Я хотел уйти на край земли...

         
                («Преступления» советского периода)
Многие люди в ранние годы жизни совершают несусветные поступки, за которые приходилось отвечать и вспоминать их через многие годы  с большим сожалением о содеянной глупости. Какая-то фраза,  мимолетно оброненная впопыхах, или необдуманное действие вызывали обиду или порицание окружающих, и приходилось терпеть наказание за это или переживать сожаление о содеянном поступке.
Александр Газаров до сих пор, спустя многие годы сожалеет о своём неосторожном поступке. Хотя это его неосторожное действие  трудно было назвать поступком. Всё было так быстро и неожиданно для него, как будто б его чёрт подстерегал и подстрекал к свершению какой-нибудь гадости. Ученик десятого класса Газаров дал обещание вести себя дисциплинированно никому ни будь, а самому директору школу, высокой строгой и грудастой женщине, рожденной именно для того, чтобы занимать ответственные посты.  Её большие груди больше подчеркивали её начальственную значимость, чем могли вызвать вожделение у людей, понимающих толк в удовольствиях с дамами почтенного возраста.
- Ты посещаешь занятия, нормально ведёшь себя и допускаешься к экзаменам, - диктовала ему она свои условия, которые являлись самыми элементарными правилами  поведения учащегося школы.          
Оставалось немного больше месяца до окончания школы, и Саша соблюдал эти немудреные требования самого главного мэтра в школе.
Есть в русском языке замечательная фраза «чёрт попутал», и она как никакое другое определение удачно характеризует ту опрометчивость, с которой люди совершают  несусветные поступки.
Весной 1975 года страна собиралась отмечать тридцатилетие Победы во второй мировой войне.  Именно в то время ветераны той войны стали пользоваться льготами и некоторыми привилегиями, которыми государственные мужи торопились оплатить достойным сынам за их проявленное мужество и отданный долг Родине. Города, посёлки, сёла в преддверии празднования юбилея открывали мемориальные комплексы, памятники и обелиски в память погибших в войне.
Во дворе школы, где учился Саша Газаров, устанавливался памятник разведчику Рихарду Зорге, который первым предупреждал Сталина о готовящейся войне Германии против Советского Союза. Он сообщал руководству страны ценные сведения, которые могли Советскому Союзу сосредоточиться на войне с гитлеровцами, и не держать большое количество войск на Дальнем Востоке в ожидании ударов от Японии.
Саша Газаров, как и остальные учащиеся, прекрасно знал о подвиге легендарного разведчика, и о том, что у стен школы ему будет установлен памятник.
Обелиск, который должны были установить во дворе школы, занесли в здание и временно оставили в коридоре, подставив стол под верхнюю часть, представляющую собой пирамиду. 
  Обелиск был выполнен из листовой нержавеющей стали, закрывающей внутренний каркас, для устойчивости который был выполненный из арматуры наикрупнейшего  диаметра. Издревле обелиски выполнялись из цельного камня. Древние египтяне их располагали при входах в храмы. Они свято верили в то, что обелиск есть место, где обитают одухотворенные лучи Солнца. Но для Саши, видимо, в привезенном обелиске содержался дух зла и невезения.
 Когда во время перемены на первом этаже он увидел обелиск, то сразу в уме прикинул, сколько бы мог весить этот металлический заостренный столб. Он вслух выразил своё любопытство своим приятелям по классу.
- А ты попробуй приподнять эту стелу, если в штаны не наложишь, - сказал один из однокашников.
Перед глазами сразу возник образ героя романа Виктора Гюго «Отверженные» Жан Вальжан, приподнимающий карету, чтобы спасти некоего беднягу попавшего под колеса этого конного транспорта. Автор прекрасно описал природную мощь и благодушие своего героя. Не подражать такому герою было невозможно. Саша подошёл  к столу, служащей опорой для лежащего в наклонном положении обелиска. Оценив приблизительную массу этой разборной глыбы, он схватился за макушку обелиска и попытался приподнять её. Обелиск оказался невероятно тяжёлым, и ни на микрон не сдвинулся с места.
