгорелось, а его и без того шатает. Какая Надин незаметная сегодня. Стоит одна у кромки воды. От всех отвернулась. Может, ей плохо?Может, подойти сказать слова ободрения?
Погода тем временем окончательно испортилась. На озере разыгрались волны, все вокруг сделалось мокрым, пропиталось холодной водой с запахом тины — и песок, и прибрежные деревья и одежда, но люди продолжали весело плясать вокруг костра. Разве с трезвых глаз мог разбушеваться по столь мерзкой погоде жизнерадостный кубинский праздник? Давно разбежались бы кто куда, сидели сейчас в дощатых коттеджах, трясясь от холода под отсыревшими одеялами. Все отлично! Куба — любовь моя! Даже то, что Надин стоит у кромки воды вдали, отвернувшись к озеру в вуали неясной дымки, в некотором смысле прекрасно и необыкновенно романтично. Будто наяву возник туманный образ самой главной в его жизни Незнакомки, с которой Николя сейчас наконец-то познакомится. И он пошел к ней.
Кольцо радостных танцоров, что лихо вращалось вокруг костра, затянуло его в свой водоворот, кинуло к жару пламени. Николя мгновенно обжегся их раскаленной вулканической радостью, оказался звеном общего неразрывного пьяного братства. Сверху отвесно на головы и плечи падали тугие струи дождя, приятно охлаждая разгоряченные лица. Одежда насквозь промокла, однако все продолжали прыгать, не замечая этого, держась за руки. Потом у кого-то заплелись ноги, и все повалилась друг на друга, непрерывно хохоча до колик в животе.
Веселье кипело и расплескивалось по кругу от костра. Чем ближе к огню, тем выше градус горячего рома. Пасюк, обронив где-то Стюардессу, вознес на руках Мару, впрочем, через костер не прыгал: Мара гораздо крупнее Стюардессы, или жальче ее Пасюку, или просто не желал расставаться. Силой-то бог не обидел. Мара восседала, вполне довольная судьбой, выделившись из общего многочисленного женского фона в ту единственную, которую несут по жизни, берегут да холят, как бесценное сокровище.
Неожиданно Николя опомнился и снова направился к Надин, желая поболтать с ней о чем-нибудь легком, необременительном, постороннем от пиэля. Шел-шел, шел-шел, шел-шел — уже рядом, вот она стоит тоненькой, мокрой тростинкой на ветру и дожде… зачем-то прошел мимо. Прямо в воду забрел по колено. Зачем, спрашивается? Черт его знает. Принялся с серьезным видом внимательно разглядывать дальние дали, не произнося ни слова. Чувствуя при этом с горечью, как ноги быстро околевают, а кроссовки в ледяной воде будто растворились, полностью размокнув. Черт! Где их теперь сушить? В такой повсеместной сырости и вечерне-ночном коттеджном холоде?
Уже растерянно глядел на кипящую воду озера, что в тенетах дождя окончательно слилась с низким темно-серым небом, висящим рваными облаками, как сетями, на верхушках растущих вдоль берега чахлых ветел. Имелось странное очарование в этом шуме озерной воды, смешивающейся с дождевой. Не найдя ответов на заданные себе вопросы, Коля закрыл глаза и стоял-слушал громкий, радостный шум воссоединения воды небесной и земной.
Он вдруг ощутил, что на самом деле вода в озере теплее, гораздо теплее текших по лицу струй дождя. Что если взять да искупаться прямо сейчас? Это будет фокус почище прыганья через костер со Стюардессой на руках. Никто ведь не знает, что озерная вода теплая. Все испугаются и восхитятся подвигу. Надо бы сказать Надин. Предложить искупаться сейчас на пару с ней прямо в одежде. Вот будет номер экзотический! Взяться за руки и уплыть под испуганные вопли в туманную даль, раствориться в ней навсегда? Нет, не навсегда, а на сегодня, вдвоем? Николя поворотился. Надин рядом не оказалось. Более того, он не обнаружил ее среди прыгающих у огромного кострища — там, где размокли под дождем газеты, с тазиками ухи, которую никто даже не попробовал, и валялись пустые красивые бутылки из-под рома. Нигде не видно строгой черной фигурки, которая ему сейчас нужна, просто необходима! Он так здорово придумал их общее будущее!
