На улицах турбазы, почти у каждого коттеджа горели небольшие костерки-дымари, при которых кучковался местный народ, махавший руками. Дым немного спасал от комаров. Возле их коттеджа со стороны чужого входа также чадило несколько веточек. На скамеечках собралось общество новеньких соседок. Рядом с костром они поставили кассетник, из которого грустным голосом певица пела о том, как она любила в последний раз. Здесь же несколько особняком пригрелись и Гофман с Герасимычем. Коля подошел к ним. Слишком много собралось воедино девушек, чтобы насмелиться познакомиться с конкретной на глазах у всех прочих, даже кивнуть неудобно, тем самым как бы игнорируя остальных. Не говоря о том, чтобы начать подмигивать. Очень серьезно девушки наблюдали за струйкой дыма слившимся воедино взором, сопереживая певице. Друг с другом они тоже практически не были знакомы, поэтому возникшая пауза затянулась на долгий вечер.
Не простые собрались девчушки-балаболки, а серьезные, с высшим математическим образованием, чертовски умные. Приехали в комариный рай познавать программирование на новомодном языке пиэль. Иные сразу после университета, другие отработали уже не по одному году учительницами, хлебнули лиха полной ложкой, прежде чем поймали удачу за уши и попали в тайгу болотную, проходить переподготовку в образовательном центре на программистов. Нет, здесь подход требовался особенный, к каждой конкретной персоне свой собственный, индивидуальный, желательно тихий, задушевный. И не под взорами всех остальных. Это чувствовали немногочисленные представители мужского пола, приблудившиеся отдельной группкой, — и Красилов, и Николя, и Гофман и даже Герасимыч, ужасно раскрасневшийся круглым довольным лицом на манер затертого пятака.
Так хотелось ему что-нибудь рыболовное по случаю ляпнуть, пословицу ввернуть громогласную на весь коллектив, а удержался. Единственным не понявшим серьезности и ответственности момента был парубок-курсист Пасюк, проходивший мимо. Встретив обилие женского пола, обрадовался, выкрикнул: «Вот и вся моя семья, восемь девок — один я!» — и пошел далее. Стоят-сидят курсистки молчаливые, задумчивые, смотрят на костер, даже друг с другом не разговаривают, слушают печальную историю про то, как «я любила в последний раз, последний раз», что про себя при этом думают — неизвестно. Расположились в три ряда, первая скамеечка низкая, за ней — выше, специально так придумано, будто собрались вместе для фотографирования, а фотограф где-то потерялся, а они ждут его, ждут… Запечатлеть красоту некому.
Глядя на эту картину, Коля почему-то вспомнил турок. В том смысле, что какой-нибудь султан турецкий и его приближенный визирь, если бы, не дай бог, занесла их нелегкая в Сибирь, край поселений и великих строек, ничего не смогли бы понять, что здесь происходит даже через переводчика из МГИМО. Откуда посередь тайги, среди ужасных болот-топей взялись в одном месте у костерка сразу двадцать молодых девушек в три ряда, и никакой мужчина лично головой за них не отвечает? Ни евнуха старшего нет, ни даже младшего поблизости, ни брата верного, правителя, на худой конец, в данной провинции власть держащего. И никому не надо за ними ухаживать дополнительно, содержать. Махальщик с опахалом и тот отсутствует, не распугивает комаров, сбежал, собака неверная, — сами девушки энергично машут руками, хлещут себя по лбам, затылкам или животам или другому какому месту от души, без малейшего стеснения.
Да, вот именно, эти девушки сами себя содержат, находясь в трудных бытовых условиях, без ванн и купален, благовонных розовых масел без, посреди леса дремучего, полного гнуса ужасного, даже несколько ближе к болотистой лесотундре приполярной и вечной мерзлоте, с лежащими в ней нетленно мамонтами, до коих шибко охочи японские ученые. А турецкие ученые что-то не шибко понаехали, а раз не едут, где уж тут эмира с султаном ждать, когда ученые турецкой академии наук любопытства к артефактам не проявляют? И хорошо, что не приехали, зато Николя со своими девицами переночевал в номерах, для них забронированных, под видом особо секретного агента КГБ со своими личной агентурой, а не оказался с ней же и вальяжными грузинскими паханами — предпринимателями в ресторане. Что бог ни делает — все к лучшему. Это и к султану относится турецкому, и к его многочисленному семейству, включая наложниц. Ой, куда это его опять унесло с бестолковыми рассуждениями?
