Папин тулуп. мистический рассказ
Эпизоды из военного времени. Жизнь в тылу.
Из той квартиры, в которой ко мне приходили «маленькие человечки», мы скоро переехали в другую. Родители считали, что она больше и удобней, хотя комнат в ней было тоже две. В этой другой квартире в передней также была печь с духовкой, которая топилась дровами и углем, стол, две табуретки и два стула. Еще в передней поставили кровать у окна напротив печки, на этой кровати мы с братом играли и спали днем.
Мне эта квартира совсем не нравилась, она была какая-то чужая, чувствовала я себя в ней неуютно, и сказала маме, что долго мы в ней жить не будем, потому что здесь темный свет в углах и нет моих друзей – «маленьких человечков».
Но мама попросила, чтобы я выкинула этот бред из головы, потому что квартира чистая и светлая и никаких темных углов в ней нет. А папа сказал, что маму расстраивать нельзя, т.к. она носит моего братика под сердцем, и почему-то прикладывал ухо к ее большому животу, слушал, как братик бьет маму ножкой. Получается, что братик у мамы под сердцем, а его ноги у нее в животе, длинноногий какой-то. И еще ему не все нравится, что мама кушает, поэтому ее часто тошнит.
Я не понимала, зачем он родителям понадобился, да еще такой вредный. Нас у них итак уже двое, я и Толик, с Толиком хлопот много: надо помогать ему, одеться, на горшок посадить, а если описается, штанишки менять. Сам-то он мало что умеет. Бабушка, папина мама, тоже их не понимала, я слышала, как она говорила папе, что хватило бы и двоих, а трое – это уже слишком и что любовь надо контролировать. Как контролировать, я не поняла, а бабушка объяснять не стала, а сказала, что подслушивать не хорошо.
В этом возрасте понять взрослых очень сложно. Я наблюдала за ними и удивлялась, как можно не видеть и не понимать самых обычных вещей. Например, я сказала маме, что у нашей новой соседки, тети Вали, темный туман над головой и что она говорит одно, а думает другое. Мама рассердилась: « Это у тебя туман в голове, хватит фантазировать, ты уже большая, тебе пять лет и пора знать, что о взрослых нельзя говорить плохо, и вообще с соседями надо жить дружно».
А ведь я сказала правду, у тети Вали действительно темный туман над головой, и у дочки ее и у многих людей тоже. Но у некоторых людей бывает красивый свет над головой, как радуга, особенно у детей. Я пыталась спросить у папы с мамой, почему у разных людей разный свет вокруг головы, но они отмахивались от меня, называли фантазеркой и отправляли играть с братом.
Странные все- таки эти взрослые. Ну, если не знают, почему вокруг разных людей разный свет, то честно бы признались, а то делают вид, что им это не интересно. Или вот еще, когда приходят к нам гости, то мне за стол садиться с ними не разрешают, потому что я маленькая. А когда Толику надо на горшок, то я должна помогать ему сесть, потому, что я большая. Так большая я, или еще маленькая, и у кого туман в голове, у меня или у них?
Как-то, в начале лета, мы гуляли в парке всей семьей: папа, мама, я и Толик. В нашем городе очень красивый парк и каждое воскресенье там устраивались гулянья под музыку. Ну вот, гуляем мы, гуляем, и вдруг я увидела вокруг дерева яркий свет. Говорю маме:
«Смотри, вокруг дерева «радуга», как над головой нашей соседки, девочки Нины!»
Мама с папой переглянулись, и мама говорит:
«Может быть, ее к врачу сводить, у нее уже галлюцинации наяву?... И часто ты видишь радугу над Ниной?»
«Очень часто, и у тебя тоже бывает, и у Толика, и у папы, и у всех людей. Только у Нины радуга самая красивая. Красивая она бывает и у Толика, когда он веселый, и у тебя…». В этот момент папа крепко сжал мою руку, и я вспомнила, что маму расстраивать нельзя, а мама воскликнула:
«Господи, и в кого ты такая фантазерка!»
