*РУССКОЕ УГОЛОВНОЕ АРГО: «словесный сор» или языковое сокровище?
***
С этим докладом Александр Сидоров (Фима Жиганец) выступил на Международной научно-практической конференции
"Преподавание русского языка и литературы как основа сохранения российской и славянской культурной идентичности",
г. Ростов-на-Дону, 27 мая 2011 г.
Уважаемые коллеги, я отдаю себе отчёт, что в рамках нашей конференции тема моего доклада может быть воспринята как неожиданная и даже в некотором роде провокационная.
1.Действительно, традиционно как в СССР, так и в новой России преобладает устоявшаяся точка зрения, будто бы уголовное арго или, в просторечии, «блатная феня» есть условный язык маргиналов, подонков общества, мизераблей и преступников. Отсюда следует вывод о том, что подобного рода арго следует искоренять, ставить заслон на пути его проникновения в литературный язык и в среду языкового общения россиян.
2.Эта точка зрения многим представляется незыблемой и не подлежащей обсуждению. Самое большее, на что согласны охранители языковой девственности русского языка – это на закрытое изучение жаргона для практических целей работников правоохранительных органов, а также на узкоспециальные филологические исследования в рамках этимологии, исторической лингвистики и т.д.
3.Корни такой точки зрения очевидны. В основе её лежит беспокойство за будущее русского языка, поскольку на протяжении как минимум двух последних десятилетий его лексика подвергается агрессивной атаке со стороны криминального сленга – как традиционного арго, так и нового бандитского языка времён «Великого Постперестроечного Перелома».
Один пример. В конце 80-х годов ко мне как к специалисту в области жаргона обратилась женщина – корректор военной газеты. Она спросила: «Что значит слово «лох»? Мой сын-шестиклассник в последнее время постоянно его повторяет…». Думаю, сегодня такой вопрос был бы невозможен. Слово «лох», то есть простак, простофиля, потенциальная жертва – не просто стало обыденным. Оно постоянно встречается на страницах СМИ, звучит в сериалах и даже в речах политиков.
4.Но так ли всё просто и однолинейно на самом деле? То есть совершенно бесспорно: общение при помощи нецензурной и арготической лексики – явление тревожное и ненормальное. Засилью жаргона и мата общество естественным образом должно противостоять.
Вопросы возникают лишь тогда, когда речь заходит о способах защиты и дефинициях самого явления. К сожалению, за четверть века изучения арго и непосредственного общения с его носителями я убедился в том, что на самом деле языковеды не имеют даже отдалённого, самого приблизительного представления о русском уголовно-арестантском жаргоне. И именно потому, что в СССР существовало табу на его по-настоящему научное исследование. Дело ограничивалось составлением чудовищно безграмотных словариков в недрах системы МВД. Этим занимались оперативники, невежество которых порою достигало космических масштабов, или вообще невесть кто.
Многие из этих авторов всплыли в эпоху «перестройка» как «непререкаемые специалисты» в области русского арго и наводнили книжный рынок своей бредовой писаниной - дикими компиляциями и винегретом из дореволюционных словарей жаргона, условных языков ремесленников и торговцев и т.д. С полным правом могу заявить, что до сих пор в России не существует по-настоящему научных трудов по отечественному жаргону и сколько-нибудь серьёзного представления о нём.
5. Вопрос: как можно бороться с тем, о чём не имеешь ни малейшего представления? Как можно защищать язык от того – не знаю чего? Предвосхищаю возражения: мол, птицу видно по помёту! Не надо быть глубоким знатоком так «блатной фени», чтобы понимать её пагубное влияние на русский язык! Не надо быть химиком, чтобы понимать, что ЯД УБИВАЕТ!
Это правда. Однако напомню, что яд также ЛЕЧИТ. И один из основных постулатов моего выступления заключается в том, что русский уголовно-арестантский жаргон В ЕГО КЛАССИЧЕСКОМ ВИДЕ является не только необходимой частью русского языка, но в определённой мере – даже его СОКРОВИЩНИЦЕЙ.
6.При всей кажущейся возмутительности этого тезиса он достаточно очевиден. И никоим образом не отменяет моего же утверждения о том, что с засильем криминального сленга и арго в обществе необходимо бороться.
