Селивёрстовна

               
               
  В этой компания, я был младший по возрасту.  И когда тебе 15 лет, то разница в год-два поистине огромная. Но замечу, и совсем  не ради хвастовства, -  себя в обиду не давал и пользовался должным уважением.
  - Запомни, - Рыжий натянул поводья, притормаживая Казбека, который плясал под ним от нетерпения. – Если ты ей не понравишься, - всё, можешь больше не появляться.
  - Да, ведьма, она! – Совсем серьёзно, без намёка на улыбку,  заявил негласный лидер нашей компании, Толик Дольский. –  Помнишь, в прошлом году, когда  мы на вулкан за кедровыми шишками поднимались?  Бабуля встретила нас тогда довольно приветливо. Накрыла на стол,  а мы достали заветную фляжку со спиртом. Выпили по чуть-чуть, - и на боковую. Утром рано вставать. Я последний ложился, выходил во двор, и помню точно, дверь на крючок закрывал. Все уснули, а я всё вошкаюсь. Слышу, дверь скрипнула, кто-то вошёл и остановился возле наших рюкзаков. Что бы, не доводить дело до греха, громко так говорю: “Селивёрстовна, зря ищешь! Спирт у меня под подушкой!” Дверь хлоп – и тишина. Встал и вновь закрыл на запор. Уснул, как в бездну провалился. Проснулся от того, что кто-то меня тормошит: “Вставай! Кони спутались! “ Соскочил,  как угорелый, чуть бабушку с ног не сбил  – это она будила -  и  во двор. Мало ли что.  Утренний туман уже опустился с гор. Видимость – ноль. По пояс в росе вымок, а  кони оказались на месте. Всё рядком, всё в порядке.
  - Спирт стащила? – Ухмыльнулся я догадливо.
  - Нет, спирт на месте. Но больше не мог уснуть. Всё думал, как она смогла открыть дверь. Страшно стало. Точно ведьма! Утром пробовали сами открыть. И ножом, и отверткой пытались – бесполезно! Ни щелочки, ни дырочки, - всё  заподлицо.
  Я-то прекрасно понимал, что они меня просто стращали. И это только ещё больше   раззадоривало, внося смятение в мою беспокойную душу.
  Мы, группа закадычных друзей, спешила преодолеть восемнадцати километровый путь, двигаясь  верхом на лошадях по берегу залива  Касатка, что огромной подковой, теряясь где-то в дымке, врезалась в песчаный берег океанского побережья острова Итуруп. Целью был брошенный посёлок китобоев, у подножия вулкана Иван Грозный.
  Огромные, мутные от взвеси песка волны наплывали на пологий берег, и,  вспениваясь недовольно,  отступали назад. И так наверно изо дня в день трудились волны перемалывая огромные валуны и глыбы породы в песок.  Года. Века. Тысячелетия. Широкий и ровный пляж, более похожий на асфальт, чем на песчаный берег, тянулся вдаль, забирая вправо, оставляя по левую руку песчаные холмы с редкой растительностью. Серебристая низкорослая полынь, остролистая трава, похожая на осоку и небольшие кустики шиповника, с огромными, чуть ли не в куриное яйцо плодами,  более всего похожие  на помидоры, чем на привычные плоды кустарника.
  - Бабка, любит играть в карты. Но мухлюет со страшной силой. Не вздумай ей об этом сказать. Не вздумай перечить! Сразу невзлюбит. Спроси у  Белова, - Рыжий кивнул на Серегу, который дремал в седле, опустив поводья. – Сколько раз она  за ночь гоняла его за водой в колодец.
  - Думал, со страху умру, - встрепенулся Серёга и подключился к разговору. – Колодец в метрах семидесяти от её хибары. Ночь. Темнота. Фонарик ни черта не светит. Иду с пустыми вёдрами – стучу. Обратно – песни пою. На каждом углу медведи мерещатся. Сам знаешь, сколько здесь их. Принесу два ведра, поставлю в сени… только засыпать, как дверь открывается и бабуля сразу с порога к моей кровати: “Выпил всю воду, беги за водой!”