Приятели захихикали, чем вызвали в Саше некий протест, который выразился во внезапно появившейся силе, и он попробовал повторить попытку приподнять эту железную массу.   Обелиск оторвался от стола на несколько секунд, но при этом остроконечная часть обелиска оказалась согнутой. Глаза приятелей были полны ужаса. Они попятились от места этого преступления, успев бросить Саше:
- Ты, что ненормальный?
Он посмотрел на согнутую верхушку обелиска, и наверняка сам усомнился в своем нормальном состоянии.
На уроке истории, последовавшей после той злополучной перемены, Саша сидел ни то, что на иголках. Он сидел на колу в виде того обелиска с согнутым остриём, чувствуя неминуемую гибель.
Преподаватель истории задавал вопросы классу, каждый раз поглядывая на Газарова, который был всегда активен на его уроках.
- Класс, а кто назовёт дату снятия блокады Ленинграда?
Историк вновь взглянул на Сашу, и не поверил своим глазам, что перед ним за партой сидит тот самый ученик, который недавно рассказывал классу о ленинградской блокаде. Газаров не только рассказывал об освобождении Ленинграда. Он поведал одноклассникам о дневнике Тани Савичевой – ленинградской школьнице, которая во время блокады была свидетельницей смертей её близких людей и вела незамысловатый дневник, в котором были записаны даты голодной кончины членов её семьи. Глаза у преподавателя  тогда увлажнились, но никто не предал этому значения. Человек, который в детском возрасте пережил ужасы блокады, был взволнован тем, что молодое поколение и все последующие поколения будут так близко принимать то, что его родному городу пришлось испытать в годы войны.
- Саша, неужели ты призабыл дату снятия блокады? – спросил преподаватель  Газарова.
- Двадцать седьмое апреля…
Доброе лицо историка преобразилось в недоуменное.
- Января, простите, - поправился Саша.
- А год? – лицо историка вновь подобрело.
- Семьдесят пятый, - ответил ученик, и сразу помотав головой, вновь исправился, - сорок четвёртый.
- Ты не болен?
- Нет,  у меня всё нормально.
Едва ответил Саша, как в класс вошла завуч школы с каким очкастым учеником из другого класса. Ученики дружно поднялись и продолжали стоять, пока завуч жестом не показала, что можно присесть. Она извинилась за срыв урока у преподавателя и встав у доски, обвела взглядом учеников.
- Нам нужен тот человек, который осмелился испортить памятник герою войну. Я попрошу его встать.   
«Неужели она имеет в виду обелиск. Не может быть. Памятник Зорге находится уже несколько дней в столовой».
Медный барельеф Зорге действительно находился в столовой. По замыслу скульптура он крепился по периметру обелиска в его  средней части. И Саша всё ещё надеялся, что виновником будет тот, кто успел испортить барельеф.
- Ну, коли мы молчим, тогда, нам подскажет свидетель этого преступления.
Свидетелем был ученик  из восьмиклассников. Он без каких либо жеманств, показал на Сашу Газарову.
- Я испортил памятник? – с нарочитой вежливостью спросил Саша восьмиклассника, - а ты в тот момент случайно не без очков был.
- Нииет, я х-хорошо видел Вас, т-то есть т-тебя, - очкарик оказался и заикой.      
- Ну, хорошо,  - не давая им возможности вести диалог, громко сказала завуч, - пройдёмте к памятнику и там выясним.
Преподаватель истории, после того как вышла завуч в сопровождении свидетеля и подозреваемого, находился некоторое время в замешательстве. Он сидел за столом, и в течение нескольких минут не произнёс ни слова.
- Я не верю в злой умысел Саши, - как бы заявил он классу.
Когда завуч с двумя учениками подошли к месту, где находился обелиск, у Саши исчезло всякое сомнение. 
Газаров виновато опустил голову и попытался руками согнуть макушку обелиска в другую сторону, чтобы как-то выровнять изгиб. Восьмиклассника отпустили, свою миссию свидетеля он исполнил, как оказалось, прекрасно. Ведь виновник не отрицал содеянного им преступления.
