Перевёл с английского Александр Пахотин
Глава первая
Было сыро и холодно, смог висел в воздухе и резал глаза даже в
доме. День был совершенно неапрельский. Спускаясь к завтраку, Артур Конвей
с грустью признал, что в Лос-Анджелесе погода может угнетать ничуть не
меньше, чем в любом другом городе мира.
Он намеревался провести весь день за городом. Вот-вот должен прийти
ответ по поводу двух его последних рассказов, так что пока можно было расслабиться и побездельничать на свежем воздухе. Странно, но теперь он бывал на улице гораздо меньше, чем в то время, когда жил в Нью-Йорке. В Калифорнии никто не ходил пешком, а ходьба была единственной разновидностью физических упражнений, которая доставляла Конвею удовольствие. Но при такой погоде нечего и думать о прогулке, уж лучше посидеть дома с Хелен. Хотя, конечно, придется делать
вид, будто он работает.
Войдя в столовую, Артур увидел рядом со своим прибором два толстых
конверта. Вскрывать их не имело смысла: все было ясно и так. Хелен уже
позавтракала и возилась на кухне. Артур понял, что неприятного разговора
с ней не избежать. Он возлагал на эти рассказы большие надежды, но и их тоже
отвергли. Впрочем, по сравнению с предстоящей семейной сценой это событие не казалось таким уж страшным.
- Ну, что, вернулись еще два шедевра? - Артур не слышал, как Хелен вышла из кухни. Она смотрела на него и на конверты с нескрываемым презрением.
- Кажется, ты был совершенно уверен в этих рассказах? "Гонорара за них хватит, чтобы спокойно писать". Ха-ха! Видишь, даже дешевые журналы не желают печатать твою белиберду.
- Мне очень жаль. Я старался.
- Старался! - едко повторила она. - Да после этих двух рассказов ты
и строчки не написал. Впрочем, какая разница? Все равно ты не способен
создать ничего путного.
- Но и писать эту дрянь я тоже больше не могу.
- Больше не можешь? А разве когда-нибудь ты мог? Ты собирался выдавать
эти писульки до тех пор, пока не заработаешь денег, чтобы спокойно сесть за
роман или пьесу. Так ты мне все время твердил, а я верила. Но последнее
время ты что-то притих. Перестал говорить, бросил писать, ты больше не
думаешь и даже не живешь. - Она взяла со стола несколько чашек и пошла на
кухню. Артур решил воспользоваться этим и улизнуть. Подхватив газеты, он
направился к себе в комнату, открыл дверь, и тут Хелен окликнула его: - Что
мне делать с рукописями? Отнести туда, где им самое место? В туа...
Артур захлопнул дверь, чтобы не слышать всего остального. Тут, в своей
комнате, он был в безопасности. Сюда Хелен не войдет. Это условие,
оговоренное в первые дни их совместной жизни, еще соблюдалось. Они
познакомились вскоре после окончания войны и спустя месяц поженились. В те
времена трудно было найти жилье, а Хелен требовала трехкомнатную квартиру,
чтобы у Артура был "кабинет". В конце концов, ей удалось найти подходящую
квартиру, и тогда же она сама установила для себя правило: не входить в кабинет
и даже не стучаться в дверь, если она закрыта. По какой-то неведомой причине
она по-прежнему придерживалась этого правила даже теперь.
В те времена они тоже, бывало, ссорились, в основном из-за того, что
Конвей не мог продать очередной рассказ. Хелен называла его лентяем. По ее
разумению, он бездельничал, если проводил за машинкой менее восьми часов в
день. После таких ссор обычно наступало любовное перемирие, и Хелен просила прощения за свое поведение и объясняла его тем, что связывала
собственные надежды и устремления с его литературными успехами.
Конвей сел за стол, чтобы разобрать записи, но тут его взгляд упал на
фотографию Хелен. Снимок, по его просьбе, был сделан незадолго до их свадьбы
и карточка всегда стояла на его рабочем столе. Она занимала много места и уже
начинала мешать, но Артур не решался убрать ее, хотя ему не доставляло
удовольствия то и дело натыкаться взглядом на жену.
Хелен по-прежнему оставалась привлекательной, стройной белокурой
женщиной с пытливыми глазами, разве что немного поправилась, а взгляд ее
сделался пугающе проницательным.
По сути дела, любовь уже прошла, хотя вслух об этом не говорилось.
Конвей удивлялся, как это Хелен до сих пор не ушла от него. Хотя, в
общем-то, причина была ему известна. Придется ждать, пока жена сама порвет
с ним. Хелен не из тех женщин, которые позволяют себя бросать.
Артур достал сигарету и посмотрел в зеркало. Хорошо сложенный мужчина
тридцати двух лет, с бледным лицом. Волосы на висках уже начали седеть.
Бледность была следствием разочарований и треволнений, которые
начались после переезда из Нью-Йорка в Калифорнию. Хотя, помнится, они
с Хелен раздражали друг друга еще на восточном побережье. Это была одна из причин, по которой Хелен захотела перебраться в Лос-Анджелес. Она считала, что, если Артур будет больше находиться на свежем воздухе, то и чувствовать себя станет
лучше, и работать будет больше.
Но этого не произошло. Когда Конвей предложил один день в неделю вообще
ничего не делать, Хелен принялась нудить, и в итоге работа у Артура пошла
еще хуже. Рассказы из-под его пера выходили все реже и были все более
вымученными. Брак мало-помалу разваливался.
Конвей стал считать, что его не печатают из-за отсутствия в его рассказах
хорошей идеи. Он снова принялся штудировать газетную уголовную хронику
в надежде выудить из нее хоть какой-нибудь мало-мальски занимательный
сюжет для будущего рассказа. У лос-анджелесских газет, думал Артур, есть
одно достоинство: они никогда не подводят. В какое бы скверное положение
ты ни угодил, после чтения заметок о всевозможных несчастьях собственные
невзгоды и неурядицы казались легкими недоразумениями.
Минувший день был самым заурядным. На автостоянке ограбили
супружескую пару, в парке отплясывала голая дамочка, официантка пала жертвой
сексуального маньяка. Конвей всегда задавался вопросом, а ловит ли полиция
этих маньяков? Ему уже начинало казаться, что они составляют изрядную долю
населения южной Калифорнии. Жена, пропавшая с автостоянки, обнаружена в
мотеле с шестнадцатилетним подростком. Муж требует развода. Конвей не
переставал удивляться темпам взросления калифорнийской молодежи.
Он затянулся сигаретой и продолжил чтение, когда в голову ему вдруг
пришла одна мысль. Он вернулся к только что просмотренной заметке.
Происшедшее казалось до смешного простым.
Под вечер мистер и миссис Йетс отправились за покупками в ближайший
супермаркет. Миссис Йетс осталась в машине на стоянке, а когда ее муж минут
через двадцать вышел из магазина, ни жены, ни машины на месте не оказалось.
Он добрался до дома, но благоверной не было и там. Наутро мистер Йетс заявил
об ее исчезновении в полицию. Минуло трое суток, и тревога мистера Йетса
сменилась страхом. Он оказался совершенно не готов принять открывшуюся
ему унизительную правду.
Как выяснилось, пока миссис Йетс дожидалась мужа, мимо проходил
шестнадцатилетний Элвин Калмер, школьник, подрабатывавший в магазине.
Элвин поздоровался с миссис Йетс, поскольку не раз обслуживал ее в магазине, они
разговорились. Содержание беседы, к сожалению, в статье не излагалось, но
завершилась их беседа тем, что Элвин сел в машину и повез миссис Йетс в мотель.
Там они сняли номер на сутки и предались любовным утехам.
Спустя трое суток, когда они попытались покинуть мотель, не уплатив по
счету, дежурный вызвал полицию. Тут-то и выяснилось, что миссис Йетс разыскивает ее муж. В конце концов, супругу возвратили домой.
Вместе с миллионом других читателей Конвей тихонько посмеялся над
заметкой. Но его заинтересовала не столько сама история, сколько быстрота,
с которой исчезла миссис Йетс, неожиданность и непредсказуемость развития
событий.
Конвей перешел к статье об убийстве официантки. Полиции можно было лишь
посочувствовать. В субботу около десяти часов вечера Глэдис Форд, тридцати
девяти лет, разведенная, ушла с работы. С тех пор ее никто не видел. О том, что
Глэдис исчезла сообщили ее родители. Только в понедельник патрульный
полицейский обратил внимание на номер машины, стоявшей в тихом переулке.