Обилие симпатичных курсисток, молчащих у костра в ожидании невесть чего, поразило воображение не только сверх меры задумавшегося о судьбе турецкой науки Николая Петровича, но и всех прочих представителей мужского пола, не давая им уйти прочь. Здесь были девушки на любой вкус: брюнетки и блондинки, стройные модели и полненькие румяные булочки. Красилов растерянно-мятежно косил в их сторону, примеряясь. Стал вдруг ходить вокруг костра кругами, бормоча себе под нос непонятное, подкинул несколько сухих веточек в огонь. Те затрещали, а подойти духа не хватило. Исчез навык за десять лет брака. По лицу его стало видно, что вспомнил он вдруг, что на самом деле является не только замначальника ВЦ краевой мелиорации, но и, в принципе, отнюдь еще не старым тридцатидвухлетним человеком с вьющейся шевелюрой, да, женатым, есть грех, но одновременно, оказывается, ужасно соскучившимся по разговору с молодой задорной девушкой.
Каковых здесь в избытке — да все практически молодые, но веселья особенного не проявляют, комары достали. Красилов смутился окончательно и вернулся на постой ближе к Герасимычу. Еще бы. Давно и основательно женат человек. На службе отличным считается семьянином, о чем в характеристиках ему каждый раз непременно писали «отличный семьянин», потому что романов служебных ни с кем не крутил. Отработает положенное время, часто и сверх положенного часик-другой прихватит, — и домой! К жене, детям, квартире, автомобилю, даче, диссертации.
А тут вдруг ни с того ни с сего у плюгавенького дымаря продрал его жуткий мороз, волнение началось необъяснимое, будто снова как в пятнадцать лет впервые пришел на танцы и корчил там из себя взрослого парня, врал партнерше, что ему семнадцать. Танцы те не понравились, но запомнились надолго, и вот снова то же самое дурацкое настроение. Только не надбавить пару лет хочется, а скинуть десяток, кольцо с пальца тихо в кармане скрутить и про семью на вечер забыть. Вон какой букет очаровательный, явно жаждущий любви, ждущий ее от каждого встречного, даже, возможно, и от него. Или Герасимыча… Нет, от Герасимыча едва ли. А от него точно. И жутко начинать, и отказаться от всего, простояв с надутыми губами, как Гофман, обидно.
Гофман держался прямо, надменно выставив трость перед собой, слегка даже демонстрируя. Обилие молчащих девиц возмущало его до глубины души: «Есть же не очень красивые, почему бы не заговорить со мной? Я бы ответил. Так, слово за слово, глядишь, завязалась бы беседа, познакомились, жить бы стало веселее. Но нет! Лица выставили в одну сторону и молчат! На огонь смотрят. Чего на него пялиться без толку? Нет чтобы спросить чего. Я бы обязательно ответил». Сам Гофман никогда первым с девушками не заговаривал. «А то скажут: с костылем, а туда же, лезет любезничать». Нет, он всегда только отвечал. Местами даже подробнее, чем того желали спрашивавшие. И все ждал, ждал. А с ним все не заговаривали по-настоящему и не заговаривали! Даже на улице дорогу не спрашивали. Перед ним спросят — те не знают, так его пропустят, у следующих интересуются. Уже двадцать семь стукнуло, волосы на щеках прозрачно-стеклянные вылезли ненормальные, не седые ли? Сбривал их утром с легкой ненавистью. А они не заговаривают и не заговаривают, даже самые некрасивые. Володя был обижен, но продолжал ждать с высоко поднятой головой. У него есть своя гордость. Да, пусть он инвалид! Но не позволит никому.
Николя также пребывал в скромном стеснении. Девушек, конечно, много, некоторые очень даже ничего. Однако он уже сидит в столовке с двумя, куда еще набирать? Вон те две очень хорошенькие, и если б не Надин… А при чем здесь Надин? Кто такая есть нам Надин? Чихал он на Надин с ее челкой, носом и губками. Подойти, что ли, назло познакомиться? Все-таки не подошел, хотя Надин с Марой исчезли куда-то и вроде можно было считать себя свободным окончательно и бесповоротно. Нет, не решился, вздохнул и остался при мужской группе, в которой начались обычные по такому случаю бездельные тихие разговоры.
— Та маленькая, между прочим, стюардесса.
— Ничего себе, из стюардесс в программистки ее кинуло.
Стюардесса действительно ростом невысока, зато лицом и фигурой исключительно замечательная особа. Не захотелось ей больше в небесах летать? Летчики надоели со штурманами и бортмеханиками? Решила заняться программированием личного счастья на земле?
— Какой выбор, а? — шепнул Герасимыч, толкнув Володю.
Гофман лишь оттопырил недовольно губы, показывая тем самым, что ничего достойного внимания он не обнаружил.
— Но позвольте, — возмутился рыбак, наступая на его трость резиновым сапогом. — Ты вон хоть возьми тех двух крайних в первом ряду — чем не красавицы? — И даже указал на ближних девушек, приехавших из Уссурийска, Иру и Машу. — Обе ведь не замужние, явно на выданье.
И точно, Маше двадцать три года, Ире двадцать шесть, можно сказать «на выданье», раз обе сидят с постными лицами без обручальных колец.
