Мы собирались своей тесной дружной компанией в прошлом году несколько раз. В один из таких «наших» вечеров я решилась прочесть пару своих текстов.
Читала долго и неумело. Публика щурила глаза, потом неуверенно аплодировала, допивала вино и стесненно молчала, не зная, как ей реагировать на мои «шедевры».
- Тебе честно сказать, что я обо всем этом думаю или сорвать ради приличия? - разбил своим вопросом нелепую тишину Сережка.
- Говори лучше сразу правду – я лукаво улыбнулась, а внутренности нервно сжались от ожидания приговора.
- Слушай, ты еще не устала, а? От этой своей исключительности с налетом безысходности? Или как ты там любишь говорить обычно – он приподнял брови, будто удивляясь своим же словам – Нет, серьезно! Будь проще и люди к тебе потянутся!
- Не могу! - я негодующе уставилась на него. Он еще раз виновато приподнял брови, обнял за плечи, поцеловал в макушку.
- Можешь! – отстраняясь, сказал он – Спидозница, ты Пятниченко. У тебя самолюбие больно СПИДом. Не сегодня – завтра затащит тебя в могилу!
Я нелепо выпучила глаза. Надо было что-то отвечать. Очень хотелось ударить наглеца как можно сильнее и уйти с глаз долой. С другой стороны, эта ситуация меня дико забавила! В таком гулком ожидании, когда слышишь как бьется сердце твоего соседа и как жужжит лампочка, можно было только нервно так, немного по-дурацки хохотать. Смех стал бы входом из образовавшегося напряжения, я даже успела набрать воздуха в легкие, когда….
- Ну, он говорит о том, что ты можешь умереть раньше времени из-за своей глупости – нарушила атмосферу девчушка, держащая под руку Сережку. Она извинительно улыбнулась. Публика выдохнула. Скандала не состоялось.
- АААААА, - нелепо раскрыв рот, протянула я – Ну, ладно.
Щеки начали краснеть, мне оставалось только выйти из маленькой накуренной кухоньки.
- Обиделась – услышала я Сережкину фразу, обращенную уже к публике, а не ко мне.
Вышла на балкон. На улице начался снег: белые хлопья старательно стирали слякоть с лица Земли. Больше всего на свете сейчас хотелось оказаться в одном из автомобилей, прорезающих светом фар ночь, засыпать в нем медленно, но верно, и чтобы когда проснешься этого проклятого города и в помине рядом с тобой не было, чтобы исчез туман, которым он встречает каждое сиплое утро и которые поднимаясь высоко в небо обрушивается пеплом на лицо прохожих, на мое собственное лицо. Нет, конечно, мне удавалось иногда сбежать отсюда, но всегда приходилось возвращаться, потому что я настолько привыкла дышать в ритме чужих истерик, что в другом месте мне становилось душно через две недели. Мы все здесь привыкли, потому и остаемся.
- Ты замерзнешь, заболеешь и умрешь от воспаления легких. Кофточка-то совсем легенькая – балконная дверь неприятно заскрипела.
Сережка опустил мне на плечи, тяжелый плед.
- Ты же сказал, что я умру от СПИДА!
- Хм…. Ты заболеешь воспалением легких, тебя это расстроит непременно, потому что работать тебе доктора запретят. Тогда ты начнешь думать и будешь думать до тех пор, пока твое воспаление легких не станет смертельно опасным. Потом обязательно поплачешься мне. Умрешь тихонько. И все твои планы останутся только планами. Ты же прекрасно понимаешь, о чем я говорю!
Мне оставалось только промолчать. Да, он, черт возьми, снова оказался прав.
- И о чем ты думаешь на этот раз? – посмеиваясь спросил он.
- Валить отсюда надо, Сереж и как можно быстрее – я вздохнула.
- Опять? – он достал пачку сигарет, предложил мне.
- Спасибо. Да, опять только в этот раз надолго, а лучше навсегда, - успела сказать я, прежде чем начать кашлять, давясь сигаретным дымом. Легкие обожгло.
- Господи, и зачем ты берешь сигарету каждый раз, когда я предлагаю. Курить-то ни черта не умеешь!
- Понты - хрипло ответила я – Зачем предлагаешь, если знаешь, чем все закончится?
- Не знаю, забавно наблюдать за тобой. Хоть басню пиши и называй ее «Мартышка и сигарета».
Я начала смеяться, захлебываясь воздухом, все еще продолжая кашлять.
- Сволочь!!!! – выкинула еще горящую сигарету вниз. Она тухла в полете. Завораживающее зрелище.