Эта машина числилась в угоне, а в машине, на полу лежала Глэдис, задушенная
поясом от собственного платья.
Самым важным в обеих заметках было то, что и убийство, и пошлая измена
произошли с полной непредсказуемостью.
Конвей увидел в этом неплохую идею для рассказа и был уверен, что на
сей раз все получится. Он работал до шести часов вечера, устал,
проголодался, но чувствовал себя превосходно. Ему захотелось прогуляться.
Хелен наверняка не собиралась готовить ужин, а значит, можно выскользнуть из
дома, не столкнувшись с ней. Конвей подошел к двери и прислушался. Похоже,
Хелен ушла в кино, она частенько поступала так после ссор. Потом она
где-нибудь поужинает и отправится еще на один сеанс.
Конвей опасливо спустился вниз. В доме было тихо. Машина стояла в
гараже.
Поужинав в ближайшем ресторане, он решил проверить, насколько
достоверен придуманный им сюжет. Конвею хотелось написать рассказ об
"идеальном" убийстве, когда алиби преступнику обеспечивала сама полиция.
Значит, необходимы очень точный расчет времени и полная непредсказуемость
злодеяния.
Часа два он колесил на машине, сверяя время и расстояния, даже отметил
места на улицах и высчитал маршруты, чтобы доказать себе, что задумка была
вполне осуществимой. Однако она оказалось не просто осуществимой, а
безупречной.
Конвей вернулся домой в прекрасном расположении духа. Следующие два дня
он работал много и с удовольствием. С Хелен виделся только за обедом. Ссор
не возникало, потому что оба молчали. Вера Артура в возможность написать
хороший рассказ крепла час от часу. Быть может, его даже экранизируют, и тогда они
разом разрешат все свои финансовые проблемы. На третий день к полуночи рассказ был наполовину готов.
Утром за завтраком Хелен заметила:
- Машинка стучала без умолку.
- Да, работа спорится! - Артур вдруг понял, что это были первые
слова, произнесенные им за трое суток.
- Если тебе нужны бумага, копирка или карандаши, скажи мне. Стук
машинки для меня как симфония. Не хочу, чтобы она прерывалась. Если
вдохновение уйдет, неизвестно, когда оно вернется.
Хелен радовалась, когда муж работал. Видимо, это чувство в ее душе еще
не угасло.
- Пожалуй, нынче утром или вечером никакой симфонии не будет.
- Что ж, этого и следовало ожидать.
- Мне надо придумать развязку, а уж потом строчить.
В глазах Хелен мелькнуло легкое презрение, но она смолчала. Конвей
поспешно проглотил завтрак и закрылся в кабинете. Перечитав написанное, он
сделал несколько поправок и начал обдумывать развитие сюжета. Он описал
преступника, который совершил так называемое "идеальное" убийство. Теперь
надо было создать героя-полицейского, который бы оказался чуть умнее убийцы и доказал, что "идеального" убийства не бывает.
Легкие решения - неожиданные догадки, случайные совпадения, забытые улики
- он отверг сразу. У Конвея убийца умел оценивать свои возможности и
потому совершил тщательно продуманное и подготовленное преступление. И
разоблачить его должны были не из-за ошибки, а из-за того, что он все сделал идеально.
Два дня и две ночи искал Конвей решение, но так ничего и не изобрел.
Вечером третьего дня он пришел к убеждению, что действительно придумал
"идеальное" убийство, и поэтому раскрыть его невозможно.
Все это время он сторонился Хелен, чутко прислушиваясь к звукам в оме
и сверяясь с ее распорядком дня. Новая неудача повергла его в смятение. Надо
было уйти из дома, прогуляться на воздухе, сменить обстановку.
Хелен поджидала его в гостиной, будто кошка, стерегущая у норки мышь.
- Не удивляйся, я здесь живу. Или ты уже забыл об этом? Сколько еще ты
будешь прятаться от меня?
- Я не прятался, а работал.
- Над чем? Делал себе маникюр? Машинки я не слышала.
Конвей напомнил себе, что должен сохранять спокойствие и не позволять
Хелен выбить себя из колеи.
- Я работал над концовкой. Очень трудно было найти решение.
- Нашел?
- Не совсем, но я...
- И никогда не найдешь.
Теперь она должна была взбеситься, завизжать, как это обычно бывало, но
ничего подобного не происходило. В ее душе кипела злость, но Хелен остужала
ее холодным презрением.
- Очередной неудавшийся "шедевр"?
- Да ладно тебе. - Конвей развернулся и направился к спасительной
двери, в надежде, что удастся увильнуть от разговора.
- Стой. Я тут весь день просидела не затем, чтобы полюбоваться твоей
бледной рожей.
Конвей вздохнул с некоторым облегчением. Значит, скандала не будет.
Хелен хочет что-то сказать ему.
- Ну, что ж, миссис Конвей, я вас слушаю.
- Не зови меня миссис Конвей, это лишний раз связывает меня с тобой. Ты мне противен. Я тебя презираю. Если бы ты заслуживал моей ненависти, я бы тебя ненавидела.
- Отлично сказано. Прямо как в моем незаконченном рассказе.
- Прибереги свои остроты для других.
- Я только поддерживаю беседу и жду, когда ты скажешь главное.
Хелен помолчала несколько секунд.
- Я хочу развода. И, если ты не тупее, чем мне кажется, то наши
желания совпадают. Значит, надо действовать.
Впервые слово "развод" было произнесено вслух. Конвею показалось, что
воздух вдруг сделался чище.
- Что ж, полагаю, нам и впрямь надо развестись.
- Отлично, - сказала она. - Тогда давай подумаем о деньгах.
- Ты же знаешь, сколько у нас на счете. Этого должно хватить на
судебные издержки.
- Да. А мне что делать?
- То есть?
- Думаешь, можно развестись и вышвырнуть меня без цента в кармане?
- Во-первых, это не я с тобой развожусь, а ты со мной. Во-вторых,
можешь забрать все, что у меня есть. Больше ничего предложить не могу.
- Замечательно. Просто прекрасно! Отдашь мне все, что останется после
оплаты развода. Да этого не хватит и на проезд в автобусе. Тебе-то хорошо, а
как быть мне?
- Ну, ты могла бы вернуться в Топику. Помирись с сестрой и живи с ней
в доме вашей матери.
- Ну уж нет. К Бетти я бы не поехала, даже если бы в мире никого, кроме нее, не осталось. К тому же эта селедка - всего лишь моя сводная сестра.
- Хорошо. Чем ты занималась до нашей свадьбы?
- Какая разница?
- Насколько я помню, у тебя была работа, ты получала какие-то деньги, и тебе хватало. После замужества твои дела несколько поправились. К сожалению, я не смогу держаться на том же уровне. Но ты можешь вернуться на службу. Я буду платить тебе алименты, пока ты не найдешь другого мужа. Жить можно. Только больше не выходи за писателя.
- Не морочь мне голову. Я не собираюсь всю жизнь выколачивать из тебя
центы. Мне нужны наличные. Не очень много, но сразу.
- Что, по твоим меркам, "не очень много"?
- Пять тысяч долларов.
Еще в начале разговора Конвея удивило ее спокойствие, а теперь он
совсем растерялся. Хелен явно что-то задумала, но вот что именно? Этого он
не мог себе представить.
- И где же, по-твоему, я возьму эти пять тысяч?
- Я знаю, где. Я составила список некоторых твоих друзей,
они неплохо зарабатывают, - Хелен извлекла из сумки листок бумаги, - и
любят тебя, и уважают, потому что ты напишешь великий американский роман. Вы
не виделись уже два года, и им неведомо, что ты неудачник. Вот и собери с
них понемногу. Они же бизнесмены, а не писатели.
- Ты спятила!
- Ну уж нет. Это самая лучшая мысль с тех пор, как я отвергла твое первое предложение руки и сердца. Пораскинь немного мозгами, и тебе заплатят. Напиши им, что ты болен, что я больна, что ты пишешь роман века, что у нас родился ребенок - да все, что угодно. Вот тебе пять человек, - она сунула ему список. - У Алана и Тайлера можно выпросить по две тысячи, а то и по две с половиной. Во всяком случае, столько надо просить. У остальных - по тысяче. Кто-то из них сможет наскрести только полсотни. А если тебе удастся получить больше пяти тысяч, оставишь себе все, что сверху.
Ход мыслей Конвея напоминал размышления литературного героя. Он-то
думал, что Хелен предложит ограбить банк, но ее план оказался куда проще и прозаичней и был совершенно неприемлем для него.