Подошла директор. Она не старалась избегать оскорбительных слов в адрес провинившегося ученика.
- Вандалист и фашист в одном мерзком лице. Ты у меня аттестат увидишь как свою шею.  Ты самый ничтожный ученик из всех классов, которых я знала. Вон с глаз моих.
Саша захлёбывался от таких обвинений. Больше всего на свете в тот момент он хотел исчезнуть с лица земли, и чтоб о нём больше никто не вспоминал.
- Он мне ещё давал обещания хорошо вести себя, - продолжала возмущаться директор.
Трудовик ходил вокруг стола, причитая и вопрошая Сашу как теперь выпрямить образовавшийся изгиб, хотя такая работа была под силу слесарю низкого разряда.
Классный руководитель, узнав об этом происшествии, поторопилась к месту преступления.
- С какой целью ты сломал памятник? – допытывалась она, глядя на Сашу сквозь прямоугольные стёкла очков.
В то время Саша ещё не знал, как выглядел Лаврентий Берия, но в конце восьмидесятых увидев его фотографию в журнале «Огонёк» был поражён сходством с его классным руководителем.
Когда Саша Газаров пытался доказать, что всё произошло нечаянно, то ещё больше подвергался порицаниям и настойчиво звучал один и тот же вопрос, почему он сломал памятник.
Чувствуя, что истерика учителей выведет его из себя, он опустил голов,  отправился в раздевалку переодеть обувь. Он подошёл к окну, и от отчаяния сжав кулак, стал бить им по ребрам отопительной батареи. Так он себя ненавидел. Показалась кровь на левой руке. Он достал платок и вытер образовавшиеся раны. Придерживая платок на пораненной руке, он покинул школу.
Через несколько минут вахтёр доложил директору о том, что учащийся Газаров удалился из школы с окровавленной рукой.         
   - Сколько мы ещё должны будем дать мастерам за установку памятника? – спросила директор у заведующего хозяйством школы.
- Я говорила с нашим бухгалтером, - отвечала завхоз, - не хватает пятидесяти рублей.
 Надев очки, она  посмотрела в какую-то бумажку
- Да, пятьдесят рублей, - уверенно сказала завхоз, - пусть родители того вандалиста и заплатят.
-  А что мастера потребуют за ремонт обелиска?
Завхоз пожала плечами.
Директор приказала  завучу срочно связаться с родителями Саши Газарова и потребовать выплаты в размере ста рублей.
Между тем виновник событий брёл по улицам города и, почувствовав усталость, присел на скамью в привокзальном сквере. Ему было слышно, как диктор привокзального радио объявлял о прибытии поездов и отправления в дальние рейсы.
«Чтобы сделал  бы на моём месте Жан Вальжан? Уж не стал бы он отчаиваться и не лезть в петлю».
Время от времени диктор напоминал уважаемым гражданам пассажирам о расписании ближайших рейсов и том, как опасно ходить по железнодорожных путям.
Саша стоял на перроне и глядел в сторону, куда отправлялись поезда с этого тупикового вокзала. Он посмотрел на башенные электронные часы, словно фиксируя начало нового жизненного этапа, задуманного им от отчаяния. Вымыв пораненную руку под краном, из которого постоянно лилась вода, он двинулся навстречу неизвестности. Чувство отчаяния его не покидало. Обвинения директора всё ещё стояли в ушах.
Платформа закончилась, и он пошёл по тропинке густо засыпанной мелким щебнем. Солнце начинало припекать, но он всё шёл, не уставая, словно разгоняя печаль в своей груди, комом застрявшую в его груди. Пока он не давал себе отчёта в том, куда он направляется. По этому пути он никогда не ходил, да и для пешеходов находиться здесь запрещалось.  Когда он переходил по мосту одну из  магистралей города, ведущую в аэропорт, он задумался над своим намерением идти в неизвестность. Но остановиться он не мог. Ему казалось, что чем дальше он идёт, тем легче становилось на душе. Саша думал о родителях, которых он непременно предупредит, что находится в целости, лишь бы они не волновались за его физическое состояние. Он им обязательно позвонит, как только  увидит телефонный автомат на какой либо станции, и если даже придётся ему звонить по междугороднему.