7.Никакого противоречия здесь нет. Говоря о «сокровищнице», я вновь подчеркну: речь идёт о КЛАССИЧЕСКОМ УГОЛОВНО-АРЕСТАНТСКОМ ЖАРГОНЕ, который не следует путать с его улично-площадной профанацией.
Резонный вопрос: а какое между ними различие? Огромное. Русское арго резко отличается от условных языков любого другого государства. Его лексика минимум наполовину состоит из лексики живого великорусского языка – того самого, который вошёл в «Толковый словарь» Владимира Ивановича Даля. Как ни парадоксально звучит, но то, что мы считаем «блатным жаргоном», на самом деле представляет собой во многом некую «историческую копилку» живого русского языка.
Вот почему я настаиваю на том, что надобно крайне осторожно относится к призывам «искоренять», «вычищать», «запрещать». Более того – предлагаю как раз изучать и даже преподавать отечественное арго. Причём, возможно, как элемент языка - и в общеобразовательных школах.
8.Понимаю, для многих это звучит не просто возмутительно, но даже кощунственно. Самое время обвинить меня в бездоказательности и надуманности тезисов. Ну что же, перейдём к конкретным примерам и аргументам. Каково представление не только рядового гражданина, но и рядового филолога о воровском арго? Привожу отрывок из публикации «МК» под броским заголовком «Им всё до фени»:
«Недавно в лифте Государственной думы услышал разговор двух представительных мужчин средних лет с загорелыми лицами, в хороших костюмах и часах, с депутатскими значками.
Один спросил другого:
— Ты не забыл, что у Ивана Ивановича юбилей?
Другой ответил:
— Уже подарок купил. Скромный, но хороший — чертогон на паутине из рыжья.
— Это правильно, — ответил первый, — Иван Иванович человек верующий.
Находящиеся кроме меня в лифте люди вряд ли поняли, о каком подарке идет речь. Я — понял. Все-таки 27 лет отслужил в милиции.
Депутаты решили подарить своему коллеге золотой (из рыжья) крест (чертогон — гонит черта) на цепочке (паутине)».
Единственное уголовное слово здесь – «рыжьё», или рыжевьё, рыжик, рыжуха – по цвету металла. Не вижу ничего криминального в этом слове, но не в нём суть. Суть в том, что «чертогон» - вовсе не уголовная лексика, а слово, отмеченное словарём Даля в значении «нательный крест». Исконно русское слово! Что касается «паутины», смею заметить, что на жаргоне цепочка называется «цепурА», а «паутина» - всего лишь обыденная метафора, не имеющая к жаргону никакого отношения. Паутиной называют, например, и просто тонкую нить. Весь «подслушанный» разговор явно выдуман, и смоделирован довольно убого. Вот на таких примерах очень часто строится обличение арго.
Но обратимся к СУГУБО арготической лексике. "Базлать", "ботать", "крутить восьмерики" (восьмерики - жернова на мельнице), "бабки", "локш", "лох" и т.д. - всё это слова, которые уголовный жаргон перенял из говоров и диалектов великорусского языка. Кто желает убедиться в этом, пусть обратится к "Толковому словарю..." Владимира Даля, или к "Этимологическому словарю..." Макса Фасмера, или к работам отечественных и зарубежных исследователей русского языка и фольклора.
9. Арго профессиональных преступников НИКОГДА НЕ БЫЛО ЗАМКНУТОЙ СИСТЕМОЙ. Даже дореволюционная "блатная музыка" была близка к народным говорам и диалектам, подпитывалась от них. Это совершенно понятно, поскольку любой "уркаган" попадает в преступное сообщество не из безвоздушного пространства. Он является уроженцем конкретного региона страны, и в его речи отражаются лексические особенности региона. Уголовное арго включает (избирательно) в состав своей активной лексики подобные слова, выражения, фразеологические обороты, пословицы, поговорки и проч., порою без изменений, часто - с незначительными изменениями, а бывает, вкладывает в них иной смысл.