Он взглянул на листок. Это были самые близкие его друзья. Те, с кем он
прошел войну, пережил все ужасы, боль и страх. Все они служили в одной роте,
и все они остались в живых.
Судьба разбросала их, но дружба только окрепла. Эти люди придут на
помощь во что бы то ни стало.
Да, письма могли сделать свое дело. Хелен хотела, чтобы он отнял деньги
у жен и детей своих лучших друзей и отдал их ей.
Видимо, мысли Конвея отразились на его лице, и это доставило Хелен
удовольствие.
- Что, не нравится моя затея? Ну, если ты не придумаешь ничего
лучше, тогда придется выполнить, иначе...
Конвея все больше тревожили ее спокойствие и веселье.
- Иначе что?
- Иначе вот что. Если ты к завтрашнему полудню не составишь эти
письма, я возьмусь за тебя по-настоящему. Выживу из дома или сведу с ума.
Либо и то, и другое. Начну закатывать такие сцены, что соседи будут вызывать
полицию. Но я не позволю им арестовать тебя. Я, как любящая жена, попрошу
поместить тебя в психушку. И объясню, почему. - Хелен била точно в цель. – А потом напишу твоим друзьям. О, это будут душераздирающие письма. И не
вздумай предупредить их, поскольку все, что ты сделаешь и скажешь, тебе же и
выйдет боком.
Конвей сел. У него перехватило дыхание, в голове шумело. Хелен выбрала
самый верный и болезненный способ уничтожить его.
- Все это я говорю тебе в качестве предостережения. Можешь не
сомневаться, на деле будет куда хуже, чем ты себе представляешь.
Шум в голове немного унялся. Конвей заговорил, но не решился подняться
со стула.
- Не пытайся на меня давить и не стращай меня, - Конвей подивился
твердости своего голоса. - Я уже четыре года прекрасно себя чувствую. Я
совершенно здоров. Ты сама знаешь, что такие угрозы на меня не подействуют.
Не так-то просто меня запугать.
- Правда? - Хелен подалась к нему так близко, что ее грозящий палец
расплылся перед глазами. - Посмотри на себя. Ты вспотел как лошадь, голос
дрожит, колени ослабли. - Она откинулась на спинку стула, достала сигарету, закурила и снова взглянула на него. – Как ты думаешь, почему я уже два месяца закатываю сцены? Потому что хотела выяснить, насколько ты уверен в себе. И выяснила. Что бы я ни говорила и ни делала, ты сохранял спокойствие. Все время стремился избежать скандала. Потому что боялся. Ты терпел от меня такое, чего не снес бы ни один мужчина в мире. Ни один нормальный мужчина.
Конвей все же кое-как поднялся и поплелся к двери.
- Выпусти меня, - прошептал он. - Меня сейчас вырвет.
Хелен подошла к двери и открыла ее.
- Да, вот еще что, - добавила она. - Ты тут говорил о счете в банке.
Я-то знаю, сколько там, а вот ты не знаешь. Один доллар. Все остальное я
сняла, так что не вздумай смотаться. Далеко не убежишь. Итак, завтра в
полдень.
Глава вторая
Конвей не был уверен, сможет ли вести машину, но все же кое-как запустил
мотор и выехал на улицу. Он остановился у первого же бара и сел за самый
дальний столик. Только после второго стакана Конвея перестало трясти, и он
начал мало-мальски соображать. И чем четче делались его мысли, тем мрачнее и
страшнее становились виды на будущее.
Конвей прошел всю войну, за исключением двух ее последних дней. Под
конец что-то в нем сломалось. Друзья говорили, что это контузия, врачи -
что нервный срыв. Его увезли в Штаты и на полгода упрятали в госпиталь, а
потом комиссовали. Врач сказал: "Вы здоровы. И будете здоровы, если не
станете нервничать и расстраиваться. Не выходите из себя, не впадайте в
ярость. Это для вас главное".
Потом, в Нью-Йорке, шестеро однополчан встретились и отпраздновали
возвращение домой.
Конвей рассказал о контузии Хелен, но она заявила, что это пустяк, и
они поженились. Конвей мало-помалу начал забывать, что вообще лежал в
госпитале. Но два месяца назад, когда начались ссоры с женой, вновь
навалились прежние страхи, и он утратил уверенность в себе.
Он попытался взглянуть на дело с другой точки зрения. Что бы ни
случилось, он не станет писать эти письма друзьям. Но тогда жить под одной
крышей с Хелен станет невозможно, она непременно исполнит свою угрозу. Куда
же ему податься? После выписки из госпиталя Конвей нигде не работал. И
как на его душевное здоровье повлияет побег от жены? Его будут
искать, а потом, чего доброго, упрячут в лечебницу. Машина записана на обоих
супругов, и он не может продать ее без согласия Хелен.
Что бы он ни предпринял, Хелен сама составит эти письма и вытянет из его друзей
денежки. Любая попытка предупредить друзей будет воспринята лишь как
подтверждение слезливых просьб жены. Он уже представлял себе, что это будут
за письма. "Артур болен... Не желает в этом признаваться... но вы же
знаете... эта ужасная война... совсем не может работать... ему бы
подлечиться... частный санаторий... психиатры... такая дороговизна, а денег
нет...". И так далее. Ничего сложного. Банально. Они клюнут.
Конвей извлек из кармана всю свою наличность - семь долларов и
тридцать центов. Заплатив за выпивку, он покинул бар и сел за руль.
В Калифорнии ему никто не поможет. Здесь жили только друзья Хелен,
которых Конвей почти не знал и недолюбливал. Дабы хоть чем-то заняться, он
решил съездить на бульвар Санта-Моника, к кинотеатру, избранному им в
качестве места преступления в рассказе. Там показывали "Песнь Манхэттена".
Он вспомнил, что Хелен, вроде бы, хотела посмотреть этот фильм, но тогда в
больших кинотеатрах были очереди, и она не стала стоять.
И вдруг его осенило. Да так неожиданно, что он едва не попал в аварию.
Конвей прижался к бордюру и остановился. Если придуманное им убийство и
впрямь идеально, значит, он спасен. Выход есть. Жена в рассказе - это
Хелен, а убийца - он сам. Интересно, давно ли эта мысль сидела в его
подсознании? И, главное, хватит ли у него духу превратить рассказ в реальность? Но
попытаться надо: ничего другого не остается. Впрочем, это было бы даже не
злонамеренное убийство, а самозащита.
Угрызений совести он не испытывал. Устранить Хелен просто необходимо.
Оправданное убийство, как на войне. Хелен - воплощение зла, как враги на
фронте. Всерьез его беспокоило только одно - сумеет ли он сделать все так
же, как сделал убийца в придуманном им сюжете.
За последние дни он столько раз перечитывал свой рассказ, что вызубрил
его наизусть. Теперь он вспоминал места, расстояния, график. Одно дело -
излагать сюжет на бумаге, другое - воплотить его в жизнь. Необходимо было
проверить все еще раз.
Но прежде он взял газету и просмотрел рубрику "досуг". "Песнь
Манхэттена" шла в пяти второразрядных кинотеатрах. Самым подходящим был
"Калвер-Сити": там едва ли можно встретить знакомых. Позвонив, Конвей
выяснил, что сеанс начинается через полтора часа. Затем он "проиграл" весь
ход событий, которые ему предстояло превратить из вымышленных в
действительные. На счету была каждая секунда, и Конвей то и дело смотрел на
часы со светящимися стрелками. Эти часы Хелен подарила ему на первую
годовщину свадьбы. Конвей усмехнулся. По иронии судьбы, подарок Хелен
сослужит службу в подготовке ее убийства. "Проверка" прошла гладко, Конвей
подготовился к любой неожиданности. По пути к "Калвер-Сити" он нашел тихую
улочку, посмотрел на спидометр и проехал ровно одну пятую часть мили, потом
вылез из машины и, взглянув на часы, зашагал обратно к углу. Он старался
идти как можно быстрее, но при этом не привлекать внимания встречных.
Оказалось, что Конвей приписал своему вымышленному убийце одно
собственное свойство - умение быстро ходить пешком. Конвей и впрямь
перебирал ногами проворнее, чем любой из его знакомых, а при желании мог
пешим ходом нагнать даже бегуна трусцой. Он еще раз уверился в своей
способности осуществить замысел.
