Заплавился Якон Гаврилов.
Хрен по земцу пустив, запарился.
Солнце подарочно бытовавшее с зари до мари выветрилось вон,
и спустило добрый хомут шкалых распарок жгучего серпантина,
на смотровую пролысину Якона Гаврилова.
Прожигая остатки здравого разгильдяйства без устали на тавро.
Влажный студень пота растекся букашками чеканутых веснушек по окормкам безволосого плаца яконской борозды и «охломя» создавшись в парок безвольно засох под кожух.
Суханькая, белая от выстраданной соли лужица оттесняла мысли со лба, и смотрелась хлипко.
А немой «птирадактель», перемощенный за тридцать тысяч летов под балабольную ворону, каркнул сверху на колосящееся в ухватах пыжи пшено и поносился на одном месте с пятак минуток, чтобы не забыться по нужде и не взмокнуть от переусердств.
Якон втянул потуже «прожарклого» воздуха золотой кусок и погладил вороного, трехгодичного коня Сапрагу.
Потом Якон пожевав конец буденовки вскочил на педаль уступа пера и с пяточными криками "Хая Мая" рюхнулся Сапраги на спину, от чего необъезженный свободокормилец, брызнул в сторону стягаться впопыхах и Якон сперепалу переделав два кружка через себя окунулся в свежесдобренное окучеванное брызгало.
То есть, по заглушенному мохняк.
Закошлатившиеся жопариками светлого звездного серебра простудились наружу и забегали очумляя Якона на прозрение, которого не наблюдалось с рождения коня Сапраги.
И которого тундра, холодная и красивая тундра встретила распахнув душу, надевая на гриву конскую ангельскую свободу полета.
Дым сволочной и бездольный задел кромки вех, и потерялся на верхушках елей, так же быстро как и нашелся.
Якон Гаврилов опомнился, мяукнул по белячьи на порты брюк и корчась, под белогвардейца пороился мыться в речку Гелайку, что на горбатых горах движется.
Вот такая байда.