В карманах позвякивала мелочь, в пистоне брюк были спрятаны восемь рублей. Целое состояние на ближайшее время, если учесть, что студент института получал ежемесячную стипендию размером в сорок рублей, студент техникума тридцать, а учащийся профтехучилища двадцать три рубля. Значит, он может прожить на свои деньги треть месяца, конечно не как студент вуза, но он ещё подумает над тем, как можно заработать деньги.
Наивные мысли продолжали посещать его, хоть и он был уверен в том, что действия его легкомысленны.  Но каким образом доказать, что обелиск он погнул не из-за злоумышления, а по глупости, решив проверить таким образом свою мускулатуру. Саша нисколько не сомневался, что классный руководитель обязательно обратится в милицию, в отдел по делам для несовершеннолетних. Прежде она несколько раз грозилась сделать это, мотивируя тем, что не может узнать, чем занимается Газаров Саша, когда пропускает занятия. Однажды она задержала его после занятий, чтобы с ним провела беседу  начальник отдела по несовершеннолетним подросткам некий капитан милиции, дама, которая по её словам может говорить с трудными людьми. Но к счастью, дама в погонах не явилась поглядеть на нерадивца, у неё было достаточно  других своих дел. Трудным человеком Саша себя не считал. Если он прогуливал занятия, то только из-за того, чтобы посетить художественные выставки, посетить музеи, где выставлялись новые картины художников, и мог часами сидеть на берегу моря, восхищаясь солнечными отблесками на его спокойной или бурлящей поверхности. Он ни разу не совершал что-нибудь подобное, чтобы привлечь внимание правоохранительных органов. Запретных рисунков он не рисовал.  Разве, что сегодняшний поступок мог послужить поводом, чтобы назвать его преступником, и квалифицироваться как порча государственного имущества, надругательством над святыней. Он предполагал, зная не понаслышке, что если б его поступок, хоть и нечаянный, имел место в тридцатых годах, то он, непременно был бы назван врагом народа, и вся семья его пострадала от репрессий НКВД.               
К счастью, времена менялись. Хотя многие  явно тосковали по тем временам, и при случае бахвалились тем, что при Сталине могли расстрелять за какой-то незначительный проступок без суда и следствия.
«Сегодня я избежал расстрела. Уже хорошо».
Узнав, что рабочие исправили остриё обелиска в течение нескольких минут, преподаватель истории был неимоверно рад такому исходу, казалось неразрешимой проблемы.   
 В кабинет директора он вошёл, робко приглядываясь к лицу шефа, пытаясь определить её настроение.
- Виктория Петровна, только, что мне стало известно, что обелиск исправлен рабочими. Они это сделали быстро, даже не пытаясь поворчать.
- А к чему, Вы это мне говорите?
- Я бы хотел, чтобы имя Саши Газарова не было запятнано во всей этой истории.
- А что Вы о нём печётесь? Он неуспевающий ученик.
- Я знаю. Но по истории у него отличная оценка. Он не просто знает этот предмет. Он патриот, и его нечаянному действию не стоит придавать такого значения, называя его чуть не изгоем. Саша на моих уроках ведёт себя замечательно, по его рассказам видно, как он любит свою родину. Поэтому, я прошу Вас, простить ему эту нечаянную оплошность.
Директор отвернулась от историка, и  стала смотреть в окно, явно показывая своё несогласие с его мнением.   
- Вы со мной не согласны? Но, поверьте, Газарова, я очень хорошо знаю, - пытался всё ещё убедить директора историк.
- Валентин Михайлович, - директор строго посмотрела на него, - Вы сами прекрасно понимаете, что за преступлением должно последовать наказание. Иначе, в школе будут происходить сплошные беспорядки. Газаров должен быть наказан.
- Но где он теперь находится, Вы знаете? Им получена душевная травма. Он уже наказан собственным страхом. Так почему же, мы должны ещё травмировать его родителей, а они в свою очередь его.
