ПАРИЖ
(ноябрь 1418 года)
«До чего же неисповедимы дела твои, Господи! И как же чудны бывают их обороты…».
Магистр искусств, лиценциат канонического права и доверенное лицо герцога Бургундского Пьер Кошон смотрел из окна Наваррского коллежа на присмиревший, затаившийся Париж и без ложной скромности перебирал в уме события последних трех лет и трех месяцев. Годы он плодотворно провел в Констанце, возделывая церковный собор как пашню, а месяцы пролетели за сбором законного урожая, сыпавшегося на него с благодарных рук герцога Бургундского.
Еще в январе 15-го года, когда стало ясно, что Констанцский собор состоится, преподобный Кошон отправился туда одним из первых, чтобы в качестве исполнителя особых поручений при его светлости герцоге Жане, подготовить всё для прибытия остальной бургундской делегации. Сделал он это настолько хорошо и толково, что глава их фракции Мартин Поре как-то сразу расслабился и предоставил Кошону и дальше вести все дела. В итоге, среди всеобщего подкупа и келейных соглашений - которые мгновенно разваливались, стоило кому-то другому заплатить больше - только бургундцы выделялись строгой дисциплиной и бескомпромиссностью. Они единственные отказывались от всех подарков и даже от пышных обедов, которые в известном смысле тоже можно было расценить, как подкуп. Сам же Кошон в кулуарах охотно и дипломатично улыбался всем без разбора и явно желал всем нравиться, но на заседаниях делался жестким и непримиримым, озадачивая обманутых его улыбками и заставляя думать о себе уже не так пренебрежительно, как раньше.
С пеной у рта Кошон требовал низложения троепапства и объединения церкви под рукой единого папы, имя которого он, опять же почти единственный на всем соборе, произносил без добавлений, типа: «будет лучше если…» или «возможно, мы рассмотрим…».
- Сделайте мне папу только из кардинала де Колонна! – напутствовал своих делегатов герцог Бургундский.
И Кошон всеми силами старался исполнить этот приказ, потому что прекрасно понимал – дело совсем не в единстве церкви, а в том, кто именно стянет в свои руки путы духовной и политической жизни мира. Человек случайный, или предложенный кем-то другим, был неприемлем по той простой причине, что во всем Констанцском соборе герцога Жана волновал только один вопрос: каким образом разрешится его тяжба по делу об «Оправдании тираноубийства». А благоприятный исход как раз гарантировал щедро осыпанный всевозможными подношениями кардинал ди Колонна! В том случае, разумеется, если будет избран папой…
Сложное это дело корнями уходило в историю десятилетней давности, когда герцог Орлеанский был убит, а герцог Бургундский в этом убийстве обвинён.
Кошон - в ту пору еще не состоявший на службе у герцога - был в восторге от кровавой расправы, восторга своего не стыдился и никогда не скрывал. Искренне оправдывая это убийство, он на каждом углу готов был кричать, что герцог Бургундский избавил страну от тирана! И потом, когда начался вялый процесс против Бургундца, Кошон охотно и горячо поддержал своего единомышленника Жана Пти, который сначала выступил с публичной оправдательной речью, а потом изложил её тезисы в трактате под названием «Оправдание тираноубийства».
Тезисов было девять. С их помощью Пти - непререкаемо логично, как ему казалось - доказывал, что, «если убийство тирана есть благо, а Луи Орлеанский был именно тираном, значит, убийство его есть благо тоже».
Однако убедили тезисы далеко не всех.
В пору правления ничего не забывшего Бернара д’Арманьяк трактат этот был прилюдно сожжен в Париже государственным палачом, а сам его автор объявлен опаснейшим еретиком на веки вечные. И требовалось только подтверждение высшего духовенства, чтобы окончательно узаконить этот приговор и, как следствие, довести дело до конца и осудить герцога, как убийцу, невзирая на то - тирана он убил или просто королевского брата.
Именно с требованием «узаконить» и прибыла на Констанцский собор делегация «арманьяков» во главе с Жаном де Герсоном, когда-то так неудачно требовавшим возмездия для Бургундца. Вот уж кого Кошон терпеть не мог еще со времен университетской юности! Всегда высокомерный, упрямый как осадный таран, невыносимо логичный, он и здесь, на соборе, выставил против девяти тезисов Жана Пти свои двадцать один, заставив бургундскую делегацию заметно напрячься. На защиту Пти, сменяя друг друга, поднимались то сам Кошон, то его друг - тоже со времен учебы в университете - Николя Бопер и даже Мартин Поре. Все они прекрасно понимали, что на карту поставлена не столько судьба красноречивого еретика, сколько политическая значимость - а то и жизнь - их герцога. А без него… Что уж тут говорить?! Без герцога Бургундского летели под откос все их блистательные карьеры и, самое главное, незамутненная никакими разочарованиями мечта Кошона о епископском сане.
Впрочем, зря они волновались. Победу в споре принесла как всегда не логика, а выплаченная нужным людям сумма.