Например, слово "гаман" ("гаманец", "гаманок") - так на жаргоне называют кошелёк - занимает почётное место во всех словарях "воровского" языка. Однако на Севере России или в донских казачьих станицах никто даже в голову не возьмёт, что оно - жаргонное. В жаргон "гаман" попал из русских диалектов, в русские диалекты - из церковно-славянского языка, который, в свою очередь, заимствовал слово из тюркского хамьян: кожаный или матерчатый кошелёк для денег, иногда в виде пояса.
"Лепень" - так "жулики" и арестанты называют пиджак. На языке бродячих торговцев - "офеней" так назывался платок (и расписной женский, и носовой). Опять же от церковно-славянского "лЕпота" - красота: женские платки и шали расписываются узорами. Поначалу и у "блатных" слово лепень обозначало носовой платок: надо заметить, что "урки" и "сидельцы" расписывают такие платки различными рисунками и дарят друг другу, а также посылают родным. Однако в период "сучьей войны", когда в противовес "старой" "фене", известной "гадам" (предателям "воровской идеи"), стала создаваться новая, "лепень" в значении носовой платок был вытеснен словом "марочка" - от русского "марать", то есть пачкать. "Лепень" же превратился в пиджак, вытесняя прежний "клифт".
Другое "блатное" словечко - "лАнтух", "лантухи". "Лантухом" называют на жаргоне широкую повязку на рукаве (например, у дежурного офицера или активиста-осуждённого), "лантухами" - краденые носильные вещи, а также - уши ("Чего ты лантухи развесил?"). В "воровское" арго слово попало из диалектов юго-запада России, где "лантухом" называли мешковину. В казачьих говорах "лантух" - платок (через польск. "Lаntuch" из немецкого "Leintuch" – льняное полотно).
Чрезвычайно интересна этимология слова "бабки". Сейчас его справедливо относят к просторечной лексике. Но в неё "бабки" перекочевали через посредство "воровского" арго, потому многие словари до сих пор дают пометку "жаргонное". Так, Всеволод Крестовский в "Петербургских трущобах" объясняет читателю, что на тайном языке преступного мира Петербурга слово "бабка" (а также "сора") значит деньги.
Как видим, поначалу слово имело и единственное число (сегодня "бабки" употребляются лишь во множественном). Это не случайно, поскольку уголовным арго оно заимствовано опять-таки из русских говоров! В крестьянском быту "бабкой" (также "бабой") называли несколько составленных один к другому снопов на жниве (от 10 до 13), из которых один клали сверху этой "пирамиды". Издали такое "сооружение" действительно напоминало русскую бабу в сарафане. "Бабками" считали часто урожай: "сколько ты бабок снял?" Рассчитывались нередко тоже "бабками".
Позже слово стало употребляться во множественном числе - под влиянием русской игры в "бабки". В жаргоне наряду с устойчивым оборотом "снимать бабки" сохранились и "игровые" выражения - "сшибать бабки", "подбивать бабки". По смыслу синонимичные, они, однако, имеют разное происхождение.
А вот, например, словечко "тасоваться", на которое с жаром нынче набрасываются языковеды-пуристы. Но ведь ещё Александр Сергеевич Пушкин в стихотворении "Пирующие студенты" обращался к своему приятелю Михаилу Яковлеву:
С тобой тасуюсь без чинов,
Люблю тебя душою...
Да разве речь идёт только об отдельных словах? А сколько могут рассказать десятки фразеологических оборотов уголовно-арестантского языка! Например, "блатным", "грубым", "мерзким" считается выражение "водить обезьяну" - затягивать время, мешкать; также - надоедать, бродить бесцельно, приставая к кому-либо. Однако на самом деле этот фразеологический оборот тесно связан с народными свадебными обрядами. На свадьбах существовал целый ряд таких весёлых обрядов с переодеваниями. Кого-то наряжали "медведем", и он бродил с "цыганом" (в подражание ярмарочным цыганам). Переодевались также в "шарманщика" и "обезьяну": "После венчания все с родства одеваются, как у клоуна, и водят обезьяну, веселятся" ("Словарь русских донских говоров"). Был на свадьбах и обычай "водить кобылу": "Белую кобылу водють: лантухом накроют двух людей, и ходють они по свадьбе. Кобыле мёд дают, водку" (там же). Разумеется, подвыпившие "обезьяны" и " кобылы" становились назойливыми, теряли чувство меры, приставали к гостям... Кстати, на Дону до сих пор наряду с выражением "водить обезьяну" существует синонимичное "водить кобылу".