Тут духовой оркестр заиграл вальс, и мы направились в его сторону (в те времена в парке по воскресеньям играл духовой оркестр). По аллеям гуляли нарядные люди, особенно женщины, бегали веселые дети и все ели мороженое.
Нам папа тоже купил мороженое. Я села на скамейку, стала кушать и разглядывать деревья. И, действительно, мне не показалось, вокруг всех деревьев, которые стояли вдали, был белый свет, похожий на туман, а вокруг тех, которые были рядом, света не было. Но поделиться своими наблюдениями мне было не с кем, а тут еще мороженое растаяло и потекло по рукам. Папа стал меня вытирать, а мама забрала мороженое и отдала Толику.
В то время мороженое было не в стаканчиках и не эскимо на палочке в шоколаде и в фольге, а маленький белый кружочек между двумя тоненькими вафельными пластинками. И чтобы съесть его и не запачкаться, надо было иметь сноровку, поэтому все дети всегда измазывались, так что не такая уж я была неловкая, просто Толику многое прощалось, потому что он был младше и не задавал «глупых» вопросов.
Я даже не обиделась. Ну и пусть, не очень-то мне хотелось этого мороженого. Я спустилась со скамейки и тихонько пошла, рассматривать гуляющих людей. Вокруг многих из них были «радуги». Вокруг детей яркие, много желтых – солнечных, а вокруг взрослых всякие: и красные, и зеленые, и разноцветные, – каких только не увидишь, – бывают даже почти черные.
Я рассматривала и думала: «Почему разные радуги у людей? Что одежда разная, это понятно, покупают, кому что нравится, а откуда радуги и почему у всех разные?..» Когда папа учил нас с Толиком выдувать мыльные пузыри, я ему сказала, что все люди ходят в таких пузырях, и пузыри не лопаются, а идут вместе с человеком. Папа засмеялся, потрепал меня по голове и так же, как мама назвал меня фантазеркой. Почему они ничего не видят? Неужели все люди такие? Кого не спрошу, все таращат на меня глаза и крутят пальцем у виска, дети смеются, а мама говорит: «Держи свои фантазии при себе». Вот и держу.
Гуляли мы в парке до вечера и, несмотря на мелкие неприятности (мама устала, а Толик написал в новые штанишки), мы вернулись домой счастливые.
Это была последняя наша семейная прогулка.
Вскоре произошло страшное событие, которое круто изменило нашу жизнь. Это произошло 22 июня 1941 года. Началась страшная война. Мне тогда было 5 лет и 2 месяца.
Папу сразу же взяли на фронт, мама перестала улыбаться, мы с Толиком притихли – исчезли шумные игры, стало тоскливо и тревожно. В городе тоже стало тревожно. По улицам целыми днями маршировали солдаты, где-то сильно стреляли. Мама говорила, что это они учатся воевать, готовятся на фронт. Радио – две черные тарелки – у нас на стенке и на улице на столбе, все время пело ужасную песню:
«Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашисткой силой темною,
С проклятою ордой».
Я спросила маму: «Кто это такая страна, и почему ее целыми днями уговаривают вставать на смертный бой с темной фашисткой силой? Кто такой фашист и в чем находится его темная сила, в яйце что ли, как у Кощея бессмертного? И почему с ним на бой должна идти страна, она ведь женщина, хоть и огромная? С Кощеем, например, бился Иван Царевич. Или это Кощея стали называть фашистом? А если эту страну уговорят подняться на бой, тогда папа там будет не нужен и вернется домой, к нам?»
«Девочка моя, слишком много вопросов задаешь, а у меня нет времени. Вот, тетя Валя остается с вами, она и ответит на все твои вопросы, слушайтесь ее, а я скоро вернусь.» Тут приехала «неотложка» и увезла маму в больницу.
