"Он стоял перед холстом с кистью в руке, погруженный в раздумье. Когда
припадок миновал, он дрожащей рукой отложил кисть. Потом подошел к окну,
вытер лоб, покрытый холодной испариной, и повернулся к шкапу, чтобы достать
пальто."
Теодор Драйзер "Гений"
Motorhead - Brotherhood Of Man (The World Is Yours - 2011)
Зачем я набрал этот текст в Гугле... ведь видел имя на обложке: да, Теодор Драйзер, только название не заметил,
тем более поезд качало, и вот извольте: Теодор Драйзер "Гений", отвечает мне верный Гуголь. Этакая дрянь,
одни имена чего стоят: Юджин, Анджела, и что за труху запихал в их головы иностранный Теодор!
Так он, я, и подумал, что немногие люди способны на такое чтение, а только очень сильные духом.
Вот Олечка, Олюшка, Оленька вполне бы могла, перебирая каштановые кудри за ушком изнеженной рукой с нанесенными кремАми.
Тут же на меня повеяло полузабытым волнительным запахом крема Бархатные Ручки. Того самого.
Или Ланкомом. Повеяло Бархатными Ручками и свежестью вымытых на рассвете душистых волос любимой.
Бешено закрутились назад стрелки часов, подтянулись и помолодели лица пассажиров, пропали в никуда младенцы,
уменьшилась плешь Виталия с 24 места, подешевел чай у проводницы.
В качающемся на изогнутых рельсах поезде в затхлой, кондиционированной прохладе РЖД произошло чудо.
Значит все таки скользит по нашей жизни мистическая швейная нить, стучит таки зубчатая машинная лапка! - подумал я-он,
заброшенный судьбой на это откидывающееся для общего удобства кресло, но зачем, для того ли, чтобы повернуть, или чтобы,
наоборот, благоразумно избежать и не промочить ног, войдя в водоем дважды?
И все же, несмотря на исчезнувших младенцев и чай сомнения не развеялись. Я и он, мы снова, через переднее кресло, заглянули,
хоть это и нехорошо, в чужую книгу:
"Да, да, да! Конечно, чувствую! - воскликнула Анджела, бросаясь к
нему в объятия.
Затем они расстались. Он ушел, подавленный сложностью и трагизмом жизни.
Глядя на звезды, ярко сверкавшие в октябрьском небе, он погрузился в мрачные размышления" - холеная, умащенная кремами рука перевернула
страницу и взяла негазированную, что много полезнее, минеральную воду.
Поезд подкатил к Вышнему Волочку. Оленька, Олечка, Олюшка повернулась к окну и куда-то глядела красивыми подведенными глазами.
Выпила негазированной воды, даже не подозревая, как учащенно теперь бьются его и мое сердце, мы как раз, вспомнили, как листали однажды
глянцевые журналы в парикмахерском салоне, дожидаясь пока выпрямят ее cha;tain кудри дорогим парикмахерским утюжком.
Ах как же, господа, чудно хороша была она, мерцающая ресницами, улыбающаяся перламутровыми глянцевыми губами!
Вагон летел по кимберлитовой трубе. Она с Анджелой и Юджином впереди, а я сзади почти один на двух креслах, пил
крашеную закатом Фанту. Смотрел на ее знакомый профиль и может даже вздыхал. Потом уснул на собственном кулаке.
Думал усну, а как проснусь она превратится в небольшое перламутровое облачко, которое легко развеет подвальным ветром из кондиционера.
До Бологого уже добрались, пока я спал, а она никуда не исчезла, даже наоборот ещё прибавились Джонас Лайл и Джон Саммерс.
Миртл писала, что ее свадьба состоится весной: она считает, что с этим успеется и ей незачем торопиться.
Олечка посматривала в окно и в книгу. Очень близко, совсем рядом. Я весь пропах Ланкомами. Под передним креслом валялись две бежевые туфли и свисала туда же белая тисненая пупырышками сумка.
Может быть она меня тоже заметила пока я спал.
Так и ехали четыре года и семь часов.
Потом стрелки на место перемотали и вышли.