Недооценка взаимовлияния уголовного жаргона и других условных языков, а также диалектов, литературного языка, к сожалению, нередко приводит лингвистов, филологов к неверным выводам и гипотезам. Вот хотя бы слово "липа" - обман, фальшивка, подложный документ. Уже с начала 20-х годов оно вторгается в активное просторечие и даже в язык литературы. У Есенина в "Анне Снегиной": "Купил себе "липу и вот...", с примечанием автора: "Липа - подложный документ".
Бесспорно, что заимствовано слово из воровского арго. Но далее верную этимологию лингвисты дать не могут. В прекрасном "Историко-этимологическом словаре" П. Черных без особых оснований утверждает: "Первоисточник - жаргон картёжных шулеров, откуда, по-видимому, оно попало и в воровское арго. Ср. у Даля липо/к - в шулерской карточной игре: "мазь, л и п к а я, но не маркая, которою спаиваются две карты и дают средство ставщику вскрыть любую; липко/вое очко - "этою же мазью наклеенное очко, которое легко отстаёт, если шаркнуть картою". Честно говоря, звучит очень неубедительно; даже не языковеду ясно, что между "липком" и "липою" - дистанция огромного размера, тем более между прилагательными "лИповый" и "липкОвый". Явная натяжка.
На самом же деле ларчик раскрывается проще. В воровское арго слово попало вовсе не из жаргона картёжников, а из сленга антикваров прошлого века, прежде всего - торговцев иконами. "Липой" называлась поддельная икона. Настоящие иконы вырезаются на ценных и твёрдых породах дерева; дешёвые же подделки резались на дешёвой, мягкой липе и "впаривались" доверчивым клиентам. Называлось это "садить липы", а также - "пихать липу". Разумеется, солидный антикварий подобным промыслом лично не занимался, а поручал это скользкое дело своим подручным - "коням".
Фактическое отрицание народности воровского арго не позволяет языковедам отслеживать развитие, метаморфозы, многогранную жизнь русского языка. Конечно, очень просто заявить, что выражение "забивать баки" пришло в просторечие из "блатной музыки" - и этим ограничиться. Однако не вредно было бы также узнать, что сама "блатная музыка" заимствовала этот фразеологический оборот... из народных говоров! Тогда станет понятно, что к бакенбардам он (оборот) никакого отношения не имеет. Первоначально выражение звучало как "забивать буки" (также - "забивать буквы"): "Забивать буки (буквы)... сбивать с толку, путать. Когда человек что-нибудь рассказывает, а она мешает, а он говорит: чего ты мне забиваешь буквы" ("Словарь русских донских говоров").
Несомненно более раннее, по отношению к "бакам", происхождение оборота: "буки" - название второй буквы старославянского алфавита. Отсюда и синонимичное "буквы забивать". Ясен и смысл выражения в первоначальном варианте: некто встревает в чужой рассказ, мешая, забивая свои, лишние "буки". Разумеется, урки трансформировали со свойственным им юморком "буки" в "баки", соответственно и изменив смысл.
10. Вопрос: как же случилось, что воровской жаргон оказался хранителем лексики живого великорусского языка?
Существует несколько объяснений. Во-первых, бум лексикографирования воровской речи в России начался в 1908 году с выходом словаря Василия Трахтенберга, который не был профессиональным языковедом, но зато был профессиональным мошенником, "которого печать Европы называла "авантюристом ХХ века". Он ухитрился даже "продать правительству Франции рудники в Марокко", которых отродясь не видывал. Угодив в Таганскую тюрьму, он собрал интереснейший словарный материал для воровского словаря. Так получилось, что все последующие "составители" просто переписывали словарь Трахтенберга как самый известный и популярный, затем ставили свое имя (на титульном листе) и сдавали книгу в печать. Традиции плагиата в области лексикографии были заложены именно в 1910-1920 гг. Словарь В. Лебедева (1909) - это незначительно дополненный "Трахтенберг"; пристав В. М. Попов (1912) все позаимствовал у Лебедева, а С. М. Потапов (1923, 1927) - у Попова... Последующие же составители, как правило, пользовались словарями Попова (1912), Потапова (1927) и некоторыми другими.
