Выезжали ночью из Москвы, с Ленинградского вокзала поездом Москва-Мурманск до Кеми. Приехали немного рановато, нашего поезда ещё не было. Чтоб не толкаться с пассажирами других составов, отошли к единственной пустой платформе, в её начало, к табло, на котором вскоре зажглось объявление, что именно отсюда отправится нужный нам поезд. Подруге захотелось полистать и купить журнальчики и пройтись по немногочисленным вокзальным киоскам, она растворилась в неоновом свете ночного вокзала, а я остался стеречь сумку.
Мимо проходили люди и кто-то из них явно воображал на мне шапку железнодорожника и тогда эти кто-то почему-то спрашивали меня: «а почему нет поезда?». В совершеннейший ступор ввёл меня вопрос, а какова нумерация вагонов состава –
это вопрос о поезде, который ещё не подошёл. Я же хрюкал в ответ и с интересом разглядывал граждан.
Наконец подошёл поезд. Подошёл он к началу платформы вагоном номер 16, за которым следовал вагон номер 10. Билет у нас был в вагон номер 12, поэтому нервно зашагал вдоль состава, надеясь отыскать 12-ый. Не нашёл, с десятого по первый вагоны стояли по порядку. Разыскал начальника поезда, высокого кавказского мужчину в светлой отутюженной форме. Удивила его реакция на мой вопрос о том, где 12 вагон.
- А вы к проводнику обращались?
На мой ответ, что я обращаюсь не к проводнику, а к начальнику поезда, он отвёл меня к вагону, в окне которого красовалась большая табличка с номером 10, объяснив, что это и есть 12-ый вагон. Таков приказ его начальства, а математик Перельман пусть отдыхает. Чудеса не закончились. Черноглазая, черноволосая проводница забрала наши билеты, но дала нам билеты на имя каких-то Пульцерманов. Мы обалдело зашли в купе с пульцермановсими билетами и в полумраке тусклого освещения стали ждать дальнейшего, не обращая внимания на грязноватые пол и стол нашего помещения. Через какое-то время вагон заурчал и медленно-медленно поезд тронулся. Заработала вентиляция и вначале сильно запахло, типа, анашой, но потом пошёл относительно чистый воздух. Зашла проводница, весело оторвала корешки от пульцермановских билетов, вернула наши билеты, у которых тоже были оторваны корешки и только после этого акта, мы, наконец, поняли, что наконец-то легализованы в купе, честно выкупленным нами ещё три недели назад. Осталось неясным, причём здесь были Пульцерманы и зачем понадобились две пары билетов, но мы не сильно озаботились по этому поводу, вытерли стол и принялись отмечать начало нашей поездки винцом и черешней. А что ещё делать в медленно двигающемся поезде?
Надо сказать, что поезд постоянно стоял, поедет-поедет неторопливо и встанет. Казалось, половину отведённого на поездку времени, поезд не двигался. Кстати, тоже самое происходило, когда мы недавно ездили в Псков. Видимо, на Октябрьской железной дороге существует очень много поездов с мигалками, ведь на автомобилях мигалки в этой стране можно, почему на поездах нельзя? В любом случае организация движения ниже всякой критики, уверен, если бы поезд равномерно ехал со своей средней скоростью, дорога занимала бы в полтора раза меньше времени. Но до этого, очевидно, никому нет дела.
Тем не менее, как-то двигались. Перед путешествием я закачал в коммутатор десяток фильмов. К моему ужасу только один из них удалось посмотреть, другие андроидовские проигрыватели не смогли одолеть. Слава Богу, догадался взять ещё аудиокнигу, так что однообразный болотисто-лесной пейзаж за окном мы скрашивали по-старинке хорошей литературой.
Днём была длительная остановка на каком-то полустанке, находящимся рядом с электровозным депо, меняли, наверное, локомотив. Поразила удивительная сговорённая организация многочисленных торгашей, снующих вдоль поезда среди вышедших на воздух пассажиров. Пластиковый стаканчик земляники продавали за 100 руб. От нечего делать я стал торговаться, стало интересно, могу ли сбить цену. Удивительно, но торговцы цену не снижали: несколько раз предлагал купить весь товар, например все имеющиеся у продавца стаканчики, например, 20 штук за 1400 рублей. Ни в какую они не уступали. Мне показалось, что за тем, чтоб торговцы не падали в цене следило несколько кавказских людей, на их пальцах я заметил перстни из жёлтого металла. Кавказцы очевидно были единственными удачливыми рыбаками в округе – они за верёвочные ручки носили прямоугольные, плоские деревянные лотки, устланные в один слой копчёной рыбой. Когда они предлагали рыбу, то свои лотки ставили на заплёванный асфальт перрона.
