Город гулял и шумел в ожидании грозы. Парки были наполнены запахом пива, по проспектам дефилировали девушки, и прохаживались пары, всюду слышались смех, голоса и звон стекла, на горизонте на западе небо стало темно-синим, цвета берлинской лазури. Внезапно закапало. Сначала мелкие холодные пули стали ударять по стеклам и футболкам, затем лужи вскипели. Темнело. Люди бросились врассыпную, кто под арку, кто в незакрытые еще кафе, кто-то ютился под козырьками подъездов, остановок и балконов.
Он подумал, что центральный проспект, с его сталинскими дворцами и доходными домами коммунального типа, напоминает картину Брюллова «Гибель Помпеи» особенно теперь, когда небо темнеет, крупные капли бьют по диабазу, а люди бегут, испуганно оглядываясь на тучи. Он шагал в одной футболке, гордо задрав нос считая, что ввиду своего напускного равнодушия к дождю он имеет право смотреть на всех свысока.
В толпе, ютившейся под навесом у ларька на колесах, он обнаружил друга, подошел, перекинулся с ним парой слов. Постоял. Шум дождя старалась побороть магнитола:
Не смотрите вы так
Сквозь прищур ваших глаз,
Джентльмены, бароны и леди….
Он послушал, распрощался и пошел дальше.
Дождь и не думал утихать – он словно вколачивал серебристые гвозди капель в землю – у подножий домов клубились облака водяной пыли, тротуары обратились в кипящие реки.
Он заложил руки в карманы, и запел, с улыбкой поглядывая на провожающих его завидующим взглядом людей, спрятавшихся под навесом:
Ведь я проститутка,
Я дочь камергера…
Внезапно ударил гром – гроза на севере непоследовательна – он испуганно остановился, перекрестился, а затем продолжил все так же беззаботно:
Я черная моль…
Я летучая мышь…
И пошел по обезлюдевшим каналам этой в одночасье Венеции…