Очутившись в кинотеатре, он подумал, что не сможет высидеть до конца
сеанса, но все-таки пересилил себя и спустя два часа покинул зал вполне
удовлетворенным. Концовка фильма была такая, что лучше не придумаешь. Да еще
в главных ролях снимались Томми Миллер и Мери Харт. Хелен обожала Миллера, а
Харт терпеть не могла. Последние шесть минут картины (Конвей засек время с
точностью до секунды) занимал музыкальный номер, который почти целиком
исполняла Мери Харт. Миллер вступал лишь за несколько секунд до конца.
Конвей мог с большой долей вероятности предположить, что ему удастся
уговорить Хелен уйти во время этого эпизода.
Когда он вернулся домой, было темно. Конвей прошел прямо в свой кабинет
и заперся на ключ, хотя жены не было. Он хотел уничтожить важную улику.
Достав из ящика стола незаконченную рукопись, Конвей с сожалением посмотрел
на нее. Он так надеялся на этот рассказ. Конечно, не хочется его терять. Но
иначе задуманного не осуществить. Конвей был совершенно уверен, что сможет
сделать все правильно и избавиться от Хелен. Оставались лишь две сложности: письма, которые он должен был составить утром (он уже придумал, как все устроить), и Хелен, которую надо было уговорить на поход в кино.
Конвей старательно порвал рукопись и сжег ее в большой металлической
пепельнице. Ложась в постель, он был уверен, что не сможет заснуть, но
прежнее волнение сменилось спокойной уверенностью в скором освобождении, и
он быстро погрузился в сон.
Хелен спустилась к завтраку, когда Артур уже выходил из-за стола. Их
взгляды встретились, и она шепнула:
- В полдень.
Вернувшись в кабинет, Конвей сразу же сел за машинку. Нельзя было
терять ни минуты. Первым делом он написал Аллену. Это было обычное письмо,
какие он иногда отправлял своим друзьям. Примерно такие же письма он
составил и другим приятелям. Конвей торопился, понимая, что Хелен не станет
соблюдать табу на вход в кабинет. Надписав конверты, он сунул в них листы и,
не запечатывая, спрятал в карман вместе с марками. Затем приступил к
составлению других писем - тех, которых требовала от него Хелен. Он знал,
что жена непременно пожелает их прочесть, и, хотя Артур понимал, что этих
писем никто, кроме Хелен, не увидит, он заливался краской при мысли об их
содержании.
Он печатал последнее, пятое письмо, когда Хелен без стука вошла в
кабинет и взяла со стола четыре готовых.
- Что-то ты долго.
- Это же не простые письма. Пришлось несколько раз начинать сызнова.
- Вполне в твоем духе, - буркнула Хелен. Она прочла четыре письма, а
потом и пятое, уже законченное. - По-моему, неплохо. Должно сработать. Где
конверты?
- Сейчас напечатаю адреса, а после обеда отправлю.
- Да что ты говоришь? Печатай, а все остальное я сделаю сама.
Артур покорно напечатал адреса, стараясь, чтобы они выглядели так же,
как на первых пяти конвертах. Пора было заводить разговор о походе в кино.
- Послушай, Хелен, - начал он, - я не собираюсь кривить душой. Мне
не нравится твоя затея, но у меня нет выхода. Теперь, когда письма готовы, я
хочу поскорее со всем покончить. Но, пока мы дождемся ответов, пройдет самое
меньшее неделя. Нам придется как-то сосуществовать под этим кровом. Почему
бы не заключить перемирие?
Хелен со злорадной ухмылкой посмотрела на него.
- Что, поджилки трясутся?
Артур заставил себя сдержаться и не выдать переполнявшей его ненависти.
- Не в этом дело. Просто иначе мы целую неделю будем портить друг
другу настроение. И что мы с этого получим? Ничего.
- Ладно, так и быть. Я пошла за сумочкой. - Она направилась к двери.
- У нас найдется что-нибудь на обед? - спросил Артур. Он уже заглянул
в кухню и знал, что еды в доме нет.
- Перемирие не означает, что я начну для тебя готовить.
- Ясно. Что ж, могу подвезти тебя, куда надо. Я же все равно поеду
обедать.
- Как это мило, - насмешка в ее голосе не смогла скрыть ноток
удивления, но Хелен быстро совладала с собой. - Не запечатывай конверты, я
сама все сделаю.
Похоже, ее сомнения не рассеялись до конца. Но письма не должны попасть
к адресатам, иначе весь его план рухнет. Вскоре Хелен вернулась в кабинет,
осмотрела каждое письмо, вложила их в конверты, запечатала, наклеила
принесенные с собой марки, сунула письма в сумочку и пошла вниз.
Артур быстро достал свой комплект писем, заклеил их, прилепил марки и
двинулся следом за женой. Она подкрашивала губы перед зеркалом в прихожей,
сумочка лежала рядом на столике. Конвей вошел в кухню, налил стакан
минеральной воды и уронил его на пол. Вода и осколки брызнули во все
стороны. В дверях кухни появилась Хелен.
- Ну, что там опять?
- Стакан упал. Я сейчас все уберу. - Конвей направился к маленькой
кладовой, где хранились тряпки и швабры. Хелен продолжала малеваться.
- Боюсь, это был один из дорогих бокалов, - пробормотал Конвей.
- Что?! - ахнула Хелен и бросилась в кухню. Конвей сделал ставку на
ее инстинктивную реакцию и оказался прав. Подбежав к сумочке, он проворно
подменил письма и открыл дверцу кладовки. Когда он взял швабру, жена уже
снова стояла перед зеркалом.
- Неуклюжий медведь, - буркнула она. Конвей еле сдержал улыбку. Все
оказалось так просто. Возможно, это добрый знак.
Глава третья
По дороге Хелен опустила письма в ближайший почтовый ящик. Когда она
вернулась в машину, Конвей заметил происшедшую в ней перемену. Жена была
почти спокойна.
- Если уж у нас перемирие, то, может быть, пообедаем вместе?
- Я не против, - ответил Конвей. Он был рад, что Хелен сама это
предложила.
Обед не сопровождался ожесточенной пикировкой. По пути домой Хелен
сказала:
- Мне нужны белые перчатки, а тут на Беверли-драйв есть магазин.
Конвей невольно покосился на белые перчатки на руках жены. Она заметила
это и добавила:
- Это моя единственная пара, и мне надоело их стирать. Конечно, если
тебе лень останавливаться...
Конвей решил не усложнять свою задачу. Остановиться пришлось за пол
квартала от магазина. Он вылез из машины вместе с Хелен.
- Пойду куплю себе газету.
Когда Хелен отошла достаточно далеко, Конвей юркнул в маленькую
лавчонку, прошелся вдоль полок и, наконец, нашел то, что искал: детский
карнавальный набор: очки, нос, усы и брови. Заплатив и рассовав все по
карманам, он вышел из лавки и выбросил упаковочную коробку в урну.
Когда Хелен вернулась, Конвей уже сидел в машине и читал газету. Он
запустил мотор. Хелен взяла газету и раскрыла на рубрике объявлений.
- Сто лет уже не показывали хороших фильмов, - заметила она.
Конвей купил эту газету нарочно, чтобы навести жену на размышления о
кинематографе. Теперь он боялся торопить события. Может, следовало
подождать, пока они вернутся домой и жена от скуки сама запросится
куда-нибудь? Или перенести все на следующий день, когда улягутся ее
подозрения по поводу его столь неожиданного дружелюбия? И все-таки у него
был шанс провернуть дело, не откладывая в долгий ящик.
- Разве тебе не понравилась картина с Томми Миллером? - невинно
спросил он. - Как бишь ее? "Песнь Манхэттена"?
- Ты же знаешь, я ее не видела.
- Да? Помнится, ты говорила о ней, и я решил...
- Вот, значит, как ты внимателен к моим словам.
Конвей решил попытать счастья.
- А я как раз видел рекламу. Фильм идет на бульваре Санта-Моника,
недалеко от нас. Какой там кинотеатр?
- Где? - Хелен пробежала глазами газетную полосу. - А-а...
"Монтеррей".
- Я бы и сам сходил на этот фильм. Можно хоть сегодня.
- Ну и сходи.
- Не желаешь присоединиться?
Конвей краем глаза заметил, как жена покосилась на него.
- Не знаю... Если уж совсем нечем будет заняться...
Он не решился развить тему. Будь что будет.