Кажется, этот интересный перрон был незадолго до знаменитого городка Кондопога, где однажды местные взбунтовались против притеснявших их чеченцев - беженцев из бунтующей Чечни. Из окна вагона Кондопога представилась множеством стандартных девятиэтажек и показалась аккуратным и чистеньким местечком.
Переломной точкой в однообразии дороги стала Сегежа – перед этой станцией закончился унылый ровный болотистый лес. Началась череда больших озёр, живописных лесочков, на полянах и опушках которых валяются огромные гранитные валуны.
Вот под такой пейзаж, периодически подрёмывая, ночью мы добрались до городка Кемь. Нас встретила белая ночь и тишина. Было тепло, во всяком случае, мой торс прикрывала лишь одна футболка, и пока я не мёрз. Удачно пристроились на автобус, приехавшим за группой туристов из нашего поезда, и на нём доехали до посёлка, где была пристань, у которой стояло несколько катеров, ждущих утра, чтоб отправиться на Большой Соловецкий остров.
Отправились в гостиницу, но по дороге решили номер не брать, а погулять по окрестностям, было интересно, да и до отхода первого катера оставалось всего два с половиной часа. Только мы приняли такое решение, резко похолодало, так что пришлось одеть всё, что было тёплого: рубашку, свитер, непромокаемую куртку. Заморосил дождь. Погода совершенно не испортила настроение, поскольку ночь, светлая, будто день и впервые увиденное Белое море рождали восторг. Поразило то, что Белое море оказалось действительно белым, а вода в нём ледяная и показалось более солёной, чем та, что я раньше встречал в других морях.
Через два часа, в хлюпающих от воды кроссовках, озябшие, но довольные мы вернулись на пристань, где толпа туристов и паломников готовилась забраться на первый кораблик. А дальше пахнуло говницом от отморозка. К нашей разношёрстной толпе подошёл юноша в форме охранника и стал требовать по пятьдесят рублей, объясняя это тем, что береговая полоса и пристань это частная территория в разрез федеральным законам, и раз мы здесь, то надо платить, естественно без всяких кассовых аппаратов и квитанций. Я платить не собирался, и очень захотелось хорошим ударом уронить мальчика в море, но он спас себя и очевидно сохранил благополучие нашего путешествия, поскольку не стал обращаться ко мне по поводу береговых взносов. Возможно, он углядел копытца в моих мокрых кроссовках или дьявольские рожки на красивом лбу моей подруги, а, может, толстая золотая цепь на моей шее шепнула ему о моей неплатёжеспособности, но вьюнош обошёл нас. Приставал он, выборочно, выбирая слабых тётенек. К сожалению, заступиться за униженных и обираемых я не посчитал возможным, поскольку любое заступничество привело бы к общению с местной милицией, что в нашем обществе крайне не желательно, да и народ начал взбираться на судно. Мы поспешили на катер, чтобы занять места.
Катер назывался Николай Чудотворец. Он имел явное отношение к знаменитому Соловецкому монастырю, поскольку к его мачте была прикреплена икона Святого Николая, а в помещениях на стенах были иконы. На катере было два места для пассажиров: каюта с окнами и двумя дверьми, выходящими на палубу, из этого помещения можно было попасть вниз, в трюм с маленькими иллюминаторами, но зато с диванами обитыми дерматином. В этом нижнем помещении кусок переборки был расписан ликом Христа.
Мы попали в нижнее помещение. Народу набралось много, было сыро, и в считанные минуты воздух насытился влагой, образующейся из-за дыхания людей, и микрокапельки из воздуха стали всюду конденсироваться. На диванчиках рядом с нами разместилось несколько детишек – учащиеся воскресной церковной школы. Я с ними разговорился, узнал, что они из карельской деревни, которая располагается, видимо, недалеко от границы с Финляндией, поскольку к ним часто приезжают финны на рыбалку. В классах у них учится всего по 2-10 человек. Животноводство в деревне погибло, а корпуса коровника, построенного в советские годы, растаскивают на кирпичи. В собственных хозяйствах тоже почему-то не держат коров, но один мальчик рассказал, что у них есть несколько коз. По словам детей в деревне также особо не пашут, а сельским хозяйством занимаются только на собственных подворьях, чтобы выживать. То есть полный развал производства. А ещё к ним часто приезжают люди из некоего рабочего поселка, для того чтобы собирать галлюциногенные грибы на одном из заброшенных полей. Тогда в деревне становится страшно и надо прятаться. Телевизоры в семьях древние, кинескопные, а на всех ребят был один плёночный фотоаппарат – старая дешёвая мыльница. Дети мне понравились, и речь у них была не хуже, чем у московских мажоров, даже лучше, поскольку не загажена сленгом. Поразил один мальчик, которого я вначале принял за девочку и обратился как к девочке. Остальные дети засмеялись и сказали, что его все путают с девочкой, а его бабушка так и зовёт его «моя девочка». То есть дураки родители во главе с бабкой готовят из пацана трансвестита и это происходит в глухой карельской деревне. Сумасшедшие.