— Ежели, голубчики, женитесь на той, черненькой, — продолжал балдеть Герасимыч, очень довольный собой (явно хлебнул толику кубинского рома из большой бутылки с блестящей серебристой наклейкой, стоявшей под его кроватью в коттедже рядом с ведром, в котором плавал предыдущий улов), — десять лет подряд будете счастливы в семейной жизни, а потом она вас обязательно бросит, предварительно наставив вам, ребята, здоровенные рога, вроде лосиных!
— С чего вдруг?
— Я замначальника ВЦ треста «Якуталмаззолото», мне ли не знать? Система у нас запущена специальная, «Кадры» называется. Сам вводил в эксплуатацию на тысяче примеров, потому знаю, что говорю. Сбежит к молодому обязательно и не вернется. Ножки у нее видите какие?
— Обычные.
— Ты на щиколотки обращай внимание. Видишь? Тонкие, сухие… Ускачет антилопой гну, трех лет не пройдет, гарантирую.
— Говорил десять…
— А та, что рядом?
— О, эта серьезная. Эта верной останется до самой твоей могилы, а значит, практически как бы навсегда верная будет. Единственный крупный минус — ревнивая. С ней приблизительно лет до сорока пяти доживешь ничего, нормально, потом поворот произойдет, если речь вести о твоем здоровье.
— Готовит плохо?
— Нет, почему? Превосходно готовит, с комплексным обедом не сравнить, а все равно от сковороды помрешь. Вернешься как-нибудь поздновато с партконференции отчетно-перевыборной, а она унюхает от тебя посторонние духи — и амба. Ни слова не скажет, вида не подаст, выдержку проявит, в себе затаит, переживать молчаливо и страшно внутри будет. За стол усадит, начнет потчевать борщом да котлетами с пюре, а когда ты набросишься с голодухи на еду и с полным ртом будешь жевать-радоваться, тут у нее сердце в груди взыграет, что не сможет стерпеть несчастная: выберет сковороду чугунную на полке потяжелее, да как с разворота тресь! Тебе по башке. Не успеешь дожевать, падешь бездыханным. Сорок пять — самый опасный возраст для подобного скверного случая, но не последний, скажу откровенно. Если сорок пять как-нибудь переживешь, отоврешься по нахальной сути своей, угрем из-под сковородки выкрутишься, то в пятьдесят все равно не сносить головы из-за ее выдающейся любви и необыкновенной ревности.
— А вот сам ты, Герасимыч, лично за какой бы приударил?
— Я лично вовремя сбежал и от той и от другой, поэтому здесь отдыхаю в свое удовольствие: сыт, пьян и нос в табаке. А если хотите, молодые люди, полного семейного счастья по самый край, женитесь на той маленькой, смазливенькой...
— Стюардессе?
— Ну. Очень ласковая к муженьку будет, всегда обаятельная, нежная, веселая… м-да… с ней не соскучишься. Единственный существенный недостаток наблюдается на горизонте: ребенка вам родит постороннего, не вашего. По глазам вижу ласковым. А все прочее замечательно, не нарадуетесь, так жить хорошо с маленькой ягодкой. Да и не узнаете никогда, что ребенок не ваш, всю жизнь проживете приятственно, в общесемейном счастье. Это самая лучшая кандидатура из всех. Настоятельно рекомендую.
— Что, и на такой женат был?
— Я? Храни господь. Говорю же, организация у нас специфическая, «Якутзолото» с алмазами в придачу, многонько кто через систему «Кадры» проходит, так что наблюдал и таковых стюардесс неоднократно.
— А все же, с какой бы хотел познакомиться?
— Ни с какой, пока трезвый, а по пьяни не знаю. Вот как увидите, что приударил за кем, так и знайте: пьян, старый хрыч, сегодня, и здорово пьян — лыка не вяжет. Вон девка стоящая, — указал подбородком на объявившуюся невесть откуда Мару, — вот где счастья немерено. Даже с ребенком бы посторонним взял, даже зарежет пусть или сковородкой чугунной навернет, все ко двору будет, хлопцы. Ты с ней работаешь? — обратился к Николя.
— В разных отделах.
— Ну и как она живет-поживает в естественных условиях, много народа за ней ухлестывает?
— Уже лыка не вяжешь? Замужем, ребенок есть.
— Все равно — мечта поэта.
— Какая мечта? — возмутился Николя, припоминая счетное число влюбленных электронщиков и программистов из официального списка. — Нет же ничего абсолютно. Выдумываете тут, на пустом месте.
— Не понимает товарищ. Напрочь лишен чувства прекрасного. Может, и к лучшему, — вздохнул Герасимыч завистливо, будто оказался без снастей, наблюдая проплывшую мимо большую стерлядь, хитро подмигнул в сторону Гофмана, уточнил: — Не понимает человек. Гофман и тот, смотрю, в курсе дела. Да же, Володя? Классная женщина? Мечта поэта?
Гофману хотелось оттопырить презрительно губы, но у него не получилось — комар присосался к щеке, пришлось срочно уничтожать.