http://www.proza.ru/2011/07/10/887
Доктор Джонатан Норвич-Граческий, урождённый Спенсер, англичанин по месту рождения, менталитету и геному, в общем, до мозга костей.
Нет, конечно, в его роду были и валлийцы, и шотландцы, и ирландцы, и ещё пол Европы со стороны отца, и вторая половина со стороны матери. Был даже один эмигрант из Индии, приехавший в Британию с родителями ребёнком чьё половое созревание (12-18 лет) проходило в эпоху бурных, революционных и любвеобильных 60-х гг. ХХ века.
Но все предки и в том числе этот мальчик индиец, не смотря на свои корни, были ассимилированы, а лучше сказать захвачены английской культурой и её духом. Будь то суетная атмосфера Лондонского Сити, или неспешная сельская жизнь провинциальных графств, или кипучая и вдохновенная жизнь студенческих городков Бирмингема, Кембриджа, Итона и Оксфорда.
Но это всё история, а что, же сам Джон?
Джон Спенсер был англичанином, наверное, от начала переселения англосаксов на британские острова, и бирмингемцем в пятом поколении, а ещё врачом в седьмом колене. Его судьба была предрешена до рождения, когда его родители поженились.
Возможно, с внешностью могли бы быть варианты. Например, он мог бы быть брюнетом с волнистыми волосами, как у матери, но ему достались тёмно рыжие прямые волосы отца. У мамы Джона были красивые большие янтарные глаза, но природа распорядилась иначе, и он получил чайные – от папы. Однако сто девяносто сантиметровый рост Спенсера старшего парню не достался. Да, и сто шестьдесят пять сантиметров от матери он не получил. В этом деле природа пустила всё на самотек, и Джон остановился на ста семидесяти девяти, возможно, потому что начал курить, не достигнув и двадцати лет, на третьем курсе мед. ВУЗа.
Как уже говорилось выше, медицинская карьера была ему обеспечена ещё, когда его и в «плане» не было. Он бы стал врачом в независимости от пола, роста, цвета глаз и волос, и совсем уж это не зависело от его желания.
В четырнадцать Джон, как и все сверстники, мечтал стать космическим пилотом, мечтал путешествовать по галактике. Земля хоть и не была провинциальным захолустьем, но все знали что «настоящая жизнь» кипит в космосе. Однако его родители не разделяли подобных убеждений. Сами они не выбирались дальше орбитальных станций Юпитера, да и, то только на симпозиумы. Прадед Джона Джейк Спенсер и вовсе был ретроградом – в молодости летал только в Лунные колонии.
Когда Джону было четырнадцать, родители сами водили сына в планетарий и кружки по строительству ракет и моделированию космических кораблей. «Для общего развития» – как они говорили. Но стоило отметить пятнадцатый день рожденья как радужные мечты о космических путешествиях и приключениях канули в Лету.
Стоило пятнадцати летнему мальчику задуть свечи на именинном торте, как он получил вместе с подарками из рук родителей дальнейшую судьбу по гроб жизни. Подарочный вариант медицинской энциклопедии, клятва Гиппократа, на пергаменте выполненная каллиграфическим подчерком на латыни в рамке, и нечто под названием «стетоскоп», который когда-то принадлежал одному из его предков ХХ века. Эти вещи лежали среди яркой обёрточной бумаги и подарков от друзей, и как бы говорили голосами матери, отца, дедушек, бабушек, прадеда и всех предков: «Твоё детство кончилось! Хватит мечтать о всякой ерунде».
Друзья Джона видели, как он побледнел, и совсем не завидовали его определившейся судьбе, но не потому, что он не станет пилотом, как хотел, а потому, что свобода выбора оказалась иллюзией, потому, что судьба уже написана ещё до рождения. По крайней мере, для их друга Джонни это так, а они ещё могли немного побыть детьми, могли решать свою судьбу сами или думать, что они её решают, но хотя бы они её не знали наперёд.