Тетя Валя осталась присматривать за нами, хотя у нее своих забот было много. Тетя Валя – это наша соседка, она всегда все про всех знает. Но и она, слушая черную тарелку, возмущалась: «Не понимаю, уже целый месяц идет этот страшный ужас, а наши все отступают и отступают, бросают батарею за батареей!»
Я подумала, может быть, эти батареи очень тяжелые, и ее родственникам надоело их таскать, вот они и бросают их, где попало. И что тут не понятного? Я попыталась объяснить это тете Вале, а она вдруг обняла меня и запричитала: «Маленькая моя, как же вы жить-то будете?.. Папочка ваш на фронте, а мамочка поехала рожать третьего дармоеда!..»
Я воспользовалась ее расположением ко мне и задала ей вопросы, на которые не успела ответить мама. А она, не переставая всхлипывать, вдруг заголосила: «Тошно мнеченьки, бедная Шура!» Шура – это моя мама. «Что же ты будешь делать с такой-то помощницей!.., – и покрутила пальцем у своего виска. – Ведь у нее же не все дома!..»
«Конечно не все, – думала я, – нет папы, он на фронте, и маму увезла «неотложка», ну зачем же так голосить?»
И сказала ей, что помощница я совсем не плохая, и посуду мою, и пол подметаю, помогаю Толику одеваться, на горшок ему помогаю сесть, попку ему вытираю. И мама наша не бедная. Папа всегда говорил, что у нас есть все необходимое для нормальной жизни. Но тетя Валя не стала слушать мои объяснения, схватила меня за плечи, грубо потрясла и сказала: «Объясняю популярно: страна – это государство, в котором ты живешь, а война идет не с Кощеем, а с Гитлером!»
От такого объяснения я совсем ничего не поняла, попыталась спросить, кто из них страшнее: Гитлер или Кощей, – но она прикрикнула на меня и приказала, чтобы я укладывала Толика спать и ложилась сама.
Я поняла, что тетя Валя ничего не знает про войну, потому что плохо слушает радио, там будят страну биться с фашистской силою, а она говорит про какого-то Гитлера. Да и что может знать женщина, которая все время окружена серым «туманом»?! Когда она берет Толика на колени, то и он покрывается этим «туманом». После нее, я его умываю и хорошо вытираю полотенцем, а сказать ей об этом боюсь.
Тетя Валя всегда сердитая, говорила, что очень устает, а тут еще мы… Прибегала вечером, кормила нас супом, укладывала спать, говорила, чтобы лежали тихо, а то домовой нас не будет любить, и убегала. Утром приносила по кусочку хлеба, наливала по стакану фруктового чая без сахара и опять убегала. Хлеб я старательно обдувала и Толика заставляла дуть на хлеб, чтобы сдуть этот серый «туман», который от тети Вали оставался на хлебе.
Нам было страшно. Мы с Толиком целыми днями сидели на кровати в передней и смотрели в окно на солдат, которые маршировали туда-сюда по улице, на бегающих ребятишек, на собак и ждали маму.
Над солдатами тоже плавал серый «туман» и вообще все люди стали какие-то серые, а в парке перестал играть духовой оркестр. Детские садики закрылись, потому что все ушли на войну...
Наконец мама вернулась из больницы и принесла нам братика Вовочку, от которого не было покоя ни днем, ни ночью, но мы все равно были рады, потому что мама была с нами.
Я теперь спала в передней на кровати у окна и часто, прикрыв глаза, наблюдала за мамой. Когда братья засыпали, и у нас становилось тихо, мама садилась за стол и что-то писала, наверное, отчеты. Она работала бухгалтером в «Союзмука». А вообще-то она актриса, работала в опереточном театре, но когда появились мы с Толиком, она бросила театр и стала работать бухгалтером – на этом настоял папа. Он был финансистом и работу в театре считал легкомысленной.
Я старалась быть послушной, помогала маме всеми силами по дому и ухаживала за братьями. Особенно много хлопот было с Вовочкой: надо было кормить его молоком из бутылочки, менять пеленки и укачивать в кроватке, если он плакал.