  Белов замолчал, задумался, чуть тронул поводья, и его лошадь, чёрная, как смоль Ночка,  удивлённо, как мне показалось, скосила на его глаза, явно не понимая, что от неё хочет наездник, и затем задумчиво сказал:
   - Интересно, куда она её девала? Ей Богу, не вру,  раз семь сбегал. Больше чем  двести литров выходит. Вёдра-то пятнадцатилитровые.
  - Брагу ставит, - не замедлил вставить Рыжий. – Бочка, поди, где припрятана. Для стирки и других нужд, она пользуется дождевой водой. Вот бы найти заначку.
  - А всего-то, сказал, что даму она побила валетом. Карты до того у неё замусоленные, что при нормальном  освещении вальта от короля не отличить, а при керосинке – так вообще мрак. Колоде наверно столько же лет, сколько и бабуле.
  - Точно брагу замутила, старая. Видно кто-то сахарку подкинул. На семирублевую пенсию, не слишком разгуляешься.  –  Вставил Дольский.
  -  Думали уже. Бывало, приедешь, а Селивёрстовна,  лыка не вяжет.  А  ведь до ближайшего виноводочного магазина, километров двадцать пять, с гаком. Вот бы раскулачить  старую. -   Рыжий мечтательно зажмурил глаза.
 - А сколько бабушке лет? – Поинтересовался я.
  - А ты у неё спроси… только не так серьёзно, а то подумает, что сватаешься. – Рассмеялся Рыжий, и,  зная мой вспыльчивый нрав, на всякий случай отъехал  подальше.
  -  Я спрашивал, -  сказал Белов, - сказала, что не помнит.
  - Точно с прошлого века. Она старше моей бабки, а ей… - Толик на минуту задумался. -  Семьдесят восемь, стукнуло. Они дружат. Когда Селивёрстовна приходит за пенсией, у нас гостит.
  - За пенсией? Восемнадцать километров?
   Я был удивлён.
  - Здесь такси нет, автобусы не ходят. А бабка ещё шустрая. – Ответил Рыжий,  подъезжая  уже без опаски к нам.
  Был солнечный день седьмого августа тысяча девятьсот семьдесят первого года. Голубое небо, синий океан. И простор. Я тронул поводья,  мой Монгол вырвался вперёд и понёсся навстречу ветру, прижимаясь к воде, где мокрый, туго спрессованный волнами песок, мягко прогибался под копытами. Пристав на стременах, подгибая колени в такт галопу, -  я спешил в эту манящую  даль. Я любил быструю езду, солёный ветер в лицо.  И спешил жить, от полворота к повороту, ожидая чего-то нового, необычного. Всегда и везде.
 Позади,  послышались возгласы и дробный, мягкий стук копыт. Друзья,  не давая мне уединиться, побыть наедине  с собой, догоняли. Мы пронеслись  молчаливой кавалькадой несколько километров. Перешли на рысь, а затем снова на шаг. И молча, ехали к заветной цели.
 О Селевёрстовне,  -  я был наслышан. Она проживала одна в брошенном посёлке.  Я и раньше там бывал. Но к отшельнице не пришлось зайти. О чём постоянно жалел, и даже немного завидовал друзьям, которые уже не раз побывали у неё в гостях. Сопоставляя всё, что  слышал, все байки, сплетни и домыслы, я так и не смог представить себе эту личность воочию. И как человек неравнодушный и жадный до всего нового,  просто горел желанием увидеть эту легендарную бабулю.
 О ней рассказывали многое.  И уже было трудно отличить, где просто байки, а где, правда.
 Я вспомнил рассказ Бубы, напарника отца по работе, балагура и насмешника. Такому лучше на язык не попадать. Последнее слово оставалось всегда за ним. Он не просто рассказывал, а представлял в лицах и озвучивал все мизансцены так, что слушатели буквально катались от смеха по полу.
  “Как добропорядочный человек, -  я к бабуле:  Селиверстовна, а не выпить ли нам винца? Она, чуть пожеманилась, для форсу и отвечает: Давай, чего уж там. Я: У нас только одеколон  Шипр. Будешь? Бабуля: Будешь, будешь… давай. Берет у меня флакон, отворачивает пробку, быстро крестит рот, и, запрокинув голову, вливает в себя сию огненную жидкость. Занюхивает рукавом, бросает флакон и кричит: Эх, стара, стала, раньше два флакона выпивала!...”