Началась сильная качка, так, что волны стали снаружи захлёстывать иллюминаторы нашего помещения. Мальчик-девочка начал блевать, к счастью не на окружающих, а в заранее поданный ему длинный, узкий блевательный пакет из белой бумаги . Остальные ребята явно устали болтать со мной и начали соловеть от качки, поэтому я отправился наверх. Поднялся в верхнюю каюту, где народу было не меньше, чем у нас внизу. Оказалось, что здесь был монах, он читал молитву и что-то пел, а люди ему подпевали и крестились. Полюбовавшись на эту экзотику, вышел на палубу и начал терпеть обжигающий холодом ветер, размышляя о доблести викингов и поморов, которые на ладьях, без возможности обсушиться, зная, что попади они в воду им останется жить считанные минуты, бороздили это суровое море. Это не в Эгейском море подвиги совершать, это много доблестней, это действительно круто. Когда от холода заболели кости в голых кистях рук, зашёл в каюту с читающим молитвы монахом, спустился в трюм. В нашем помещении половина народа заснула, мальчик-девочка продолжал блевать, пакет у него наполнился и он делал спазматические движения над его краем, так что было не понятно блюёт ли он всё ещё в пакет или отхлёбывает из него, чтоб немного опустошить. Какая-то тётечка открыла книжку, кажется Псалтырь, и начала очень громко, нараспев читать псалмы. Многие из тех, кто не заснул, стали ей подпевать. Чуть отогревшись, я взял фотокамеру и отправился на палубу. Так и гулял: из сюрреалистического трюма на ледяную палубу и обратно. А через два с половиной часа небо стало проясняться, и показался главный остров Соловецкого архипелага, где нас ждал тёплый, сухой номер в гостинице, горячий душ, а затем много приятных приключений, но рассказ о них за рамками моего повествования.
Что касается дороги обратно, была она не очень информативна, поскольку возвращались самолётами. Вначале с острова до Архангельска летели самолётом Ан24. Интересно, что покрытие аэродрома на острове выстлано из состыкованных впритык ребристых металлических листов. Никогда до этого такого не видел. Лётчики классно подняли и посадили машину, юная стюардесса была мила, да и летели не долго, может минут сорок всего. Но вот когда прилетели в Архангельск почему-то сидели в стоящем самолёте с выключенной вентиляцией минут двадцать. Было крайне душно. Один большой и ширококостный дядька с местным акцентом даже начал бузить по этому поводу, видать, он хуже, чем другие переносил гипоксию из-за своей комплекции. Но претензии дядя выражал беззлобно, с юмором, потешил себя и окружающих.
Второй перелёт прошёл на «Боинге». Вообще без сучка и задоринки, гладко, так что и вспоминать нечего, кроме благодарности перевозчику. К слову сказать, показалось, что не гостеприимны поморы. Суровы они и, кажется, слегка презрительны к путешественникам. Особенно это показалось в Архангельском аэропорту, но стоит ли это обсуждать, если нам чётко зарегистрировали наши билеты и благополучно довезли до трапа самолёта?