«Кардиналам Орсини и Панчера по полторы тысячи экю золотом, кардиналу Дзабарелла – сто двенадцать франков, уплаченных за посуду и прочие вещи из золота и серебра… - холодно подсчитывал в уме Кошон, получавший по два франка в день. – А еще по мелочи изделий из золота и серебра, да бочонки боннского вина для заседателей пожиже…». Он вздохнул и усмехнулся. «Во всем этом утешать может только то, что невинность сегодня снова в цене».
Само собой, вынесенный вердикт заставил делегацию «арманьяков», слишком надеявшихся на здравый смысл и логику, в бешенстве удалиться. Все обвинения в ереси с Жана Пти были сняты и, соответственно, герцог Бургундский полностью оправдан при активной поддержке набиравшего обороты Одоне ди Колонна.
В шаге от папской тиары, этот отпрыск древнейшего римского рода зрением, особо обострившимся, зорко всех высматривал и запоминал. И, естественно, о мало кому известном французском прелате мнение составил самое благожелательное.
- Эта свинья далеко пойдет, - сплюнул Герсон, покидая зал заседаний после оглашения вердикта по делу Пти.
Говоря «свинья», он явно намекал на французское звучание имени Кошон. Но оглянувшийся на это замечание епископ Винчестерский тонко улыбнулся и, являя прекрасное знание пикардийского и нормандского наречий, в которых «кошон» трактовалось как «оборот», сказал его преподобию:
- Полагаю, «оборот» сегодняшнего дела изменит вашу жизнь к лучшему, господин Кошон?
Ответом ему был дружественный взгляд, полный благодарности.
Трудно сказать, кто из них кого рассмотрел первым – английский ли епископ, или французский «оборотистый» прелат, но, несомненно, обоих прибили друг к другу расчет и дальновидность. Кошон не скрывал своего желания сойтись поближе с приехавшим недавно в качестве наблюдателя от английского короля герцогом Бофором, а епископ Винчестерский не прочь был оказать эту услугу доверенному лицу перспективного Жана Бургундского. Обоюдная выгода была очевидна. И естественно, подкреплена несколькими приватными обедами, до которых епископ был охоч, как любое духовное лицо, и которые Кошон устроил с присущим ему старанием.
Эта дружба с англичанами в глазах герцога Бургундского стала дополнительным плюсом ко всей деятельности преподобного на Констанцском соборе.
Она стала еще ценнее и потом, когда после смерти графа д’Арманьяк вскрыли его архивы, и там, среди бумаг, обнаружилась внушительная пачка тщательно пронумерованных списков с именами людей, неугодных еще недавно правящей партии. Список под номером пять открывало имя Пьера Кошона. И особенное, доверительное отношение герцога Бургундского возросло настолько, что во время торжественного въезда королевы в Париж в июле этого года он был включен в состав приближенной свиты уже в должности королевского советника. А еще через неделю ко всем прочим обязанностям добавилась и должность ходатая при королевской резиденции.
Все эти благодеяния хоть и обрекали его на жизнь хлопотную, зато делали фигурой при дворе заметной. И, разбирая жалобы, поданные на имя короля, Кошон, наконец-то, в полной мере осознал, что совершил-таки тот «оборот», который напрямую выведет его к епископскому сану – хрустальной мечте юности и нынешней зрелой жизни.
- У вас вид захватчика, преподобный.
Пьер Кошон вздрогнул и обернулся. Он совершенно не услышал шагов, поглощенный собственными мыслями, поэтому пропустил тот момент, когда к нему подошел Филипп Бургундский – сын его сюзерена и покровителя.
- Любуетесь поверженным городом, да?
Опустив глаза, Кошон смиренно поклонился.
- Любоваться можно только возрождением, но не упадком, ваша светлость. И я невольно забылся, вообразив, какого величия достигнет Париж теперь, когда рядом с королем встал ваш батюшка.
- И люди, подобные вам, разумеется.
- Моя роль скромна. Но, если она внесет свою лепту в грядущее возрождение… - Кошон на мгновение замялся. – Возможно, это даст повод вашей светлости снисходительней относиться к людям, подобным мне.
Филипп в ответ только усмехнулся.
Кошона он недолюбливал со времен своей женитьбы, когда в четыреста девятом отец решил связать его с Мишель Валуа - дочерью короля и королевы. Мишель была слишком голубоглаза, чтобы не вызывать сомнений в отцовстве короля, к тому же до сих пор была бесплодна. И Филипп, с самого начала с презрением относившийся к своему браку, перенес это презрение и на Кошона, хотя в том сватовстве роль прелата действительно была скромна. Молодой Кошон тогда только-только поступил на службу к герцогу Жану и желал быть полезным во всем, поэтому с готовностью ввязывался в любое значительное мероприятие. Но, когда выигрываешь в одном, в чем-то другом неизбежно проигрываешь. И расплатой за особо доверительное отношение Жана Бургундского стало презрение его сына.
Когда не слышал отец, Филипп тоже называл преподобного «свиньей» и не раз прилюдно интересовался его происхождением. Кошон с неизменным смирением сообщал, что является сыном простого винодела, и это молодого герцога всегда ужасно забавляло. Остроты сыпались из него, как из рога изобилия, становясь, раз от раза, всё изощреннее, пока кто-то не шепнул Филиппу, что Кошон, возможно, свое происхождение скрывает. При этом шептавший уверял, что имеет веские резоны считать преподобного потомком древнего тамплиерского рода, о чем в Реймсе, откуда Кошон явился в Париж, старожилы могли бы рассказать более подробно.