  Что скрывать, пил народ. Много пил. В Буревестнике, где стоял военный гарнизон, был ”сухой закон”, так пили всё, что горит. И не последним в этом списке был одеколон. Но особым спросом пользовался спирт для нужд авиации, который доставали в местном авиационном полку.
  - А что у бабушки такая маленькая пенсия? – Спросил я у всезнающего Рыжего.
   -Так не работала ни дня в своей жизни. С юных лет всё по лагерям и ссылкам…
  - Как Ленин. – Вставил Дольский, который, особо не скрывая, мягко сказать, не очень любил Советскую власть. – И каким интересно ветром её занесло на Курилы,-  здесь-то и простым смертным нужен особый пропуск?
  - Люди говорят, она из анархистов. Комиссар Чёрной Гвардии. – Ввернул Рыжий. – Дворянка.
   - Грамотная бабка. – Добавил Дольский.
    - А что одна живёт? – Любопытничал я.
    - Надоели люди… Так сказала.
  Толик Дольский, поправил на плече двустволку и продолжил:
  - Как-то власти захотели её принудительно выселить. Приехали на двух  “козликах”;  районное начальство, милиция. А она, как чувствовала. Набралась с утра по полной.  Чего пила, не знаю, врать не буду. Заначка, поди, была. Они только к дому – она им с крыльца навстречу… таких отборных матюгов. Пьяный прапор позавидуют. Всё вспомнила. И Сталина, и Ленина… и нынешним, досталось. Так и укатили ни с чем. А что им драться с ней? Она же  кочергой голову любому расколенвалит… Только тронь. Меня говорит, дальше Итурупа некуда ссылать. Боевая, старушка.
   - М-да, на семь рублей не разгуляешься. – Вставил я свою реплику, преодолевая молчание после слов Толика.
 - Рыбаки, охотники, геологи спасают. У неё в доме, в зале много коек, наверно со всего посёлка подсобрала. Довольно часто останавливаются пришлые люди. Селевёрстовна платы не берёт. Но каждая компания что-то ей оставляет из снеди. Крупу, сахар, консервы, соль, рыбу, дичь. Воды питьевой принесут. Овощи сама выращивает на огородике. Живёт потихоньку. - Сказал Белов, и после своих слов,  снова о чём-то задумался.
  Сын начальника геологоразведочной экспедиции, большого начальника по островным меркам, он многое  чего  мог себе позволить, в отличие от нас. У Толика отчим, прапорщик, пил. У Рыжего семья была большая. Да и мои родители не жили в большом достатке. Постоянные переезды – этому не способствовали. Мы его любили брать с собой в походы. Его огромный рюкзак, всегда был полон деликатесов. Даже водка иногда присутствовала. Наверно самый дефицитный продукт в этих местах.
  - Коек не знаю. А вот котов и кошек, - точно со всего посёлка собрала. И всех,  даже кошек, Васями зовёт. Чулков случайно одного Васю застрелил, так второй год не показывается.  Помнишь? – Обратился Рыжий к Белову.
  -  А ведь случайно застрелил. Во время охоты один патрон дал осечку. Он его не вытащил из ружья,  и пока ехали до бабули, просто так, от нечего делать, всё щёлкал. Взведёт, щёлкнет курком. Говорил я ему, что и палка стреляет раз в году, не верил. Приехали. А в гостевой комнате, на печи, здоровенный  котяра  лежит, ну Юрка и прицелился в него.  Тот нервничать начал. А Юрка: Не бойся, Вася, - говорит, а сам раз  на курок – и выстрел. – Белов сурово посмотрел на нас, - Нельзя с оружием играть. Опасно. Мы, правда, быстро всё убрали.  Печь отмыли, отскоблили, подбелили, где надо. Не докопаешься. Селевёрстовна в это время  ходила за черемшой. А вечером заходит к нам и сразу к Чулкову: Ты чёрного Васю не видел? Тот  со страху  сразу заикаться стал.  Не-е, говорит, -  а сам чуть ли не трусится. Бабуля вышла, хлебнула видно чего, и  вновь заходит.  А Толян в это время решил гитару настроить, сидит колки тянет. А она  прямо с порога: “А-а, да ещё и с гитарой!  Быстро вон отсюда!”.  Пришлось у костра ночевать, комары сволочи зажрали. – Подытожил Белов невесело, после небольшой паузы.