За дверью кабинета стояла мать Газарова Саши, и слышала обрывки фраз этого диалога. Она опустила голову, и подобно провинившемуся ученику, ждала неприятной аудиенции у директора школы.
Директор не могла знать, где теперь находится её ученик, и сама опасалась того, как бы с ним что-либо не произошло. Юноши в таком возрасте способны на самые отчаянные поступки. Узнав, что за дверью её ожидает мать Газарова и без своего сына, она несколько  сникла. Волнение за ученика теперь овладело ею. В кабинет вошла бухгалтер доложить, что деньги, поступившие от Газаровой, будут немедленно переданы рабочим в качестве неофициально поощрения, за который шёл спор между школой и рабочими стройконторы. Райком партии обязал установить памятник строительную организацию при этом, не выделив ни копейки для реализации этого мероприятия, но требовал, чтобы памятник был установлен своевременно.
Директор приказала, чтобы от поступивших ста рублей, пятьдесят были возвращены матери Газарова.  Рабочие за правку шпиля обелиска ничего не запросили.
Саша от долгой ходьбы и палящего солнца изрядно устал и присел на рельсы передохнуть. Мысли  одна за другой продолжали терзать его стонущую душу. Он ругал себя за попытку приподнять этот злосчастный для него обелиск. Прося прощения у возникающего перед глазами образ разведчика Зорге, он сожалел, что никому, кроме своих близких друзей не сможет доказать, что совершенное им никакой ни будь злой умысел, а чистая спортивная попытка демонстрации собственной силы и воли. Уж друзья то знали, что после прочтения «Отверженных» в нём проснулся Жан Вальжан, обладающей природной силой, милосердием, и способностью преодолевать любые испытания. Он продолжал бы так сидеть на рельсах пока не услышал отчаянные гудки тепловоза, несущегося на него с большой скоростью. Саша успел увидеть искривленное от ужаса лицо машиниста, впопыхах дергающего за рычаг механизма, издающего панический гудок. Казалось, машинист сам был готов выпрыгнуть из локомотива, чтобы столкнуть юношу с рельс в безопасность,  раньше,  чем  произойдёт столкновение поезда с ним.
Саше показалось, что что-то слегка успело коснуться его тела прежде, чем он одним рывком оказался в метре от колеи, в густоте придорожной травы. Сквозь грохочущие стуки вагонных колёс, ему было слышно, как машинист в сердцах оскорбил его. Саша поднялся с земли и стряхивая пыль с одежды, огрызнулся в сторону уходящего состава.
- От такого слышу, дебил железный – ответил он на услышанные оскорбления.
Саша двинулся дальше, по-прежнему чувствуя свою полную отрешенность от этого мира. Пройдя ещё около получаса, он заметил, что начинается какой-то большой посёлок. Это была узловая станция с прилегающим посёлком, расположенным в пятнадцати километрах от города. Саша шёл дальше, не обращая внимания на любопытные взгляды прохожих, в основном одетых в форму железнодорожника. Вскоре он оказался на распутье. Здесь не стояли указатели, объясняющие, куда двигаться дальше. Он помнил по атласу железных дорог СССР, что одна колея вела на Север, перед глазами сразу возник Московский кремль, за ним вверх по представляемой карте вырисовывалась Петропавловская крепость Ленинграда. Другая колея должна была уходить на запад к Черноморским берегам. Он двинулся на север, отчётливо понимая, какую глупость он продолжает совершать. Саша заметил, что по расположенной вблизи  рельс грунтовой дороге навстречу ему движется мотоцикл с коляской. И водитель, и пассажир были одеты в железнодорожную форму. Мотоцикл остановился вблизи от Саши. Оба вопросительно смотрели на молодого человека, гуляющего по рельсам. Один из них пожилой в очках, сидел в люльке. Он напоминал Саше бегемота из  иллюстраций детских книжек. Другой, за рулём, был помоложе. Ему было достаточно беглого взгляда, чтобы понять романтический настрой молодого человека, и поэтому, на его лице гуляла едва заметная улыбка. Саша, обдав их приветливым взглядом, продолжал свой путь, но после окрика железнодорожников, остановился.
