Странная ночь
эпизоды из военного времени о жизни в тылу.
.
СТРАННАЯ НОЧЬ.
1942-й год. Декабрь.
Этой ночью меня разбудил детский плач. Я подумала, что плачет мой младший брат, но он крепко спал рядом со мной. Спала я с братьями на полатях. У меня два брата – Толик и Вовочка. Толику 4 года, он на два года младше меня, а Вовочке и двух лет нет. Спали мы на полатях потому, что вверху теплей, а еще потому, что у нас на всех была одна комната. Все – это: мы трое детей, мама, бабушка и раненый, которого подселили к нам из госпиталя. Раненого подселили потому, что в госпитале не хватало мест и ходячих раненых размещали по квартирам.
Раненый спал на топчане, бабушка спала – на кровати, мама – на русской печи, а мы – на полатях. На полатях мы не только спали, но и жили: ели, играли, и сверху наблюдали за взрослыми. Вниз спускались только умыться и на горшок. Гулять не ходили, вернее – ходили, но только один раз в неделю – в субботу перед баней. В остальные дни взрослым было не до нас.
Мама работала гл. бухгалтером в Заготзерно (военный объект), домой приходила очень поздно, а иногда и не приходила - оставалась на ночь на работе – все сотрудники лопатили зерно на элеваторе, если тот по каким-то причинам останавливался. У бабушки много дел было по хозяйству: наколоть дров, истопить печь, что-то придумать и приготовить поесть, стирка, уборка, снег отгрести от крыльца и т.д. И еще она готовила настойки и бальзамы из трав для раненых и раз в неделю отвозила в госпиталь. Госпиталь был далеко около 3-х километров от нас, летом она ходила пешком, а зимой ее возил наш сосед Спиркин на своей корове, запрягая корову в сани как лошадь.
А по субботним дням бабушка с женой Спиркина топили баню для нас и для них. Когда баня хорошо нагревалась, над каменкой развешивали одеяла и матрацы – прожаривали от насекомых. А нас снимали с полатей, одевали, как могли, и выводили во двор. Там мы бегали, барахтались в снегу, катались на санках, а потом нас отогревали и мыли в бане и опять на неделю отправляли жить на полатях.
Так вот, проснувшись от детского плача и убедившись, что мои братья спят, я отдернула занавеску, отделявшую нас от внешнего мира, и увидела странную картину. На столе в пеленках лежит маленький ребенок, а бабушка смазывает его своими целебными мазями. Было видно, что его только что искупали. Рядом стоит незнакомая женщина с бутылочкой молока в руке, на бутылочке соска - значит ребенок совсем маленький. Топится печь, мама хлопочет у печи. К нам идет запах вареной картошки и еще чего-то очень вкусного.
Вот, бабушка взяла у женщины бутылочку с молоком и стала кормить ребенка, а ей сказала: «Иди, мойся, баня готова, одежду свою оставишь в бане на полу, вот возьми мой теплый халат, его оденешь, как помоешься. Сверху накинешь мою шаль. Тут рядом, добежишь не замерзнешь». Женщина ушла. Накормив ребенка, бабушка положила его на кровать, а сама стала вытаскивать вещи из своего сундука: шаль, теплую юбку, свитер. Потом взяла две простыни, порезала их на лоскуты и сказала: «Это - на пеленки, а эти две - ей на портянки. Александра, твои валенки придется ей отдать, тебе потом Спиркин скатает, а пока в моих валенках походишь. Ей-то мои будут очень большие – ноги сотрет».
Вернулась женщина из бани, бабушка налила ей травяной чай и сказала: «Пей, и уже надо собираться. Твою одежду мы попытаемся выжарить в бане, уж очень много в ней вшей, постираем, может быть, она еще кому-нибудь послужит. А оденешь мою, вот тебе теплая юбка, свитер и шаль. Сверху наденешь свой арестантский халат, и никто ничего не заподозрит.
Раненый сидел на топчане, смотрел на эту суету, качал головой и тихо говорил : «Вы очень рискуете, очень; если кто-нибудь узнает и донесет – все загремите в лагерь».
Бабушка рассердилась: «Ты не донеси, а соседи, если и видели дым из трубы, ничего не поймут. Скажем, что баню топили, потому, что Спиркин валенки катал, срочно валенки понадобились – в колхоз везти. А печь рано затопили, потому что холодно - мороз большой, дети и раненый мерзнут. Найдем, что сказать…. А лагеря я не боюсь, я в нем в свое время уже побывала…. В случае чего, все на себя возьму».
Бабушка быстро укладывала в вещевой мешок продукты: кусочки жмыха подсолнечного, варено-сушеную сладкую свеклу (она у нас была вместо конфет), пресные лепешки, сделанные из пшенной каши, вареную картошку, соленые огурцы и несколько вареных яиц. И все приговаривала: «Господи, и положить-то нечего. Бедная, бедная Паша, как же ты там будешь? Что же это такое творится на белом свете и где же это справедливость–то заблудилась?... Лепешки распаривай горячей водичкой и давай малышу, они сытные – на молоке, не будет горячей воды, можно и в холодной размочить»
Женщина оделась в бабушкину одежду, а сверху надела серый халат и стеганую серую фуфайку. И обулась в мамины валенки. Накрутить на ноги портянки у нее не получилось, и бабушка отдала ей свои вязаные носки. Ребенка завернули в пеленки из бабушкиной простыни, потом в Вовочкино байковое одеяльце и положили в чехол, который мама быстро сшила из теплой ватной безрукавки раненого. А ему бабушка пообещала сделать новую безрукавку из овчины.