- Я знаю, о чем ты сейчас думаешь! Нет, ты ни никакая ни сигарета. Тебя не выкуривают. Ты не тухнешь и уж тем более никогда не летишь.
Я пристально разглядывала минут пять ворот его рубашки. Снова возникло желание бежать куда-то не то от себя, не то от всей этой обстановочки.
- У тебя глаза голубые и наглые!
- Ты же минут пять мою рубашку разглядывала! – рассмеялся он.
- И что с того? Я знаю какие у тебя глаза. А эта твоя новенькая девчушка серенькая. Неужели, я такой когда-то была.
- Ты была хуже, намного хуже! Подросла – стала невыносимой!
- Ну, и ладно – я досадно хмыкнула – Все. Пока.
- Стой! Куда ты собралась?! Сейчас же ночь!
- Спасибо, крайне полезная информация! Я бы не заметила никогда!
- Давай без сарказма обойдемся!
- Не получится!
Я чмокнула его в щеку, прибежала на кухню, чтобы украсть еще целую бутылку вина и виновато попрощаться с друзьями.
Шубу натягивала на себя уже в подъезде.
- Ты сумасшедшая! – высунул Сережка голову из-за двери.
-Может быть, а еще я летаю во сне и по утрам у меня голос хрипнет.
Он хихикнул.
- А что, если сегодня мой последний день, а? Как в песне у Земфиры? Помнишь? А у тебя… и значит мы…
- Помню – отвечает он моей спине.
На улице долго ждала такси. Было холодно, поэтому в машину я нетерпеливо запрыгнула, и не дав водителю шанса задать мне вопрос, выпалила:
- На вокзал.
- Какой именно?
- Не знаю. Наверное, любой.
Он усмехнулся. Я прислонила лоб к холодному стеклу. Снег все валил и валил. Очень хотелось заснуть, но какие-то шутки, доносившиеся из колонок радиоприемника мешали мне это сделать.
Нет, конечно, можно было поехать в аэропорт и уехать куда-нибудь на неопределенное количество времени: без вещей, без денег, но это было бы неинтересно, особенно если подумать, что осталось тебе жить всего один день. Проводить его в самолете как-то скучновато, что ли?
- Мы приехали- сказал мне водитель, растягивая губы в широченной улыбке.
Я расплатилась, растянув губы в ответной улыбке. Успела на какую-то электричку, едущую в неизвестном мне направлении. Попала в абсолютно пустой вагон. Так лучше.
Включила плеер: слова песни мне было трудно различать, но знакомые, почти родные, мелодии успокаивали.
Вышла я на последней станции, нашла лавочку, почистив ее от снега, уселась, открыла вино и сделала первый жадный глоток. В плеере все так же что-то неразборчиво шипело. Кажется, это была та самая песня Земфиры.
«Будем на карте искать тридесятое царство, вдруг повезет и достанутся визы»– успела разобрать я прежде чем мое сознание погрузилось в какое-то бесконечно радостное счастье. Я смотрела на небо, запрокинув голову. Гигантские снежинки, наверное с половину моего мизинца, таяли на лице, я даже открыла рот и поймала несколько таких себе на язык.
Потом всходила солнце, оставляя на снегу красные подтеки. Я умирала! Умирала вдыхая хрустящий зимний воздух, умирала валяясь в первом за эту зиму снегу, умирала в последний день своей жизни, потому что за ним должен был последовать еще один день, а за ним еще и так пока мне не придется родиться на небесах.
Утро было великолепное, как у Пушкина : «Мороз и солнце день чудесный…». Туман не появлялся, люди с чистыми лицами и красными носами спешили на электричку. Какой-то мальчуган, лет шести-семи, умудрился зарядить в меня снежком. Я обернулась к нему. Кто-то взрослый уже отсчитывал его, а он смотрел на меня и улыбался. Я смеялась. И снежинки таяли в волосах и на ресницах. Возможно, я даже была пьяна так, как никогда не была в своей жизни, но все это не имело никакого значения, ведь у меня… и значит я…
Уже в электричке на обратном пути домой я обнаружила двадцать неотвеченных звонков и одну простенькую смску от Сережки: «Люблю я тебя, Пятниченко. Не теряйся надолго, приезжай еще».
«Не надо называть меня по фамилии» - быстро написала я ответ.
Ведь знала же, что вряд ли уже приеду. Это был последний зимний вечер, когда мы собирались всей нашей дружной компанией.
Конечно, различного рода посиделки еще проводились. Компания была другая, от чего, видимо, поменялась и атмосфера. Я по-прежнему, стоя на табуретке долго и неумело читала свои тексты.
И зачем-то научилась курить. Понты, наверное.