Таким образом, вся традиция составления словарей русского воровского жаргона восходит к В. Ф. Трахтенбергу (1908).
Трахтенберг же, сугубо городской житель, составляя свой словарь, вписывал туда всю лексику, которая ему была непонятна. То есть все подряд диалектизмы, которые затем пополнил заимствованиями из прежде выходивших словарей условных языков ремесленников и торговцев – прежде всего, офенского. Оттого туда попадали слова типа «лыва», «худук», «загашник», «заначить» и проч. Всю эту нелепость продолжали повторять и последователи мошенника-лексикографа.
11. В то же время уголовное арго царской России и 20-х годов действительно оставалось в значительной мере условным языком, не столько тайным, сколько узкопрофессиональным.
Реальный перелом наступил в первой половине 30-х годов, с созданием сталинской системы ГУЛАГа. Пожалуй, первые шаги – это БелБалтЛаг, затем процесс приобретает активный, массовый характер. С середины 30-х по середину 50-х годов "блатная феня" подверглась мощному влиянию русских диалектов и говоров, профессиональных жаргонов, городского сленга; в неё проникли реалии изменяющегося общества, она не осталась в стороне от политики. Изучая уголовно-арестантский жаргон, мы можем найти в нём следы славянской мифологии, древнерусских сказаний, народных верований, крестьянского и городского быта!
Несомненно, всё это понемногу впитывал в себя жаргон ещё и до революции. Однако качественные изменения в "блатной музыке" начинают происходить именно "благодаря" созданию системы ГУЛАГа и наполнению этой страшной империи миллионами разношёрстных обитателей из самых разных слоёв населения. Это в первую очередь - потоки "раскулаченных" крестьян из всех уголков России, носителей того самого живого великорусского языка, изучению которого посвятил всю свою жизнь Владимир Иванович Даль. Это - и дворяне, и священнослужители, и рабочие, и военные, и казачество, и совпартноменклатура... Каждый из этих "потоков" привносил в жаргон элементы своей лексики.
"Воровской" мир черпал из сокровищницы всех этих диалектов и наречий, "творчески перерабатывал" их. Со своей стороны, практически каждый арестант, отбывая огромные сроки наказания, легко усваивал "блатную феню", перерабатывая и обогащая её.
Возьмём на себя смелость сделать вывод: массовые репрессии в СССР привели к тому, что уголовный жаргон перестал быть замкнутой лексической системой, которую используют исключительно между собой и в своих целях профессиональные преступники. Значительно обогатившись за счёт просторечной и диалектной лексики, лексики различных социальных слоёв (в том числе дворянства, купечества, священников, интеллигенции), профессиональных арго, иностранных заимствований, - "блатная феня" стала языком общения всех арестантов независимо от их "масти" и положения в лагерном мире. Позже это обстоятельство обеспечило жаргону проникновение из лагерей на волю и значительное влияние на язык свободного общества - как на просторечный, так и на литературный.
12.Что же из этого следует? Из этого следует необходимость формирования в обществе ИМЕННО ТАКОГО ВЗГЛЯДА НА УГОЛОВНОЕ АРГО – как на часть отечественного культурного наследия. Необходимо как можно больше серьёзных, интересных, познавательных работ в этой области, чтобы тем самым ВЫВЕСТИ АРГО ИЗ СФЕРЫ ЯЗЫКА КРИМИНАЛЬНОГО МИРА в область предмета научного изучения. Причём не только и не столько даже как условного языка, сколько как хранилища отечественной истории, фольклора, культуры, этнографии и т.д.
При правильной разработке подобной программы будут смещены векторы влияния жаргона. То есть он оказывается неким историческим артефактом, собранием любопытнейших сведений, удивительных открытий, одним из инструментов самоидентификации нации. Своеобразным музейным экспонатом.
То есть действовать надобно не с помощью политики запретов, а с помощью политики «десакрализации».
В этом смысле русское арго представляет собой поразительное поле для деятельности не только филологов, но и историков, психологов, юристов, даже философов.
Но для этого необходимо сформировать действительно серьёзное отношение к изучению воровского арго. Иных способов эффективного противостояния жаргону как агрессивной среде влияния на язык сегодня просто не существует.