Дома Хелен пошла в свою комнату, Артур - в свою. Запершись, он тотчас
принялся за дело. Надо было приспособить усы. Они были длинные, черные, с
закрученными кончиками, как у пиратов. Днем такие усы никого не обманут, но
в темноте вполне могут сойти за настоящие, особенно если подровнять и
подстричь их. Он порылся в чемодане со старой одеждой, предназначенной для
рыбалки. Там лежала потрепанная шляпа, приобретенная еще до войны. Другой не
нашлось: в Калифорнии Конвей обходился без головного убора. Сгодится, решил
он.
Раза два Хелен набирала телефонный номер. Конвей приоткрывал дверь, но
не слышал никаких разговоров. Наверное, жене не удавалось дозвониться. Это
было ему на руку. Когда Хелен скрылась в своей комнате, Конвей быстро
спустился вниз, схватил старое махровое полотенце и спрятал его вместе со
шляпой в "бардачок" машины.
Ворс, состриженный с усов, письма, составленные по требованию Хелен, и
номерок из прачечной, споротый с полотенца, он сжег в небольшой печке за
гаражом.
Все было готово. Впрочем... Ему пришло в голову, что начнется
расследование, и, если он скажет, что пишет рассказы, в доме должны быть
какие-нибудь доказательства этого. Конвей поднялся в кабинет и напечатал на
машинке начало одного из своих неопубликованных творений.
В шесть вечера он спустился к телефону и, услышав, как приоткрывается
дверь комнаты Хелен, набрал номер.
- Кинотеатр "Монтеррей"? Во сколько начинается "Песнь Манхэттена"? Уже
идет? Следующий сеанс в половине восьмого? Журнал? А сам фильм? В семь
пятьдесят шесть?
Когда он повесил трубку, появилась Хелен.
- Ты пойдешь?
- Наверное.
Конвей боялся выдать волнение. Он понимал, что жене совсем не хочется
проводить вечер в его обществе, пусть даже и в кино. Но ей нечем было
заняться...
- Когда начинается сеанс?
- Двадцать минут восьмого. Я хочу посмотреть и журнал.
- Пойду соберусь.
Конвей назвал неверное время начала сеанса по двум причинам. Во-первых,
стоянка будет еще свободна, а ему надо было поставить машину в дальнем
конце. Во-вторых, придя в кинотеатр загодя, они увидят конец предыдущего
сеанса, и тогда Хелен согласится пораньше уйти со следующего.
Он надел неброский костюм, завернул усы в бумагу и сунул в карман.
Услышав, как жена вышла из своей комнаты, Конвей положил ключи от машины на
маленький столик, накрыл их листом бумаги и спустился вниз. На Хелен были
розовый костюм и ярко-красный шарф. Она старательно натягивала новые
перчатки. Конвею этот костюм не нравился: ему казалось, что он подчеркивает
и без того пышные формы Хелен. Не любил он и этот кричащий шарфик. Но Хелен
не могла ходить без шейных платков, и этот красный очень нравился ей. Конвей
ожидал, что жена накинет шарф, и обрадовался правильности своего расчета.
Шарф был нужен ему для осуществления замысла.
- Прихвати пальто, - посоветовал он. - Вечер будет прохладный.
- У меня нет подходящего пальто.
- Оставишь его в машине. По крайней мере, не околеешь на обратном
пути.
Хелен неохотно взяла пальто. Когда они подошли к машине, выяснилось,
что Конвей забыл дома ключи. Он вернулся, вошел в комнату Хелен и открыл
шкафчик, где лежали носовые платки. Все шло по плану. Он быстро оглядел
стопку платков, чтобы выбрать лучший. А почему бы не заменить платок на
перчатки? На мгновение Конвей задумался. Перчатки были поношенные, но вполне
чистые. Во всяком случае, хуже не будет. Вполне возможно, что перчатки даже
добавят его замыслу достоверности.
Кинотеатр располагался в северо-восточной части бульвара Санта-Моника,
и возле него была хорошо освещенная автостоянка. Но здесь брали четверть
доллара, и Конвеи приловчились ставить машину на небольшой бесплатной
площадке между рынком и банком. По ночам там не было охраны. Попасть туда и
выехать было просто, одни ворота выходили на улицу, другие - на пожарный
проезд позади. К тому же, площадка не освещалась. Места там хватало всего на
два десятка машин, но претендентов всегда было много. К началу сеанса
площадка наверняка будет заполнена машинами, поэтому Конвей поторапливал
жену во время ужина и чуть-чуть превысил скорость по дороге к кинотеатру.
Хелен не удивилась, когда Конвей направил машину к бесплатной стоянке.
Они приехали вовремя: на площадке было лишь несколько автомобилей. Артур поставил машину рядом с дальними воротами у пожарного проезда.
- Надо было припарковаться у ресторана. Оттуда совсем рядом, -
недовольно проворчала Хелен, выбираясь из машины. Конвей молча запер дверцы.
- А тут что, места заказаны заранее? - спросила она сердито, когда они подходили к главному въезду на стоянку.
«Она никогда не изменится, - подумал Конвей. - Никогда». А вслух сказал:
- Через пару минут здесь будет полно машин, а после сеанса зрители
повалят толпой. Если бы мы поставили машину у этих ворот, то потом ждали бы
полчаса, а так спокойно выедем по пожарному проезду.
- Да, конечно, ты же не можешь терять здесь драгоценное время. У тебя
уйма важных дел дома.
Конвей посмотрел на жену. На лице ее читалось удовлетворение от
произнесенной колкости. Он не стал отвечать. Кто поручится, что все пройдет,
как задумано?
Пока он покупал билеты, Хелен подозрительно оглядывала пустое фойе, а
когда он собирался вручить билеты контролеру, она спросила:
- А во сколько начинается сеанс?
- В половине восьмого, мадам.
Хелен взглянула на часы. Конвей прекрасно знал, что было семь
девятнадцать.
- А сейчас что идет?
- Фильм. Заканчивается через десять минут.
- Придурок!
Это замечание было адресовано Конвею. Хелен развернулась и пошла по
тротуару. Конвей догнал ее.
- Я не виноват. Мне по телефону сказали, что в двадцать минут
восьмого. Ты же знаешь, они вечно переносят начало. С тобой такое тоже
случалось. Пойдем в кафе напротив, выпьешь кофе.
Хелен помедлила.
- Ну, ладно, только не вздумай торопить меня из-за журнала. Хочешь
смотреть его - иди один.
Они сели в кабинке небольшого кафе напротив кинотеатра. Хелен заказала
кофе и пирожное, а Конвей - только кофе. Потом он взял со стола чек и полез
в карман. Увидев мелочь в его руке, Хелен рассмеялась.
- Тебе надо остаться и помыть тут посуду, чтобы расплатиться.
Она открыла сумочку, достала оттуда туго набитый бумажник, отделила от
стопки один доллар и небрежно бросила его на чек.
Конвей уставился на бумажник. Он совсем забыл, что жена сняла все
деньги со счета. И теперь принялся лихорадочно соображать, как это
обстоятельство повлияет на его план. Конечно, если оно всплывет, могут
возникнуть вопросы. Но объяснение найти можно. Не хватало еще из-за какой-то
мелочи похерить весь замысел. Конвей внезапно впал в ярость: надо же, не
просто сняла все со счета, но еще и таскает деньги с собой!
- Ты спятила! Носить при себе такие деньги! Хочешь, чтобы кто-нибудь
дал тебе по башке?
- А ты хотел, чтобы я оставила их дома? Ишь ты! Умник нашелся! Да пусть
мне лучшепо башке дадут, - и она убрала бумажник в сумку.
- Кого будут бить по башке? - раздался хрипловатый голос. - Хочу
посмотреть.
Это была официантка. Она подошла к ним, неожиданно вынырнув из-за спины
Конвея. Хелен улыбнулась и сказала:
- Мой муж считает, что меня. Но он, как всегда, заблуждается.
Официантка с дежурной улыбкой взяла чек и принялась отсчитывать
сдачу.
- Вечно они суетятся, - бросила она таким тоном, словно говорила о
низших формах жизни.
- Особенно по пустякам, - подхватила Хелен и улыбнулась Конвею так же
фальшиво, как официантка. Он с ужасом подумал о том, чего она сейчас может
наговорить. Надо было срочно менять тему.
- Я просто сказал, что этот шарф превращает ее в мишень.
- Красная тряпка для быков! - официантка громко рассмеялась своей
шутке, потом повернулась к Хелен и добавила: - Мужчины такого
напридумывают.
- Большинство, но не все, - ответила Хелен и встала из-за стола.
Официантка перешла в соседнюю кабинку, но Хелен успела громко сказать мужу:
- Не забудь сдачу, толстосум. Можешь забрать мелочь себе.