А скоро я собираюсь в автомобильное путешествие на юго-запад России. Сейчас вот собираюсь с духом. Кажется, есть необходимость в концентрации духа и воли, поскольку помимо существующего зла на дорогах, зачастую реальную опасность представляют гаишники, или как их нынче называют, – полицейские инспектора дорожного регулирования, кажется. Недавно два таких инспектора показали себя мне во всей их продажной душонке. Менее, чем в 6 километрах от московской кольцевой дороги, на светофоре при выезде из города Люберцы на федеральную трассу под названием Ново-рязанское шоссе, в разгар дня, два люберецких коршуна, лениво позёвывающих у своей служебной "девятки", остановили мою машину и попросили проверить документы, а я сдуру безропотно протянул свои документы офицеру, даже не поинтересовавшись их удостоверениями, поскольку торопился и никаких правил ни на йоту не нарушил. Спешил, думал о делах, не почувствовал плохого, а интуиция меня подвела. Старший лейтенант, назвавшийся Максимом Гуцериевым, документы мои не вернул, но начал длинный неторопливый монолог, что им инспекторам плохо живётся, бедно. Работают много, а получают мало, а жить хочется богато и ничего не делать, поэтому надо им приплатить. На моё недоумение с чего бы я должен им платить, оно сказало, что я пьян, точнее оно понимает, что я не пьян, но то, что я пьян у него есть свидетель – второй инспектор. Второй вымогатель в форме с бабье-обрюзгшей фигурой был одет в светоотражающий жилет, так что звания его не увидел, но офицер по имени Максим звал второго Семён Семёнович. Логика у ментов казалась интересной и неоспоримой. Максимка сказал, что он не вернёт мне документы, пока я не проеду с ним на освидетельствование в диспансер на предмет алкогольного или наркотического опьянения, где возможно пьяным меня не признают, но я всё равно проведу достаточно много времени вдали от своей машины, которую придётся бросить там, где они меня тормознули. Более того, второй, называемый Семён Семёновичем, останется у светофора, огни которого будет регулировать, так что, когда я вернусь, я наверняка увижу много дефектов на своей машине и ремонт с нервами будут стоить дороже, чем откупиться от них сейчас. Охренев от таких речей я принялся набирать 112, чтоб позвонить в центральную диспетчерскую МВД и через них разбираться с произволом. Менты переглянулись, попросили меня сделать паузу и принялись убеждать, что даже если вмешаются офицеры из центрального аппарата, они всё равно меня не допустят до управления автомобилем, поскольку будет свидетельство, что я пьян и по любому мне придётся ехать на освидетельствование, то есть оставить машину. А как только машина окажется вне поля моего зрения у неё возникнет очень много повреждений и скорее всего она вообще сгорит, ведь автомобили горят быстро. И всем нам было понятно, что офицер, назвавшийся Гуцириевым, не шутил по поводу сценария грядущих событий. При этом, в своей алчности он опустился до тысячи на рыло, то есть захотел обобрать меня уже всего только на 2 тысячи рублей. Стал хныкать, что 2 тысячи рублей – это пустяк, поскольку, например, даже не пристёгнутый ремень стоит 500 рублей, ведь он такие деньги не считает, и для меня цена вопроса должна быть незаметной и всё в таком духе. Что я жадина, ведь другие легко отдают свои деньги и едут себе дальше. Я был в охренении, не подобрать другого слова от откровений реального полицейского России 21 века. Только, слушая алчные стенания Максима Гуцериева, я до конца чётко осознал, что менты-полицейские рассматривают граждан исключительно как безропотный механизм для набивания своих карманов деньгами. То есть я попал в историю, где вживую играют сценку из ещё советского анекдота, в котором у милиционера спрашивают, что, мол, за зарплатой не приходишь? А он в ответ отвечает: так мне вы пистолет выдали, и я это понял, что крутись, как хочешь, ну я и кручусь, так зачем мне ещё и зарплата? Под запах серы и дикий утробный хохот из Ада, под аплодисменты всего Мира, победившего СССР в Холодной войне, всесильный Мент, завидующий честно заработанным деньгам людей, их минимальному благополучию, объявляет пиzдец будущему России. Сварганена лицемерная система у которой нет будущего, которая убивает страну.
А какое отношение имеет описываемая история с люберецкими дорожными полицейскими к Соловкам? - спросит пытливый читатель, добравшийся до этих строк. А я отвечу, что прямое, поскольку описываю я здесь картинки русской действительности начала XXI века, которые видел, слышал или вспоминал во время своего путешествия на Соловецкий архипелаг. На островах мне уже было не до воспоминаний, поскольку благостных впечатлений было куча, тем и занят был. Но с одним случился облом, с рыбалкой. До кучи я собирался покидать спиннинг с катера за соловецкой знаменитой селёдочкой и треской. Поесть местной свежей рыбы охота было. Не случилось. Все капитаны катеров единогласно утверждали, что на рыбалке только потрачу время, не подошла ещё рыба к островам в момент, когда мы там были. Так что о рыбалке я только помечтал, но после описанной дорожной истории, когда я вспоминаю о рыбалке, мне очень хочется накормить пригоршней крючков двух ментов из Люберец. Видимо, лично я их так и не накормлю крючками, но чувствую, что они их обязательно заглотят. Ведь Бог видит всё, по крайней мере так говорят попы и монахи, контролирующие нынче Соловецкий архипелаг.