Плетеная кроватка-качалка была высокая, мне приходилось подставлять к ней стул и, подняв брата за ноги, вытаскивать мокрую пеленку из под него и подсовывать сухую. Боковины у кроватки были высокие, и мне приходилось с ногами залазить в нее и проделывать эту процедуру, при этом кроватка качалась, и я часто сверху падала на Вовочку. Было очень тяжело, но я терпеливо проделывала это по несколько раз в день, лишь бы мама реже плакала. Я даже не задавала ей своих вопросов, старалась во всем разбираться сама.
Однажды мне долго не спалось, и я увидела, как мама бросила писать свои отчеты, взяла гитару и тихонько запела:
«К тебе в грезах лечу,
Твое имя шепчу,
В эту ночь о тебе
Я, мой милый, грущу…»
Это был ее любимый романс. Потом она положила гитару, подошла к вешалке, обняла папин тулуп и заплакала.
Папин тулуп был очень большой, папе он доставал до самых пяток, и с огромным воротником. В наших краях зимой было холодно и наметало много снега, поэтому папа ездил в командировки на санях, завернувшись в этот огромный тулуп, а возили сани две красивых лошади (тогда это был основной вид транспорта). Уходя на фронт, папа забил в стену большой гвоздь, повесил на него тулуп и сказал: «Пусть висит и ждет меня, мы с ним еще покатаемся…»
Поплакала мама около тулупа, погладила его и пошла спать.
Я тоже плакала и думала, чтобы такое сделать, чтобы маме стало легче, чтобы она поговорила со мной, объяснила, зачем эта война, почему стали выключать свет, и мы часто сидим с керосиновой лампой. Мне хотелось знать, почему стали мало продавать нам хлеба, и совсем не продают молоко и сахар. А в магазинах, тетя Валя говорила, стало пусто, как будто все ветром сдуло, а купить еще что-то можно, но только из-под какой-то «полы».
Все было очень непонятно. Но, главное, мне хотелось, чтобы мама мне верила и перестала называть меня фантазеркой. И вскоре это произошло.
Чтобы было не так тоскливо, в начале зимы мама пригласила пожить у нас свою сотрудницу – девушку Лену. Она помогала маме носить дрова и уголь и топить печку. Мне Лена очень понравилась. Несмотря на то, что она была сиротой и росла с мачехой, как Алёнушка из сказки, она всегда улыбалась, и вокруг нее было светлое «облако». Но я ни ей, ни маме об этом не говорила, не хотелось лишних неприятностей, все равно не поверят.
И вот однажды мама с Леной ушли на работу и, как всегда, закрыли нас на замок. В доме было тепло, топилась печка, нам к ней подходить строго-настрого запрещалось. На полу, в холодном углу, в кастрюльке стоял супчик из чечевики, его тоже строго запрещалось трогать до обеда. И, чтобы супчик нас не соблазнял, мы с Толиком отвернулись от него, сидели на кровати и смотрели в окно, а Вовочка спал в другой комнате в своей кроватке. Мы так загляделись на улицу, что не заметили, что комната уже полна дыму. Дым черный, вонючий, похожий на страшное чудовище, выползал из духовки.
Мы стали кричать, звать на помощь, но никто не приходил. Дым уже сильно щипал глаза, Толик плакал, а я бегала от Толика к Вовочке. Пыталась вытащить его из кроватки, но не могла и закрывала его пеленками сухими и мокрыми. А Толику завязала лицо и голову пеленкой и уложила на кровать, мы с ним сильно кашляли и плакали.
И вдруг появился папин тулуп, вывернутый наизнанку, подхватил меня, понес и бросил рядом с Толиком на кровать, потом полетел в спальню, вытащил Вовочку из кровати, принес, осторожно положил между нами и приказал нам: «Спать!», – и накрыл нас собой.