- Парень, ты, что здесь делаешь? – спросил пассажир люльки.
Саша посмотрел недоуменно на них.
- Ничего не делаю, просто хожу, - ответил Саша, вспоминая все советские песни, в которых пелось о прекрасных просторах страны, где человек проходил, как хозяин по необъятной родине своей.         
 - Здесь нельзя ходить. Запретная зона. Ты что не знаешь?
- А что здесь запретного?
- Ну, парень, если нам тебе трудно объяснить, пусть другие тебе объяснят, где тебе можно гулять.
- Ты, я смотрю не из местных? - спросил водитель мотоцикла.
- Нет. А что здесь можно ходить только местным?  - ответил вопросом Саша.
Железнодорожники переглянулись. Тому, что помоложе, захотелось рассмеяться, но увидев насупившийся  вид коллеги, попытался сделать более серьёзное лицо.    
- Знаешь что? Садись-ка ты с нами, и поедем в отделение. Там разберёмся.
   «Нет, бегемоты в детских сказках были добрее».
Саша посмотрел на железнодорожную колею, уходящую на север, и теперь не видно было ни Кремля, ни Петропавловской крепости.
В отделение железнодорожной милиции лейтенант требовал от Саши, чтобы тот честно сознался о своих намерениях, прогуливаясь по путям. Тот честно сознавался, что ходил просто по магистрали для облегчения души.
- Души? – переспросил лейтенант милиции.
Он слабо владел русским, и значение слова «душа», воспринял как предмет ванной комнаты. Лейтенант походил по комнате, раздумывая как надавить на парня, чтобы тот честно сознался в своих намерениях. «Нарушитель» не казался ему каким-то хулиганом, или вредителем, но он недоумевал, как учащийся городской школы мог оказаться  на узловой станции.
- Товарищ лейтенант, - Саша вглядывался в лицо милиционера, пытаясь найти сходство с полицейским Жавером из иллюстраций к роману «Отверженные», - я никакой ни будь преступник. Мне было тяжело на сердце, поэтому я забрёл сюда.
- У тебя болит сердце? Ты хочешь, что бы я вызвал скорую помощь?   
- Нет, не в сердце дело. Я поссорился со своей девушкой… Мы часто ссоримся. 
  Взгляд милиционера упал на пораненную руку Саши.
- Ты с ней дрался? Ты насиловал её. Где она сейчас?
Саша тяжело вздохнул.
- Я буду молчать, если Вы  не будете мне верить.
В это время в комнату вошёл водитель мотоцикла. Услышав последнюю фразу, сказанную Сашей, он посмотрел на лейтенанта нетерпеливым взглядом, говорящем о пустой трате времени на ненужные допросы молодого человека.   
- Я сейчас объездил всю территорию, - обратился железнодорожник лейтенанту, - ничего подозрительного не обнаружил.
Лейтенант вновь прошёлся по комнате.
- Хорошо, - обратился он к Саше, - расскажи про свою девушку.
- Поссорился я с ней, и решил уже совсем уйти из города. Я с ней учусь в одном классе. Она мне не верит, постоянно ревнует меня к другой красивой девушке. Считает, что я постоянно смотрю на уроках в её сторону. 
То о чём говорил Саша, было чистейшей правдой. Но не рассказывать же милиционеру о совершённом акте вандализма в школе.
Милиционер сочувственно посмотрел на Сашу, видимо и  ему жена надоедала своей ревностью, зачастую допытываясь  о подробностях несения службы в ночное время.
- Пиши объяснительную, - предложил лейтенант Саше, - только всё точно пиши.
Саша в преамбуле объяснительной написал все свои данные, а в тексте рассказал о своей обиде на некую одноклассницу, что и явилось причиной его столь длительной и дальней прогулки. 
Железнодорожник на своём мотоцикле довёз «нарушителя» до автобусной остановки и, пожелав ему впредь не попадаться, умчался в сторону станции, оставляя за собой клубы дорожной пыли. 