 Так за разговорами, незаметно, мы подъехали к посёлку.
  Прямо у въезда, сразу за хиленьким, видавшим лучшие времена  мостом,  -  высились разделочные цеха, складские помещения,  и огромные, стоящие “на попа”, цистерны. Что виделись сторожевыми башнями средневекового замка  на фоне дальних гор и моря. Во многих до сих пор был китовый жир. Густая, тягучая чёрная масса. Мы проверяли. Да и в складских помещениях сохранились остатки былого промысла. Огромные, скрученные проволокой, тюки китовых шкур, разрезанные на  широкие, с метр, ленты. Деревянные бочонки с кашалотовой амброй, больше похожей на вазелин. Мешки с окаменевшей и порыжевшей от времени солью. А во дворе; выбеленные ветром и дождями рёбра, позвонки гигантских морских животных, что когда-то обрели здесь вечный покой.
  Сам посёлок, за малым исключением, был  полностью разрушен. Остатки фундаментов жилых домов и бараков. Кирпичные россыпи, где раньше стояли печи и бушующий  зелёным пожаром бурьян, что скрывал многое от наших, жадных до всего глаз. Тем не менее, дом Селиверстовны, не смотря на окружающий  бедлам,  был целехонький. Возле него небольшой огород с  цветущим картофелем и овощными грядками. Кусты смородины и крыжовника. Уж совершенно неожиданная идиллия среди разрухи и развала. Но моё внимание больше привлекал забор. Спрыгнув с Монгола, я подошёл поближе и пригляделся. И было к чему. Между пролётами столбов была натянута проволока в несколько рядов и плотно, без малейшего просвета, переплетена китовым усом. Гибкие, широкие  светло-коричневые пластины с бахромой по краям поднимались к небу частоколом, суживаясь вверху, как острые зубы акулы.
  Следом за мной, спешились все. Спутали передние копыта коней и отпустили их на вольные хлеба. Пока шли к крыльцу по подгнившим доскам настила, я всё глазел по сторонам.
  - Смотри! – Толик тронул меня за плечо и кивнул на грядки.
   И там было на что посмотреть. От тропинки с ветхим тротуаром,  грядки отделял невысокий, с полметра высоты, импровизированный заборчик, изготовленный из положенных друг на друга мин от миномёта. Которые мы называли шестикрылками, по количеству стабилизаторов хвостового оперения. В это гряде, даже на первый взгляд, было пару тонн смертоносного груза. Ржавые, пузатые болванки наполненные тротилом, даже без взрывателей, что я успел заметить, сами по себе уже несли опасность непроизвольного взрыва от случайной детонации. Мины, судя по клейму – выбитые иероглифы у стабилизатора – были японского производства. Таких “подарков” со времён освобождения Курил, на островах было более чем достаточно.
  Здесь я прерву описание, ради некоторых подробностей. Да, земля Южных Курил была буквально нашпигована оружием и боеприпасами. Мы находили танки и самолёты в непроходимых бамбуковых зарослях. Доты, склады с продуктами, с амуницией и оружием, вполне пригодным для использования. И сюда, в этот посёлок мы приехали, совсем не ради  Селивёрстовны. Может только я один жаждал встречи с ней. Мы приехали ради поиска японской береговой батареи гаубиц, скрытой где-то в зарослях стланика и бамбука на небольшом плато Пирог у подножия вулкана, откуда прекрасно просматривался, а значит и простреливался пролив, соединяющий бухту с открытым океаном. К слову замечу, в наше время эта горловина, так же была под прицелом  береговой батареи, но только с противоположного берега.
  Эту батарею гаубиц искали многие. Кто-то возможно из взрослых уже и нашёл. Если разобраться, то вполне допустимо, что  эта батарея была не более, чем просто выдумка. Миф. Но её искали, и мы в том числе. И совсем ни ради боеприпасов. Ни ради, брошенного в спешке, при отступлении, оружия. Нам нужны были прицелы. Мы в это время читали книги. Много читали. Жили с Робинзоном на острове, пробивались с золотоискателями на Клондайк и отправлялись к неведомым берегам с флибустьерами. Бредили прериями и джунглями, как наверно, почти все мальчишки того времени. Мечтали о полётах в космос. Хотели видеть звёзды поближе. И многое в этом мире любили. Рано повзрослевшие, в большей мере предоставленные сами себе, мы росли и узнавали окружающую реальность, не только по книгам, но и по прикосновениям к ней. Иногда это было светло и радостно, иногда очень больно. В прошлом году погибли двое наших сверстников, -  подорвались при переносе снарядов. Одному из знакомых оторвала  руку – взорвалась граната. И мой младший брат получил несколько осколочных ранений. Они со своими друзьями взрывали небольшие снаряды от противотанкового ружья в костре,- взрыв запоздал, - он решил проверить и подошёл ближе. И как это иногда случается – боезапас сработал. Госпиталь, вертолёт и долгие месяцы лечения.