Проснулась я от того, что мама меня обнимала, целовала и приговаривала: «Живые, слава Богу, живые». И плакала, плакала. Растормошила и Толика, и Вовочку. Всех целовала и все повторяла: «Слава Богу, живые».
В комнате было холодно, плохо пахло горелым, дверь на улицу была открыта, окно выбито. Лена полотенцем выгоняла остатки дыма, тетя Валя ей помогала. У меня болела голова, Толика тошнило, а Вовочке хоть бы что, он жадно сосал мамину грудь.
Тетя Валя ругала Лену за то, что она вечером положила свои валенки в духовку посушить, а утром забыла вынуть и затопила печку:
«Выпендрилась, поскакала в новых фетровых бурках, а про валенки и забыла! Счастье твое, девонька, что дети живые, а то бы ты лет на 10, а то и больше загремела на нары!»
Тетя Валя всегда выражала свои мысли очень непонятными словами, а сейчас особенно: «Ну, повезло вам, бабоньки, как же повезло!.. Такое бывает только раз в жизни! Вы молиться должны на эту «почемучку», что она умудрилась стащить тулуп с вешалки! Это же надо, мальчишек укрыла, и сама залезла под тулуп…. А как же ты, малявка, Вовку-то вытащила из кроватки?»
Мама кормила Вовочку, и все плакала, а Лена уже и плакать не могла, а только повторяла: «Прости меня, тетя Шура, прости меня, тетя Шура», – и чем-то поила Толика. Тетя Валя обвязала мою голову холодным мокрым полотенцем и все приговаривала: «Сейчас будет полегче, перестанет болеть твоя умная головушка…. Это же надо, ты спасла этих больших дур от тюрьмы, из которых одна есть твоя дорогая мамочка!»
Мне все это надоело, и я решила рассказать все, как было. Что спас нас папин тулуп, что он уложил нас в кровать и Вовочку принес, а потом сам лег на нас и приказал спать.
Тетя Валя выронила полотенце из рук и заявила: «Я догадывалась, что у тебя, девочка, не все дома, но чтобы так…» А Лена схватила тулуп и потащила к вешалке, и вдруг сказала: «Тетя Шура, а ведь она не могла снять тулуп с вешалки. Гвоздь-то, какой большой в стене и тулуп очень тяжелый, ей не поднять».
Тетя Валя: «Ну вот, еще одна ненормальная!» – забрала тулуп у Лены и стала его вешать на гвоздь и вдруг, вытаращила на меня глаза: «Ответь: ты каким манером его сняла с гвоздя? Ведь он же не в подъем!»
Она кое-как повесила тулуп. Потом подставила стул к вешалке, заставила меня залезть на него и скомандовала: «Снимай!»
Я старалась изо всех сил, но мне не удалось приподнять его даже чуть-чуть, чтобы сдвинуть с гвоздя. Я пыталась обхватить его руками, чтобы подтолкнуть вверх, но он был такой огромный и тяжелый, что у меня ничего не получалось.
В конце концов, мама сказала: «Хватит, не мучай больше ребенка, действительно, произошло что-то невероятное». А Лена подхватила: «Тетя Шура, она ведь, действительно, часто рассказывает какие-то странные вещи, а мы ей не верим.»
Тетя Валя спохватилась: «Давайте, мы их накормим сначала, они же голодные, а потом она нам снова все расскажет по порядку. Может быть, и правда их Домовой спас, я слышала, что такое бывает».
Мы все вместе пообедали супчиком из чечевики, а потом решили отдохнуть, чтобы хоть немного успокоиться. Тетя Валя побежала по своим домашним делам, а вечером, когда мы все собрались у нас за столом пить чай, она пришла с дочкой и выложила на стол несколько кусочков сахара, который вытащила из какой-то «заначки».
Я быстро схватила этот сахар и разложила каждому по кусочку: «Ешьте быстрей, пока «заначка» не хватилась, что у нее пропал сахар». Взрослые рассмеялись, и стали пить чай.