Увидев, телефонный автомат, Саша попытался позвонить, но не домой, а своим друзьям. Вечерело, уставшее от прожитого дня солнце как бы заканчивало свою смену, и нехотя догорало. Саша не смог позвониться с первого раза, автомат упрямо отказывался оказать ему услугу.
- Молодой человек, - обратился к нему мужчина, узнавая в Саше неместного жителя, - в город нужно звонить через двойку.
Саша поблагодарил прохожего и, набрав, на сей раз удачно номер, почтенно кивнул мужчине.
- Саша, - послышалось в трубке, едва он произнес «Алло», ты где? Мы тебя ищем по всему городу.
«А почему сидишь дома?»
Саша сказал, где он находится, и ждёт автобуса в город. Они договорились о встрече.
Как только автобус прибыл в город на конечную остановку, друзья, увидев Сашу, обняли его и были рады ему, как будто б не видели его несколько лет.
- Я голодный, - сказал Саша виновато, - но домой идти не хочу.
Друзья Жора и Артур смотрели на него с жалостью. Глаза его были утомлены, щёки никогда так не впадали, а лицо было бледным. Саша прикрывал правой рукой пораненную ладонь левой. Вскоре они оказались в пивном баре, расположенном в подвале одного из домов, расположенных в центре города. Места за столом обычно  были заняты, но на сей раз как раз к их приходу освободился столик. Саша искренне обрадовался. Перспектива пить пиво, стоя за высоким столом его несколько огорчала. За долгие часы ходьбы по шпалам, расположенным явно не в размер длины человеческого шага, он неимоверно устал.  Стоило ему  раз присесть на несколько минут на рельсы передохнуть, как такой небольшой отдых мог оказаться роковым.
Друзья не спеша потягивали пиво из своих кружек, Саша ел то, что оказалось в ассортименте меню бара – яйцо варенное, бутерброд с докторской колбасой, и копченые кильки с раскрытыми ртами, словно просящими глоток пива. 
- И как тебя угораздило оказаться аж на узловой станции? – спросил Артур, как только Саша расправился с яйцом.
- Никогда не думал, что вареное яйцо может быть таким вкусным, - сказал Саша, - Артур, я не знаю, что на меня нашло. Так обидно стало из-за этого памятника. Я ведь нечаянно погнул его.
-  Пришли рабочие и за пять минут что-то открутили, немного постучали, что-то закрутили и уже обелиск стоит на месте, - Жора успокаивал друга.   
- Да, и быстро установили этот обелиск, чтобы тебе было невозможно дотянуться до макушки, - Артур засмеялся, поглядывая на Сашу.
Тот улыбнулся шутке.
- Слава Богу, стал улыбаться, - заметил Жора.
Друзья рассказали, каким образом вызвали в школу мать Саши, и что ей пришлось заплатить штраф, и как она просила их найти Сашу. Мать опасалась, что в отчаянии сын мог свершить какую-либо глупость над собой.
- А вы могли бы подумать, что такое возможно?
Друзья переглянулись.
- Жан Вальжан так бы не поступил, - сказал Артур, глядя Саше в глаза, в надежде, что разгадывает его мысли, напоминая  ему о человеке, которому, друг мог подражать.
- Мне сейчас не до романтики. Родителям стыдно на глаза показываться.
- Ну, почитают нотацию, хотя они перепугались больше за тебя, чем за Зорге, - Жора пытался развеселить друга, - а денег, конечно жалко.
- Да, на эти деньги можно было бы купить почти тринадцать блоков болгарских сигарет или выпить сто пятьдесят кружек пива с воблой в придачу… - Артур продолжал производить вычисления.
Вечером, придя домой, Саша переоделся и прилёг на диван. Вскоре должны были прийти родители от его тётушки, которую они обещали навестить накануне. Слава Богу, что визит не был отменен, значит, жизнь движется в прежнем русле. Прилегши на диван, Саша заснул и проспал до  утра. В дрёме он слышал, когда пришли родители. Мать заботливо укрыла его пледом. Отец проворчал, что сын хватается за всё, что не напоминает ему штангу, а если купить ему гантели, то он к ним и не притронется.