  Селевёрстовна встретила нас довольно приветливо.
  - Проходите, мальчики в дом. Располагайтесь. С вами новенький. Как звать вас, юноша?
  - Витька! Поэт наш. – Влез Рыжий, пока я подбирал слова для ответа. Мне бабушка сразу понравилась. Всё, что о ней рассказывали, осталось где-то за кадром. Передо мной стояла пожилая женщина, опрятно одетая и очень внимательно смотрела на меня.
  - Поэт. Проходи поэт, будешь гостем. – Сказала Селивёрстовна и вошла в дом.
  Когда распаковали рюкзаки, заняли койки, я, схватив удочки,  убежал на небольшую речку.
  Клевало просто замечательно. Кунжа, мальма, таёжная форель и краснопёрка, которую многие и за рыбу не считали – больно костлявая, - но я любил. Я был не только рыбаком, но и знатным рыбоедом. Когда рюкзак прилично потяжелел, я вернулся к месту ночёвки. Коты и кошки, почуяв добычу, вмиг окружили меня во дворе. Я вытаскивал из рюкзака самую мелкую рыбёшку и кидал страждущим. Для которых, сразу же, стал другом.
 На крыльцо вышла Селиверстовна  доброжелательно посмотрела на меня и сказала с улыбкой:
  - Балуешь ты их, юноша. Теперь они будут за тобой ходить табуном. Заноси рыбу в дом, завтра ухи сварим.
  Вечером мы зажгли свечи.  Выпили разведенного спирта в компании с Селивёрстовной. Начались разговоры “за жизнь”, но хозяйка в них не участвовала. Она смотрела на пламя свечи и думала о своём.
  Я вышел на улицу. Небо было усеяно звёздами, что случается редко. Итуруп – это страна туманов. Я не думал о завтрашнем походе. Просто смотрел в звёздное месиво, просто смотрел сквозь ослепительный, сияющий фон. До головокружения.
  Скрипнула дверь и кто-то встал рядом со мной на крыльце. Это была Селивёрстовна. После долгой паузы, она вдруг неожиданна произнесла:
Ночь распростерлась надо мной
И отвечает мертвым взглядом
На тусклый взор души больной,
Облитой острым, сладким ядом.

  Я вздрогнул и повернулся к ней. Мне показалось, что в этих словах мне открылась пронзительная боль, безысходная тоска… и восторг.
  А она помолчала, затем сказала, уже обращаясь ко мне, а не к звёздам.
  - Не смотри, юноша, так пристально в звёздное небо. Это опасно. Можно заболеть. Иди спать. А я постою здесь одна.
  Она помолчала и  затем добавила, пристально глядя на меня:
  -  Сегодня, седьмого августа, ровно пятьдесят лет назад умер Саша. И он любил смотреть на звёзды. Мы часто об этом говорили с ним.

  Утром, с рассветом, мы покинули этот дом. Дом, на самом краю огромной Империи, у самого дальнего моря…
  В этот же год, я уехал с  Итурупа. И как хотелось бы надеется, что не навсегда.
  Мы в тот раз не нашли батарею гаубиц на плато Пирог. Да и не очень она была нам нужна, как я понимаю теперь. Годы прошли, как на едином вздохе. Но я помню всё в мельчайших подробностях.  Словно всё было вчера. Помню солёный ветер в лицо, пьянящий запах трав… и море.
  Теперь я знаю, кто умер в тот день. Чьи строки стихов, я услышал из уст, как многие считали тогда, полоумной старухи. Но, увы, поздно… А ведь я мог многое узнать. Настоящего и истинного. Увы…

13 января 2011 г.
с. Никольское