Конвей оставил чаевые, сунул мелочь в карман и поплелся следом за
женой.
Теперь у кинотеатра было многолюдно, в фойе вливался поток зрителей.
Конвей заволновался, но зал оказался неполным, и они смогли найти места
именно там, где ему хотелось: в третьем ряду сзади, справа от прохода. Здесь
стояли высокие кресла, в них казалось, что ты в зале один. Кроме того,
немногие заметят, как они уйдут, а указать точное время и подавно никто не
сможет.
Фильм начался, и Конвей принялся обдумывать возникшие осложнения. Он
полагал, что, вытащив Хелен в кино, добъется перемирия, но не учел ее гнева
и не предвидел перепалку в кафе. Теперь положение изменилось. Перемирие
кончилось. Хелен будет всячески задевать, оскорблять и унижать его.
Необходимо покинуть зал до конца сеанса. Зная, что Хелен терпеть не может
Мери Харт, Конвей надеялся использвать это обстоятельство. Он
хотел сказать что-нибудь вроде: «Ты права, она ужасна, смотреть тошно, пойдем
отсюда». Но сейчас об этом не могло идти и речи. Конвей решил поступить
наоборот. После второй песни в исполнении Мери Харт он наклонился к Хелен и
прошептал:"Просто потрясающая артистка". Глаза жены презрительно сверкнули.
Конвей старался не переиграть. Во время очередной песни он подался
вперед и впился взглядом в экран. Он помнил эпизод, после которого шел
заключительный музыкальный номер. Достав жевательную резинку, он предложил платик Хелен. Та, естественно, отказалась. Конвей рассчитал верно: когда он
доставал резинку, на экране вновь появилась Мери Харт, и он, словно от
восхищения, уронил пачку на пол. Хелен что-то проворчала. Он наклонился,
чтобы поднять жвачку, вытащил из кармана одну перчатку и незаметно бросил ее
под стоявшее впереди кресло.
Затем он выпрямился и постарался сосредоточиться на экране: близился
решающий миг. На мгновение Конвея охватил страх, он подумал, что не сможет
заставить жену уйти до конца сеанса, и испугался собственного замысла.
Последний музыкальный номер длился ровно пять минут, потом шел минутный
диалог, объятия и затемнение. Конвей решил, что из зала надо выйти через
минуту после начала номера. Хелен ходила медленно, и им понадобится минуты
две, чтобы добраться до стоянки. К тому времени картина кончится, и у него
будет две-три минуты на осуществление задуманного. Даже секундная задержка
могла погубить весь план.
Прозвучал вступительный аккорд, и Конвей понял, что пошел последний музыкальный номер. Надо было действовать без промедления. Он наклонился к Хелен.
- Я читал об этой песне. Ее-то мне и хотелось послушать. Говорят, это - лучшая песня Мери Харт.
Никакой реакции. Мери Харт пропела куплет. Конвей искоса взглянул на
жену. Она откинулась в кресле и, похоже, не собиралась уходить, хотя было
ясно, что Том Миллер не примет участия в этом номере.
Первый куплет и припев длились минуту десять секунд. Хелен не
выказывала ни малейшего недовольства. Конвей с ужасом понял, что всё
пропало. Он откинулся в кресле, лихорадочно соображая, как бы уговорить
Хелен посмотреть часть журнала перед началом следующего сеанса. Это был
единственный шанс, хотя и очень слабый.
Мери Харт пропела еще один куплет и пустилась в пляс. Минута сорок пять
секунд. Мозг Конвея работал как секундомер. На экране появились девицы из
кордебалета и подхватили песню.
- Я пошла, - проговорила Хелен неожиданно и встала. Конвей оцепенел от
неожиданности. Когда он пришел в себя, Хелен уже шагала к выходу. Он быстро
поднялся и догнал ее. С начала номера прошло две минуты пятнадцать секунд.
В фойе не было ни одного человека. Видимо, антракт продлили, и Конвей
не рассчитывал на это. Билетер стоял поодаль, болтая с продавщицей воздушной
кукурузы, и супруги незаметно покинули кинотеатр.
Конвей шел в двух шагах позади Хелен. Начав переходить улицу, Хелен
оглянулась и сказала:
- И что ты нашел в этой... - Она не договорила, потому что Конвей
рванулся вперед, схватил жену за руку и оттащил ее к тротуару. Мимо
пронеслась древняя колымага с пятью или шестью подростками. Хелен едва не
очутилась под колесами.
- Спасибо, - задыхаясь от испуга, произнесла она. - Ты меня
удивляешь.
Конвей и сам не понял, почему он сделал это. Скорее всего, машинально. Эти
юнцы вполне могли бы осуществить его план. Провидение давало ему шанс, а он, дурак, проворонил подарок судьбы.
Они перешли улицу. У Конвея засосало под ложечкой. Последние два часа
он раздумывал, как бы заставить жену выйти из зала до конца сеанса, а
теперь, когда это получилось, он почувствовал неуверенность в себе. Нет, он
не испытывал жалости или угрызений совести. Он просто не знал, сможет ли
завершить начатое. До машины оставалось несколько шагов, до задуманного убийства - несколько секунд.
Конвей распахнул дверцу, Хелен села, и он неплотно прикрыл ее, затем
обошел машину, скользнул за руль и запустил мотор. Неплотно прикрытая дверца
задребезжала.
- Захлопни дверцу.
Хелен отвернулась и взялась за ручку.
- Хоть раз в жизни ты верно предсказал погоду. Подай мне пальто.
Это было кстати. Став коленом на сиденье, Конвей сделал вид, будто
тянется за пальто. Хелен захлопнула дверцу.
Все произошло так, как он и задумывал. Руки Конвея обвили шею Хелен и ухватили концы шарфа. Он затянул его и потянул концы назад.
Хелен не сопротивлялась, пока шарф не сдавил ей горло. Потом она
вскинула руки, и Конвей спихнул ее с сиденья на пол. Хелен попыталась
впиться ногтями в запястья Конвея, но ей мешали перчатки. Лишь один раз она
смогла повернуться к мужу, и он успел заглянуть ей в глаза. В них не было ни
тени страха, лишь ярость и ненависть. Хелен даже не понимала, что
происходит.
«Да она не понимает, что уже умирает», - подумал Конвей и еще туже затянул
шарф.
Глава четвертая
Конвей не мог смотреть на часы, поэтому с тревогой поглядывал на ворота
стоянки. Тело жены обмякло, она перестала сопротивляться.
Он не знал, мертва ли она, но проверять это не было времени. Конвей
выехал со стоянки и покатил по аллее. Было темно, но он не решился включить
фары. Проехав ярдов семьдесят, он остановился и задним ходом загнал машину
на пятачок за мастерской по ремонту сантехники.
Конвей-писатель уже давно приметил и запомнил это место: здесь можно
было ненадолго спрятать машину. Накануне он еще раз приезжал сюда
осмотреться. Площадка тянулась вдоль всего здания и имела ярдов восемь
в ширину. Тут останавливались небольшие грузовички, развозившие
оборудование. Ночью они стояли у пандуса, носом к проезду. Конвей загнал свою
машину на свободное место возле стены соседнего дома, заглушил мотор,
взглянул на часы и глубоко вздохнул. С начала последнего музыкального номера
прошло шесть минут. Фильм кончался. Надо было спешить.
Ковей наклонился и снял с Хелен перчатки. Сунув их в карман, он достал
другую, одну из заготовленных заранее, и натянул ее на еще теплую правую руку жены. Затем схватил Хелен за подмышки и усадил. Ему понадобились все силы, чтобы приподнять тело и перевалить его через спинку сиденья назад. Оно
выскользнуло из рук и со стуком грохнулось на пол.
Сумочка все еще лежала на заднем сиденье. Конвей задумался. Наличие
денег не было предусмотрено планом, но и оставить их в машине он тоже не
мог. Во-первых, ему просто не на что будет жить. Во-вторых, если полиция найдет деньги, то начнет задавать лишние вопросы. Если они всё-таки узнают, что деньги сняты со счета, он придумает какое-нибудь объяснение. Конвей быстро нашел в сумочке бумажник, сунул его в карман, а сумку бросил на пол рядом с телом, затем взял с заднего сиденья пальто и накрыл им труп. Вытащив ключи из замка зажигания,
Конвей положил их на сиденье и тихонько выскользнул из машины.