С того самого дня рожденья он, следуя стопам отца, деда, прадеда и далее, прошёл медицинский ВУЗ, интернатуру, ординатуру и стал врачом общей практики – в главном он не мог перечить, но зато в мелочах поступал по своему. Курение – всю студенческую скамью. Девушка, в которую первый раз сильно и глубоко влюбился, не нравилась никому из его семьи, но Джону было плевать. Он женился на ней в двадцать два. Толи наперекор родне, толи не мог представить себе дальнейшую жизнь без неё. Но ему пришлось это сделать через три года брака. Она получила от него половину имущества, фамилию известную в научных медицинских кругах, которая, сочетаясь с её именем – Диана, звучала ещё громче для всех, кто хоть немного знал историю. А ещё она получила осколок сердца Джона, но это уже мелочи.
Его душевная рана кровоточила пять лет, пока он не встретил Кристлл. Она тоже не понравилась родным в особенности, потому что уговорила его полететь с ней на космическую станцию за пределами Солнечной системы. В то время он даже не задумывался, насколько знаковым окажется название станции – «Обочина». Джон понял это спустя два года, когда его любимая Криси бросила его ради инженера космических кораблей на пенсии, улетев с ним на Землю. Она забрала половину заработанных им денег. В каком-то смысле она и фамилии его лишила: после их совместного побега с Земли отец отнял у Джона право носить семейное имя, и тому пришлось взять фамилию жены... Ну, и конечно Кристлл Норвич не могла не забрать кусок его сердца. Джону же от этого брака достались боль, недоумение и жёсткий сарказм, который прорезался впервые, когда он оглядел, пустую, во всех отношениях, квартиру и подумал: «Ну, вот я и на обочине жизни. Докатился-таки…».
Его третья и последняя жена прожила с ним дольше всех остальных и оставила за два года до его сорокалетия. Патриция Граческая. У неё были свои причины. Она не была легкомысленна и слишком молода для брака. Она не бросила его ради кого-то ещё. Она просто ушла потому, что могла бы понравиться его семье. Ведь ей никогда не нравились ни космические корабли, ни космос, ни даже станция, на которой они жили. Но особенно ей не нравились коллеги Джона с корабля, на котором он работал.
А всё остальное произошло по сценарию: половина имущества, половина денег и часть сердца доктора Джонатана Норвич-Граческий «на карманные расходы».
Но ведь это уже мелочи, правда?
Эту потерю Джон переживал как-то более спокойно. Ему было больно также как и в первый раз, но он уже столько потерял… Дом, семью, семейное имя, любовь… Его сердце было изранено так, что легче поставить искусственное, чем жить с тем, что осталось.
А может, Джону было действительно легче пережить эту потерю, потому что у него больше ничего не было. У Джона ничего не осталось, что он мог бы потерять. У Джона осталась лишь жизнь, которой он мог распоряжаться, как хотел, пожалуй, впервые за долгое время. И поняв это, держа запястье одной руки в раковине со льдом, а в другой опасную бритву, Джон почувствовал себя четырнадцатилетним, мечтающим, молодым и свободным.
Он впервые понял, что находится там, где хотел быть ещё с детства, и его ни кто не удерживает, ни кто не навязывает своего мнения, ни кто не распоряжается его судьбой кроме него самого. Когда Джон всё это осознал, он истерически засмеялся. Он смеялся, катаясь по полу. Ему трудно было остановиться, даже когда боль в боках стала невыносимой. А прейдя в себя, понял, что после всех этих потерь у него осталось то, что действительно важно: его работа на космическом корабле – мечта детства, и лучшие друзья – его новая семья, которая дала ему новое имя – Док. Оно настолько ему нравилось, что Джон откликался на него куда охотнее, чем на данное при рождении.
А ещё Джон любил «Guinness» , научную фантастику ХХ века, клуб «Radiohead» (на станции «Обочина»), яблочный пирог и своих друзей, своих братьев: Йена, Бардли, Лина и Мика. Ну, и конечно доктор Джонатан Норвич-Гроческий по прозвищу Док, как и все члены экипажа, обожал космос и «Джека».