Утром Саша виновато посмотрел на мать.
- Знаешь, наша жизнь была бы намного лучше, если б мы порой, прежде чем что-то сделать, задумывались, - этим она и ограничила своё воспитательное воздействие.
Саше стало стыдно, чувствуя, что у матери просто от переживаний не хватает терпения и нерв, чтобы закатить ему хороший треп.
Через несколько дней, классный руководитель вызвал Сашу Газарова из урока в коридор. Она глядела на него проницательным взглядом, и не отрывая его, как можно строже спросила, что он делал в тот злополучный день на узловой станции. 
- Так, ходил просто, - ответил Саша, чувствуя, что этим не избавит себя от дальнейших расспросов.
- На тебя бумага пришла из милиции, - сказала она, пытаясь привести его в замешательство.
Саша посмотрел на неё исподлобья ироничным взглядом, словно говоря, что этим она его не могла напугать.
- Я ничего преступного не совершал, - после минутного молчания заявил он.
Классный руководитель казалась сама пришла в замешательство от его непринужденного поведения.
- Но нам нужно дать ответ милиции. Ты находился во время занятий в запретной зоне. Это их право потребовать от нас объяснений. А мне бы хотелось знать, что ты делал в это время за городом, - голос классного руководителя стал мягче, и Саша тоже в свою очередь не очень хотел показывать свою настойчивость, не отвечая на вопросы.
- Плохо мне было, вот и забрёл на край города, - нехотя ответил он.
- Но ты давал себе отчёт, куда ты идёшь?
- Нет.
- Так и будешь мне отвечать короткими да или нет?!
Саша взглянул на руководителя, чувствуя, как ирония гуляет у него на губах.
- Я хотел уйти на край земли, но дальше города меня не пустили.
- С тобой трудно разговаривать.
- Потому, что вы мне не верите, что я мог нечаянно согнуть тот обелиск. Мне приписали вредительство, вероломство, цинизм, но никак не легкомыслие.
Классный руководитель смотрела на него широко раскрытыми глазами.   
- После таких слов тебя трудно назвать легкомысленным. Иди на урок. И напишешь мне объяснительную, где объяснишь, что ты делал в запретной зоне.  Ты наверняка догадываешься, что поблизости находился военный объект.               
Саша отрицательно кивнул, не придавая значения сказанному ей.
 На перемене он зашёл в учительскую, и попросил присутствующую там учительницу математики передать классному руководителю сложенный вдвое тетрадный лист.
- Тебе Газаров послание передал, вон та твоём столике –сказала математичка классному руководителю.
- Это, наверное, его объяснительная.
- По поводу порчи памятника? Но ведь всё обошлось. И с каких пор ученики стали писать объяснительные.
- Нет, он после того случая, забрёл невесть куда, аж в запретную зону какую-то.
Классный руководитель взяла со столика записку и развернула её.   
- Je voulais aller au bout de la terre, mais on ne m^a pas permis de quitter la ville, - прочитала она вслух.
Учительница математики вопросительно посмотрела на неё:
- Ты их заставляешь писать объяснительные на французском? Что это он тебе такое написал?
- «Я хотел уйти на край земли, но дальше города меня не пустили».
- Как красиво написано, - искренне восхитилась математичка, - о чём это он?
Классный руководитель, как преподаватель французского языка, усердно пыталась найти ошибку в тексте записки, но безрезультатно. Она чувствовала  себя в некоторой степени дилетантом в познании человеческих душ, а ведь это ей было так необходимо знать, что творится в юношеских сердцах.      
С тех пор памятник Зорге непоколебимо политическим переменам и брожениям стоит в школьном дворе и около него часто фотографируются школьники с учителями. Но Саша Газаров ни разу не фотографировался на фоне того памятника, хотя его часто звали во время групповых съёмок.
 Память о разведчике Зорге он чтит, по сей день.