Он хотел вернуться на стоянку с таким расчетом, чтобы кто-нибудь
непременно увидел его входящим в кинотеатр, но теперь на это уже не было
времени. В любую минуту со стоянки могла выехать машина. По пути Конвей
остановился у какой-то витрины и посмотрел на свое отражение, потом смахнул
со лба пот, поправил прическу и двинулся дальше. Когда он подходил к
стоянке, с нее выезжали две машины, и Конвей перебежал на другую сторону,
чтобы не попасть в свет фар.
Итак, полдела сделано. Можно быть уверенным, что в ближайшие несколько минут его машину не найдут, и он сможет осуществить свой план до конца. Впредь надо было действовать по четкому графику, на котором держался весь замысел. Конвей взглянул на часы.
Первым делом он подошел к кассиру, сказал, что его жена потеряла
перчатку, и попросил разрешения поискать ее. Кассир отослал его к билетеру,
там Конвей объяснил все еще раз. Билетер проявил отзывчивость и пропустил
его в зал. Конвей осмотрел места, на которых они с Хелен сидели, вернулся в
фойе и отправился в кабинет директора, которому и изложил свое дело со всеми
подробностями, чтобы его речь хорошо запомнилась.
- Мы с женой только что посмотрели фильм. Сели в машину, и жена
обнаружила, что обронила в зале перчатку. Билетер пропустил меня, но я
ничего не нашел. Может быть, кто-то принес ее вам.
- Нет, никто не отдавал мне никаких перчаток, - ответил директор.
- А не найдется ли у вас фонарика? В зале темно, и я мог не заметить
ее. Вряд ли ее кто-то подобрал, прошло всего минуты две. Вы же знаете
женщин...
Директор достал из ящика стола фонарик и встал.
- Неприятно потерять одну перчатку, - сказал он. - А когда находишь
одну перчатку, от этого нет никакого проку. Почему женщины никогда не теряют
обе перчатки? Полагаю, это не так злило бы их.
Конвей даже гордился собой. Ведь поначалу он задумал "потерять" носовой
платок. Но перчатка - куда более веский повод вернуться в зал.
Директор направил луч фонаря на пол, Конвей опустился на четвереньки,
внимательно осмотрел пол и, наконец, радостно извлек из-под кресла перчатку
и показал ее директору, который был доволен не меньше, чем сам Конвей.
В фойе Конвей еще раз поблагодарил директора, а тот посетовал, что
перчатка, увы, сильно запылилась.
- Ничего, отстирается. Должно быть, кто-то наступил на нее. - Конвей
сунул перчатку в карман и собрался уходить, когда его взгляд вдруг упал на
продавщицу воздушной кукурузы. - Пожалуй, куплю жене порцию, она её обожает.
- Правильно, - сказал директор. - У нас лучшый в городе попкорн.
Конвей приобрел большой кулек, еще раз поблагодарил директора
и покинул кинотеатр. После его возвращения в зал прошло девять минут.
Конечно, было бы неплохо поторчать там подольше, но он исчерпал все причины
и поводы для задержек.
Конвей неторопливо направился к стоянке. Машин там осталось совсем
немного. Людей он не заметил вовсе, но решил сыграть свою роль до конца.
Прошагав до площадки, на которой прежде стояла его машина, Конвей изобразил
удивление, заозирался, потом двинулся на улицу и, наконец, пошел обратно в
кинотеатр, но уже гораздо быстрее.
Здесь он снова обратился к кассиру.
- Не искала ли меня молодая женщина? Я возвращался за ее перчаткой.
Перчатку нашел, а жены нет. На ней такой розовый костюм и ярко-красный шарф.
Вы ее не видели?
- Нет, она ко мне не подходила. Спросите билетера.
Билетер дал Конвею тот же ответ. В задумчивости постояв у двери, Конвей
отправился в кафе через дорогу, внимательно осмотрелся там, справился о жене
у продавца табачного ларька, затем подошел к официантке, которая их
обслуживала. Выйдя из кафе, он еще с минуту постоял на улице, потом
торопливо зашагал к стоянке и осмотрел все машины. Затем пошел к стоянке
кинотеатра и расспросил дежурного, после чего вернулся в кинотеатр и опять
подошел к билетеру.
- Вы не видели... - начал он.
Билетер сидел в кресле и читал журнал. Посмотрев на Конвея, он
отрицательно покачал головой и снова углубился в чтение. Конвей медленно, с
задумчивым видом направился в кафе, набрал номер своего домашнего телефона
и, прослушав несколько гудков, позвонил в полицию.
- Полиция? - подпустив в голос тревожных ноток, спросил он. -
Пожалуйста, пришлите машину к кинотеатру "Монтеррей".
- Ваши имя и адрес?
- Артур Конвей. Я жду на углу бульвара Санта-Моника и Николз.
- Что случилось?
- Я буду ждать перед кафе. Приезжайте быстрее, - он повесил трубку.
Едва ли полицейские подумали, что звонит муж, потерявший жену и машину.
Скорее уж они решили, что кто-то хочет сообщить о скандале у соседей,
грабеже или хулиганстве. Впрочем, это не имело большого значения. Главное -
звонок зарегистрировали и пришлют машину.
Конвей вышел на тротуар и принялся вглядываться в проезжающие
автомобили. Мимо прогрохотал трамвай. Конвей посмотрел на часы - точно по
графику. Патрульная машина прибыла меньше чем через три минуты, и Конвей
бросился к ней, прежде чем распахнулась дверца.
- Я Артур Конвей. Это я звонил. Жена оставалась в машине, когда я
вернулся в зал за потерянной ею перчаткой. Через несколько минут я пришел на
стоянку, но и жена, и машина пропали.
- Спокойно, спокойно. Давайте-ка еще разок, и помедленнее.
Конвей понимал, что производит забавное впечатление со своим кульком
воздушной кукурузы и рассказом о жене, сбежавшей с кем-то. Точнее, уехавшей
на машине. Но сейчас Конвею было важно, чтобы в нем увидели именно такого, смешного, жалкого и незадачливого мужа.
Он вновь изложил свою историю, несколько подробнее, но опустив
некоторые обстоятельства. Надо было оставить кое-что и про запас на случай
новых допросов. Он рассказал, что оставил машину поблизости, а ключи - в
машине, но заявил, что жена не любит крутить баранку, и едва ли она уехала
сама, и бросила его здесь.
Давая объяснения, Конвей заметил, что на лице одного из патрульных
появилась насмешливая мина. Повернувшись к напарнику, тот ухмыльнулся и
подмигнул, потом снова посмотрел на Конвея.
- Ну, и чего же вы хотите от нас, сэр?
- Как - чего? Чтобы вы поискали ее.
- А почему бы вам не позвонить домой? Может, ваша благоверная уже давно там.
- Я только что звонил. Говорю вам, она бы не уехала одна.
- А может, она и не одна, - патрульный уже не скрывал насмешки.
Конвей догадывался, о чем тот думает. Что ж, неплохо.
- Вы не понимаете, - бубнил он свое. - Она никогда не...
- Послушайте, вы хотите заявить об исчезновении жены и об угоне
машины?
- Нет-нет, я просто подумал, что, может, вы поищете ее поблизости... Я
бы с вами поездил...
- Мы не обслуживаем пассажиров, - отрезал патрульный. - Можем
принять у вас заявление. Если хотите, ступайте в ближайший
полицейский участок и оставьте там заявление. Советую не торопиться.
- Спасибо, но... Вы поищете ее?
- Так уж и быть. Какая машина?
Конвей описал машину и назвал номер, но полицейские ничего не записали,
и он понял, что они не намерены сообщать в управление.
- Я еще здесь посмотрю, а потом еще раз позвоню домой, - сказал Конвей. - В
какой участок лучше пойти, если я надумаю писать заявление?
- На Уилкокс-авеню.
Следя за отъезжавшей машиной, Конвей покосился на скамейку у трамвайной
остановки. На ней сидело трое человек. Значит, трамвай недавно прошел, а
следующий появится через тринадцать минут.
Полицейская машина замедлила ход на углу и повернула на юг. Итак, они
будут осматривать пожарный проезд. Конвей быстро зашагал к стоянке. Пройдя полпути до проезда, он увидел впереди отсвет фар, шмыгнул за какой-то автомобиль и, дождавшись, когда патрульная машина медленно проползет мимо, торопливо
пересек улицу, нырнул в проход между зданиями, подбежал к своей машине,
огляделся и сел за руль. Запустив мотор, но не включая фар, Конвей медленно
двинулся вперед. Он мог свернуть по пожарному проезду налево, в сторону, противоположную той, куда поехали патрульные, но это было чревато встречей с полицейскими, которые, возможно, захотят сделать круг. Поэтому он поехал направо, надеясь, что патрульные не остановились за ближайшим углом. Добравшись до перекрестка, Конвей повернул на юг и только тогда зажег фары.