«Нет, с ней не соскучишься, – сказала тетя Валя, прихлебывая чай из блюдца, – ее место в цирке, никогда не поймешь, то ли она с юмором, то ли «с приветом».
От чая с сахаром и оттого, что все кончилось благополучно, у всех было хорошее настроение, только жаль было валенки, ведь зима еще только начиналась.
Тетя Валя беспокойно ерзала на стуле, наконец, не выдержала и говорит: «Ну, давай, расскажи теперь спокойно, как это все происходило, только вспомни все до самой маленькой подробности».
Я чувствовала себя героиней, наконец-то, меня не называют фантазеркой и не отмахиваются от меня, а просят еще раз рассказать эту невероятную историю с тулупом. Но, неожиданно для себя, я заявила: «Расскажите сначала вы, как вы испугались, когда увидели много дыма, и кто первый нас нашел?»
Мама стала рассказывать, что бегут они с Леной на обед и видят, там, где наш дом, валит кверху черный дым. Подбегают ближе – а это из нашей квартиры. Открыли замок, распахнули дверь, а там черно, ничего не видно. Выбили окно, и давай выгонять дым. Тут прибежала тетя Валя и стала помогать. Она первая увидела, что дым валит из духовки, выхватила оттуда валенки и, на снег их. А мама заглядывала под кровати и искала нас.
Я удивилась: «А почему под кроватями?»
«Потому что у всех детей такое свойство – прятаться под кроватями», – ответила тетя Валя.
Когда дым немного рассеялся, мама увидела на кровати папин тулуп. Подняла его, а там мы целые и невредимые крепко-крепко спали. Нас сразу же стали тормошить, обнимать, целовать и плакать, и благодарить Бога за спасение.
Мама рассказывала и опять плакала и прижимала нас всех троих к себе. Тетя Валя с Леной добавляли, если она что-то пропускала…. И вдруг, Лена говорит:
«А ведь стула около вешалки не было, она, что сняла тулуп, стоя на полу?..»
Все замолчали и уставились на меня.
«Если ты не смогла снять его, стоя на стуле, то, как же ты его сняла, стоя на полу и даже вешалку не оборвала?» – каким-то хриплым и тихим голосом спросила тетя Валя.
И мне пришлось снова очень подробно рассказать этим непонятливым взрослым, как все происходило. Мне было все совершенно понятно, я только не поняла, зачем тулуп вывернулся на изнанку и стал лохматым, когда нас спасал. А потом, когда нас разбудили, я увидела, что он опять не вывернутый, а такой же, как был всегда, и сказала об этом взрослым.
Тетя Валя перекрестилась три раза и сказала: «Свят, свят, свят.» Схватила свою дочку за руку, и они быстро ушли. А мама сказала, что у нее нет больше сил, и она ничему уже не удивляется. А Лена подарила мне свой розовый шарф с фиолетовой каймой и назвала меня не фантазеркой, а спасительницей.
Относиться ко мне после этого взрослые стали более внимательно, даже иногда сами просили рассказать что-нибудь интересное. Особенно тетя Валя, она хоть и открестилась от меня, но иногда забегала к нам и просила: «Ты спроси там… у своих «друзей», будет ли мне весточка с фронта, что-то давно ничего нет», – и жалобно всхлипывала. Я обнимала ее и говорила: «Будет, тетя Валя, обязательно будет», – и весточка приходила.
А папин тулуп по-прежнему висел на своем месте, и ждал папу. Мама регулярно счищала с него пыль, а я обсуждала с ним свои «необычные» переживания. Я задавала ему вопросы и сама на них отвечала, но мне казалось, что отвечает тот, кто спас нас в тот кошмарный день.
Об этом происшествии мы папе писать не стали и о том, что нам всегда хочется есть, тоже. На фронте и без нас проблем много. К этому времени я уже поняла, что такое война, и с кем она ведется. Мы с мамой договорились, что расскажем ему обо всем, когда он вернется, а пока все свои проблемы будем решать сами.
----------------
20.07.2007.