Такую скрытность молодой герцог одобрять тоже не был склонен. Но его раздражение усугублялось еще и тем, что все остроты по поводу имени Кошона предназначались простолюдину. И если прелат действительно принадлежал к старинному рыцарскому роду, но позволил себе их терпеливо сносить, а пуще того, позволил герцогу их произносить, то ничего удивительного не было в том, что презрение Филиппа только укрепилось. Нельзя любить того, кого незаслуженно оскорбил и выглядел при этом недостойно.
Впрочем, никаких особенных козней против отцовского фаворита его светлость никогда не строил. Только недавно, когда узнал про последнее назначение Кошона на должность советника, разбирающего жалобы, не сдержался и брезгливо заметил:
- Что ж, свинье в грязи самое и место.
И все вокруг засмеялись и стали строить предположения, какие еще блага «выкопает» Кошон в чужих жалобах, чем заставили Филиппа снова почувствовать себя так, словно поступил он недостойно.
Лучше всего было бы, конечно, поменьше встречаться с этим прелатом. Но отец, привлекая Филиппа к государственным делам, как нарочно, давал то одно, то другое поручение, занимаясь которыми молодой герцог без конца натыкался на Кошона.
И здесь, в коридорах коллежа они встретились тоже не случайно.
По долгу службы и как человек, получивший соответствующее образование, Кошон должен был заниматься еще и ведением процессов по делам клириков, обвиненных в пособничестве «арманьякам». И в частности - процессом над епископом Парижским, от которого, если верить обвинительному заключению «терпел преследования» герцог Бургундский. Филипп присутствовал на заседаниях как представитель истца, а заодно, как наблюдатель «за соблюдением законности», поскольку ведение процесса принесло Кошону сто франков вознаграждения, которые он должен был разделить с обвинявшим клириков Парижским университетом. И Филиппу в глубине души очень бы хотелось, чтобы противный прелат эти деньги присвоил.
Но придраться, увы, было не к чему. Осмотрительный и дальновидный Кошон деньги разделил по совести. Более того, еще раньше без звука заплатив налог на урожай с конфискованных и подаренных ему виноградников, он теперь активно хлопотал о том, чтобы Парижский университет такой налог не платил, и даже добился в этом деле определенных успехов. И хотя окончательное освобождение от налога вступало в силу только в декабре, крайне благодарное университетское руководство уже теперь обратилось к папе Мартину Пятому с просьбой предоставить Кошону превотство Сен-Пьер де Лилль, несмотря на его и без того многочисленные обязанности.
Как раз сегодня казначей коллежа приватно сообщил о папском согласии, поэтому-то прелату так отрадно размышлялось. И поэтому, в ответ на его смиренную кротость так усмехался прекрасно знавший обо всем герцог Филипп.
- Я и без того слишком снисходителен к таким, как вы, - сказал он отходя и вроде бы уже не Кошону, но тот услышал.
«Зря… Очень зря вы пренебрегаете нами, ваша светлость», - подумалось прелату. – «Рано или поздно натура возьмет верх, и вы пойдете-таки против батюшки. А в таком противостоянии только предпочтения людей, подобных мне, определят, на чьей стороне будет перевес…».
Как человек крайне наблюдательный, он давно уже заметил, что все действия и распоряжения отца молодой человек воспринимал с легким налетом неудовольствия. Осторожностью и терпением пойдя в мать, Филипп порой искренне не понимал, почему герцог Жан совершает тот или иной поступок, руководствуясь сиюминутным импульсом? Особенно заметным это стало в последнее время. И, пожалуй, сумей молодой герцог преодолеть своё презрение к Кошону, они бы нашли точку соприкосновения, потому что обоим было непонятно странное желание герцога перетянуть на свою сторону Карла Лотарингского, и даже дать ему одну из ключевых должностей при новом дворе.
Пытаясь хоть как-то оправдать своего покровителя, Кошон несколько раз во всеуслышание заявлял, что таким образом его светлость вносит раскол в возможный альянс между герцогствами Лотарингским и Анжу и, следовательно, желает еще больше ослабить дофина, который активно ищет сторонников по стране. Но, говоря так, прелат и сам понимал, что звучит всё не слишком убедительно. Куда уж проще – заключить союз с Монмутом, разгромить коалицию, собравшуюся вокруг дофина, пока она не обросла новыми сочувствующими, а потом полюбовно договориться с английским королем, дав ему в качестве откупного владения Орлеанских герцогов, да еще и часть южных провинций, чтобы больнее ударить по носу заносчивую герцогиню Анжуйскую.
Но, видимо, существовали какие-то другие резоны, о которых особо доверенное лицо ничего не знало. И теперь, когда, прервав приятные размышления, Кошон снова о них вспомнил, он только тяжело вздохнул и побрел из коридора коллежа в сторону, противоположную той, куда удалился герцог Филипп.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2011/07/12/1365