Зашел Спиркин, весь в снегу, очень сердитый и сказал: «Сани поданы, корова готова. Шевелитесь побыстрее, надо успеть до рассвета. Ох, Никаноровна, ты конечно баба умная, но иногда поступаешь неразумно. Помогаешь одной, а рискуешь многими и меня втянула в это опасное дело. Если попадемся, или кто донесет, страшно подумать, что будет. И с твоими дочерями и внуками, и с моими тоже, а у меня их восьмеро, кому они нужны будут без меня?... А ей что? Ну, помыла ты ее, потеплей одела, накормила, а дальше-то что?.. Ведь в телячьих вагонах грязно и холодно, кормят их один раз в день – вода, да кусочек черного хлеба, и то не каждый день. Все равно они не доедут, либо замерзнут, либо с голоду помрут – путь-то далекий до Нарыма, а может и еще дальше куда везут» .
«Не каркай Спиркин, без тебя тошно. Бог милостив – Он поможет. В библии сказано, что сиротам помогать надо, а у нее никого родных нет. Мы поможем ей, а Бог нам – благое дело делаем… Доедут, одеты они тепло. А ты самогонку принес?»
«Обижаешь. Вот четыре бутылки, как говорила: три - охране и одну - ей». Бабушка взяла у него одну бутылку, завернула в полотенце и положила женщине в мешок с продуктами: «Будешь греться в дороге, и вот еще бутылка с бальзамом, пей по глотку три раза в день, он поможет тебе выжить и будет молоко в груди для ребенка».
Стали прощаться, женщина плакала, мою маму называла сестричкой и просила прощения, а бабушку называла мамой, и все говорила, что она их век не забудет и всю жизнь будет за них молиться. Бабушка оделась, взяла мешок с продуктами, женщина – ребенка и они вышли вслед за Спиркиным.
Стало тихо. Мама тяжело опустилась на стул: «Ноги не держат, внутри все дрожит от страха и усталости. Господи, помоги им, спаси и защити». Раненый налил маме чай, потом себе и сказал: «Жалко бедную. Молодая, красивая и такая страшная судьба. За что ее так?»
И мама рассказала историю Паши. Паша – это падчерица моей бабушки и мамина названная сестра.
Бабушка, сразу после гражданской войны, была арестована и сослана в лагерь «Нарым», за то, что ее муж, а мой дед был офицером и сражался за Отечество в армии Колчака, за что был очень жестоко казнен. Из лагеря бабушке удалось бежать – помогли добрые люди. И она скрывалась в санитарном поезде - госпитале – помогала ухаживать за ранеными. Потом вышла замуж за врача этого госпиталя и жила у его родителей, там и познакомилась с Пашей – его маленькой дочкой. Врач этот вскоре, от чего то, умер, и бабушка, взяла Пашу и уехала к своей младшей сестре в Алтайский край.
Когда Паше исполнилось 16 лет, она уехала к родственникам своего отца в Мингечаур, чем очень обидела бабушку. В 17 лет Паша вышла замуж за такого же молодого парня, как сама. Когда началась война, им было по 18 лет. Пашиного мужа сразу взяли на фронт. А так как воевать он не умел, как большинство наших молоденьких солдат (не успел научиться), то почти сразу попал в плен. И сразу же был объявлен предателем. А Пашу, как жену предателя, с грудным ребенком отправили в Сибирь в лагерь на каторгу. Таких «предателей» тогда было очень много.
В каком эшелоне будет ехать Паша, бабушке сообщили Пашины родственники из Мингечаура. А когда этот эшелон пришел на нашу станцию, бабушке сразу же сообщил начальник станции, он был дальним родственником бабушки. С охранниками она уже договаривалась сама, никого не вмешивая. У нас большая станция и эшелоны иногда стояли подолгу. Так, что Паше хоть немного, но повезло.
Мама долго рассказывала и про Пашу и про то, как вместе с бабушкой была сослана в лагерь, ей тогда было всего 12 лет. И еще много страшного про свою жизнь, чего я не знала раньше.
Бабушка вернулась, когда уже рассвело, она была очень уставшая, но довольная. Все получилось – Бог помог. До самой станции им никто не встретился, с охраной бабушка расплатилась самогонкой и валенками, какие одолжил ей Спиркин.
О том, что я этой ночью не спала и все видела и слышала, я очень долго не рассказывала ни маме, ни бабушке. Мне казалось, что так им будет спокойнее. Я видела, что они с нетерпением ждали весточку о Паше от охраны, сопровождавшей эшелон. И часто потихоньку говорили об этом. Ее - то осудили без права переписки.
Я слышала, как Бабушка молилась каждый вечер и просила у Бога всем здоровья, просила пощадить Пашу, говорила: «Ведь он попал по молодости, по неопытности, а ее-то за что, да еще с грудным ребенком? Господи, ведь в этом эшелоне она не одна такая, таких там много, пощади их, дай им терпения и силы пережить эти страшные испытания».
Апрель 2011 год.