После отъезда патрульных прошло три минуты. Через десять минут к кафе
подойдет трамвай. Конвей заранее присмотрел три места, где можно было
оставить машину. С учетом запаса времени он остановил выбор на Фултон-стрит.
Направляясь туда, Конвей вдруг с пугающей ясностью осознал, сколь огромна
разница между планированием идеального убийства и его осуществлением. Шансы
быть пойманным на этом этапе казались ничтожными. Но теперь, когда в машине
лежал труп, все выглядело иначе. Авария, нарушение правил движения, юбое
пустячное происшествие - и пиши пропало. В первоначальном плане не было
предусмотрено сумасшедшее везение, но и жестокому невезению там места тоже не
отводилось. Конвея прошиб пот. Понимая, что в таком состоянии выполнить
задуманное будет еще труднее, он собрался с силами, открыл "бардачок",
достал оттуда полотенце и надел шляпу и перчатки.
Остановившись перед светофором, он скомкал полотенце, засунул его под
пиджак, застегнулся и поднял воротник. Потом прилепил усы и посмотрел на
себя в зеркало. «В темноте сойдет», - подумал он. «У полицейских будет словесный
портрет совсем другого человека».
Фултон-стрит Конвей выбрал потому, что здесь стояли частные особняки.
Каждый дом имел террасу, и, когда Конвей проезжал здесь, задумывая
преступление, он видел едва ли не на всех этих террасах влюбленных. Это было
очень хорошо: ему требовались свидетели.
Но сегодня то ли из-за похолодания, то ли по иной причине, улица была
безлюдна. На миг Конвея обуял страх. Менять планы и импровизировать было
уже поздно. Ехать к другим заготовленным заранее местам - тоже. На Фултон-стрит
он рассчитывал обеспечить себе алиби. Мгновение спустя Конвей облегченно
вздохнул: в конце квартала на крыльце сидела парочка.
Он решил поставить машину рядом с этим домом, развернулся и принялся
задним ходом въезжать на тротуар. Бордюр оказался таким высоким, что крыло
или бампер машины чиркнули по бетону. Уж теперь-то меня наверняка заметят,
решил Конвей.
Заглушив мотор и погасив фары, он поднял все стекла, еще раз закрепил
усы, вылез из машины и быстро зашагал по улице. Ни во дворах, ни на
тротуарах никого не было, но теперь у него есть как минимум два свидетеля,
способных сказать, во сколько на улице появилась машина. Для алиби вполне
достаточно.
Если бы от кафе он поехал в участок на трамвае, пришлось бы ждать на
остановке тринадцать минут, а потом еще одиннадцать минут ехать до
перекрестка бульвара Санта-Моника и Уилкокс. После отъезда патрульной машины
прошло десять с половиной минут. За оставшиеся тринадцать с половиной
предстояло покрыть расстояние в одну и четыре десятых мили, чтобы добраться
до остановки, от которой потом надо было еще шагать в участок. Это означало,
что требуется преодолеть милю менее чем за десять минут, что совершенно
невозможно при средней скорости ходьбы. Конвей рассчитывал, что полиция так
и подумает. Свернув за угол, он ускорил шаг. Накладные усы мешали дышать, и
Конвей снова сунул их в карман: теперь они не нужны. Его должны были заметить,
когда он вылезал из машины, теперь же, наоборот, следовало превратиться в
невидимку. Повернув за очередной угол, он стянул и спрятал в карман
перчатки. Затем, оглядевшись, вытащил полотенце, разорвал его на четыре
части и бросил в сточные канавы по обеим сторонам улицы. Со шляпой он
обошелся так же безжалостно.
Теперь Конвей шагал на пределе своих возможностей; он начал потеть,
заболели голени. И все же скорость была недостаточной, а пуститься трусцой
он не решался: бегущий мужчина на темной улице - что может быть
подозрительнее?
И еще надо было избавиться от усов. Конвей принялся рвать их и
разбрасывать клочки. Пот струился по лицу, одежда липла к телу.
Он намеревался идти к цели зигзагами, но теперь пошел прямо: времени не
оставалось, а он должен был по крайней мере увидеть трамвай. Последний
квартал он преодолевал уже через силу и вышел на бульвар, когда трамвай
проезжал мимо. Конвей увидел то, что хотел: в трамвае было довольно много
пассажиров, и присутствие либо отсутствие одного человека едва ли будет
замечено. Теперь можно было замедлить ход, чтобы не привлекать внимания.
Трамвай не остановился на перекрестке: там горел зеленый светофор. Но зато
остановился на следующем, возле Кауенга-авеню. Конвей немного
успокоился: теперь он укладывался в график.
Надо было немного остыть, стереть пот с лица и рук и пройти еще три
квартала. Конвей еще раз повторил историю, которую намеревался рассказать в
участке.
Когда он вошел, дежурный сержант с легким недовольством оглядел его.
Послеобеденная суета и поиски угнанных машин закончились, а время пьяниц еще
не наступило. Поэтому Конвей нарушил небольшое затишье в работе полиции.
- Сержант, у меня пропали жена и машина.
- Да? Как это произошло?
Конвей изложил суть дела.
- А почему бы вам не позвонить домой? - предложил сержант.
- Я уже звонил, но... А который теперь час? Двадцать пять
одиннадцатого? Что ж, попробую еще раз.
- Телефон в углу, - сообщил сержант и снова уткнулся в газету.
Конвей набрал номер и уже без спешки (время его обращения в участок
было зафиксировано) принялся слушать длинные гудки.
- Не отвечает, - сказал он, наконец.
Сержант неохотно отложил газету и достал бланк заявления.
- Вы уверены, что хотите заявить об исчезновении? Почему бы не
потерпеть до утра? Может, она просто поехала с кем-нибудь выпить кофе?
- Нет. Она никогда так не делала. Ей не нравится водить машину, и она
не уехала бы без меня. Это смешно... - "Осторожно, не переиграй!" -
мысленно предостерег он себя. - Кроме того, мы здесь почти никого не знаем.
Конвей заметил ухмылку на лице сержанта.
- Я знаю, что у вас на уме, - с негодованием проговорил он. - Моя
жена не такая.
- О, нет, я ничего такого я и не думал, - поспешил оправдаться сержант.
Потом взял ручку и приготовился писать. - Итак, где это произошло?
Конвей повторил свою историю, расписался на двух бланках и собрался
уходить, когда в участке появились двое полицейских.
- Не забудьте позвонить нам, если жена объявится! - крикнул сержант
вслед Конвею. Ему не терпелось поведать своим товарищам о незадачливом муже.
В автобусе Конвей продолжал играть роль, но дома, даже не выпив, хотя
желание было, тотчас приступил к делу. Он сунул поднятую в кинотеатре
перчатку в ящик своего стола, собственные перчатки положил в другой, а
бумажник - в жестяную коробку, где хранились страховые полисы. Вывернув
карман, в котором лежали усы, Конвей тщательно пропылесосил его.
Ему не давала покоя мысль о новых перчатках жены, купленных сегодня.
Сжечь их он не мог: дотошные следователи установят факт покупки, и тогда
придется объяснять исчезновение новых перчаток. Они не были испачканы, но
уже утратили девственную белизну. Найдя какое-то жидкое моющее средство,
Конвей выстирал перчатки, повесил и включил вентилятор, чтобы они побыстрее
высохли.
Ужасно хотелось выпить, но рисковать он не стал и обошелся
бутербродом и стаканом молока. Он бы с удовольствием погасил свет и
завалился спать, поскольку не испытывал ни мук совести, ни страха перед
привидениями, но это могло вызвать подозрения. Кроме того, надо было еще
кое-что сделать.
Когда перчатки, наконец, высохли, он отнес их на кухню и выгладил,
затем снова осмотрел и остался доволен: теперь только специалист мог бы
определить, надевали эти перчатки или нет. Теперь можно было спокойно
выпить.
Не успев осушить бокал, Конвей почувствовал, что клюет носом. Не забыв
спуститься вниз и включить свет на крыльце и в прихожей, он отправился к
себе и лег в кровать, чтобы обдумать завтрашние действия. Но тотчас заснул,
даже не решив, во сколько встать наутро.