Народ пляшет, орет, визжит от дикой радости. Николя стоит по колено в озере, ищет сквозь дождевую пелену: куда девалась Надин? Здесь же была только что. Долго стояла. Ушла. Ан нет! Вон, на руках Пасюка катается! Утащил Надин Пасюк от Николя! Здоровый мужик, всех девушек перевозит на руках по очереди! Еще Николя увидел выпрямленного, сурового Гофмана. Посочувствовал. Некто нравится Гофману, и очень сильно, судя по тому, с каким особым достоинством и прямотой осанки Володя держится, глядя поверх общего веселья, лишь изредка кидая быстрый взгляд на интересующий его объект и стоя так, что трость практически незаметна с той стороны, где оный объект расположен. А лицо горит, несмотря на холодный дождь, как у человека, который страшно, дико ревнует, не имея на то никаких прав, и никак не может справиться с припадком бешеной ревности, потому что отпил два раза по тридцать граммов, хотя до того практически никогда не пил.
На горящем лице Володи, неровном от давних зарубцевавшихся юношеских угрей, торчала белесая, будто седая короткая щетина, сильно его старящая. Сейчас он походил на хромого упрямого старика, принципиально объявившегося на свадьбе внука, с коим рассорился несколько лет назад и с тех пор не разговаривал. А теперь не знал, чего ему здесь делать — поздравить и уйти или остаться, сесть со всеми, слиться с новой родней, даже песни попеть, расцеловаться со сватами. Бедняга едва сохранял равновесие: потому и оставался на месте, что смертельно боялся оступиться да упасть на глазах той, которая его даже не замечает. Володя держался с достоинством, стойко. Проявлял железный нордический характер, как и во всех прочих аспектах жизни. В каждой мелочи, в ерунде любой, мимо которой другой пройдет, не обращая внимания, пнет с дороги в сторону, он разбирался долго, нудно, методично, зато всегда доходил до глубинной сути явлений, как бы дорого ему ни доставался итоговый результат, в какую бы копеечку ни влетала выделка очередной овчинки.
Ведь только на первый, поверхностный взгляд Гофман являет собою образ нескладного человека, на которого редко какая женщина обратит внимание, а если обратит, то лишь в случае самой крайней нужды. А вот, кстати сказать, видно: так много у женщин бывает тех самых крайних случаев, что стоит начать разбираться на холодную голову да перебирать по пальцам, так и окажется по жизни, что каждый второй их случай предельно крайним выходит. В том смысле, что умеющий держать удар Гофман обязательно, точно по волшебству, пребудет в свое время с любимой женщиной в мире, согласии, а главное — супружестве. Но не с Марой, разумеется. Исключено это, кстати, не ею, а им, доведенным сейчас до крайнего молчаливого бешенства, которое никак, ни в чем, никогда не проявится.
Никто не понимал, что если Володя тронется с места — сразу же упадет, а значит, стоять ему здесь еще долгонько, пока не протрезвеет под холодным ливнем настолько, чтобы смочь дойти до сосен и там, под кронами, привалиться спиной к шершавому смолистому стволу. Мимо пробегали развеселые девушки, сочувствующие Володиному отщепенству, звали к костру — где жить теплее, веселее, — или к тазику — откушать ухи с перчиком и рыбками, еще чего-то выспрашивая, но все в том же несерьезном, приземленном духе. Он на них никак не реагировал, даже губы презрительно не складывал, стоял монументально строгий, будто не замечал. Поздно. Раньше надо было.
Одна некая — с пьяных глаз, не иначе — загорелась увлечь Гофмана вместе с нею попрыгать в общем хороводе. Так ли уж хорошо маскировал он свою подпорку или девушка совсем сверх нормы приняла, отчего не пришелся костыль ей по глазам, — неизвестно. Схватила за рукав и потащила в круг, но Гофман вырвался, взмахнул палкой для сохранения равновесия, устоял-таки, а та даже голову вжала в плечи, подумала — на нее замахнулся. Мигом кинулась обратно к хороводу, ворвалась в него и учинила преогромный беспорядок, связанный с общим веселым падением кучи-малы на раскисшую дождевым половодьем траву. В борьбе за равновесие Гофман закусил губу. И приводил ее на место в те краткие секунды только тогда, когда краешком глаза касался Марочки, но и последние остатки настроения покинули его в один миг, когда чертов Пасюк, подхватив Мару, принялся таскать ее по берегу, будто собственное достояние.
«Что за неудача, — думал Николя, медленно осознавая происходящее, — какое-то неудачное знакомство получается».