Казалось, все ветры мира рождаются здесь, среди безжизненных, снежных вершин, в диких, первобытных скалах Ревущего перевала. Бушуя в тесной расщелине, роя снежные штопоры, ветры, найдя выход, обрушивались в долину, а дальше у каждого из ветров была своя судьба.
Судьба, а что же еще привело в этот хаос ветров и скал одинокого путника.
- Какого … «Центру» нужен проход именно здесь. Этот участок границы и так никто не стережет. Кому в голову придет пройти именно здесь, только идиоту и умникам из «Центра»…
Так рассуждать Сенин не привык. Есть задание, должен быть результат, а дальше хоть звезду героя посмертно. Так их молодых, пацанов, наставлял Кузьмич. Он, кажется, еще в белофинскую успел повоевать и сейчас живее всех живых, значит, кому как не Кузьмичу знать, что стоит делать, а что нет.
-Когда все, конец тебе, ты Сема поматерись про себя по – тихоньки. Далее предлагались различные варианты как, что Сенин и делал сейчас с особым чувством.
Осталось совсем немного до зубастого гребня перевала, дальше спуск. Внизу, на той стороне, ждет шерп и дождется, теперь Семен Сенин уверился наверняка.
…………………………
Последние три часа Вера провела в непрерывном движении. От окна, в угловой комнате, до другого, выходящего во двор типовой пятиэтажки славного города Петровское-Верхнее. Безрезультатно оборваны телефоны знакомых, милиции, больницы и даже морга. Опрошены все дворовые бабки, израсходованы все платочки и слезы. Никто его не видел.
Опустошенная Вера рухнула в кресло, изготовившись принять на свою не легкую женскую долю все мыслимое и не мыслимое, все, что может случиться с ее благоверным, в этот тихий февральский вечер.
Торопливый, громкий стук в дверь вернул Веру к реальности. На пороге, обивая рукавицами, снег с демисезонных валенок, на резиновом ходу, скрючилась дебелая дворничиха Люся. Глотая воздух, в клубах пара, Люся, моргая правым глазом, разрубая воздух, с силой выкрикнула:
« - Верка, кажись, твой нашелся. В тридцать шестом, во дворе, уже часа полтора детскую горку штурмует. Родители жалятся, детям на санках кататься мешает. Кажись пьяный, забирай, а то замерзнет совсем»
Не помня себя, как была, сорвав старую шубку, молодого чебурашки, в тапочках, Вера бросилась вниз по лестнице.
- Двор тридцать шестого, только-бы не отморозился, заклинала Вера.
………………………………….
В залихватски съехавшей на затылок шапке, вздыбленной дубленке, словно в нее запахнулось двое и один, потом выбрался через рукав. Весь в снегу, позвякивая сосульками усов, у вершины ледяной горки, как раз там, где дети, разбежавшись, падали на картонку животом, что бы совершить головокружительный спуск, в утоптанном сугробе сидел Семен Сенин.
Блаженно раскурив мятую папироску, Сенину, сквозь пелену пьяных слез, виделся покоренный им Глухой перевал в забытой богом и людьми земле снега и ветра.
- Есть, есть проход, в «Центре» будут довольны, задание выполнено.
…………………………………….
Вот так, осененного славой покорителя вершин, его обрела Вера.
И если бы не подоспевшая с дровяными санками дворничиха, как знать, какие еще приключения и бравые подвиги выпали на их долю по дороге домой.
И потом, если бы не соленые, убаюкивающие, поцелуи жены, еще долго Семен объяснял своей обожаемой смысл теории преодоления себя в строительстве цельной личности. И много еще мог бы рассказать, о том, как тесно порой ему в этой жизни, по дороге из дома на работу и обратно. И кто и как, мог понять его нетленную душу и полет мысли.
Вера, по-женски, сложив руки на груди, смотрела, на беспокойно вздрагивающего во сне, Семена. Смотрела на тающие льдинки усов и верно знала, что она и только она знает метущуюся его душу и нет ей ничего на свете дороже.