Часть 1
Он угрюмо сидел за столом, не обращая ни малейшего внимания на окружающее. Признаться, действительность не обладала какими-либо заметными качествами. Снаружи хлестал проливной дождь, а тьма сгущалась с каждой минутой, изредка разрываемая огненными столбами, внезапно падавшими из этой бездонной темноты. Всё это походило бы на обычный летний ливень, если бы не полное отсутствие громовых раскатов, обычно сопутствующих вспышкам молний.
Тёмный силуэт, склонившийся за письменным столом и скрадываемый мягким светом ночной лампы, уже около часа можно было наблюдать через неплотно занавешенное окно. Однако никто не проявлял особенного интереса к усадьбе, одиноко стоящей вдали от небольшого поселения, будто отделённого от неё узкой грунтовой дорогой. Да и в это время, когда стрелки часов неуклонно приближались к двенадцати, удивительно было бы даже чьё-либо присутсвие в этой местности. Ведь в провинции ложатся рано, не говоря уже о наличии всевозможных суеверий, которые не в состоянии развеять даже современная наука.
Возможно и не лишено оснований одно из таких предубеждений, предписывающих провинциальному крестьянину гасить свет при молниях и безмолвно дожидаться рассвета или конца ночного ливня. Хотя громоотвод изобретён задолго до времени описываемых событий и уже прочно занял своё место в сельском строительстве, похоже какая-то неведомая сила заставляет уважать этот обычай. Ибо уже через четверть часа после вспышки первой молнии, особенно заметной в сумерках, Вам почти не удастся отыскать ни одного огня в окнах провинциальных домов. Приведённое здесь нами "почти" совершенно неслучайно, так как именно в эту ночь неписаный закон был возможно впервые нарушен.
Нарушивший его не чувствовал себя героем, не испытывал он и страха. Он попросту не замечал ни начавшегося ливня, ни приближения полуночи.
Гребенка. 1990
Часть 2
Безрадостные мысли, овладевшие ним с момента отъезда в своё восточное имение вот уже несколько суток не оставляли его. Зачем он уехал? Ведь это похоже на бегство. Отпуск ещё не окончен, иначе бы он был сейчас в столице и водоворот нерешённых проблем не оставил бы ни одного шанса меланхолическим думам. Последнее его знакомство с проживавшей по соседству девушкой грозило перерости в серъёзный роман, чему новая знакомая ни коим образом не препятствовала. Галина была высокой, стройной девушкой, однако её мрачноватая притягивающая красота, подчёркиваемая чёрными слегка вьющимися волосами, спускавшимися почти до пояса, смутно настораживала. Возможно из-за этой неясной, неоформившейся тревоги он спешно выехал ночным экспрессом, оставив прислуге записку, в которой поручил отправить начатую работу с первой оказией в его столичную квартиру.
Кроме внешности, одновременно притягивавшей и настораживавшей, Галина ничем не вызывала отрицательных эмоций. Хотя сейчас, после долгих раздумий и воспоминаний, его всё больше удивляло её почти мгновенное согласие остаться с ним наедине в беседке на лужайке старинного фруктового сада, заложенного ещё его прадедом. Согласитесь, такая доверчивость обычно не свойственна молодым девушкам в отношении малознакомых, пусть даже достаточно привлекательных мужчин. Он припомнил, что их встречи происходили как правило после захода солнца, когда обычные для сельской местности дела либо завершены, либо отложены на следующий день. Возможно, именно необходимость заниматься хозяйством не позволяла ей приходить раньше, хотя, может быть, такое время она выбирала не случайно. Он бывал рад отвлечься от своих исследований и они до полуночи просиживали в саду, а затем он провожал её до её усадьбы.
Они никогда не интересовались жизнью друг друга до их встречи и всё, что он знал о ней, он почерпнул из редких, случайных разговоров с соседями. Она была дочерью крестьянина и имела ещё двоих младших братьев. Несколько раз он заходил в их усадьбу и теперь с удивлением отметил, что Галина не была похожа ни на мать, ни на отца. ни на братьев. Мелодичный грудной голос моментально завораживал и нисколько не напоминал добродушно-грубоватый говор её родственников. Хотя в её речи он не припоминал изысканной образованности его столичных коллег, её искренний интерес к его рассказам располагал к беседе и он каждый раз чувствовал непреодолимую потребность всё более подробно излагать стользаинтересовавшие её старинные легенды и мифы.
Странно, что их беседы обычно начинались с созерцания звёздного небы, созвездий столь необычайно ярких в этих западных широтах. Он сравнивал местный рисунок ночного неба с виденным им в его восточном имении. Показывая необычное удлинение созвездия ориона или странное смещение к Млечному пути созвездия Большой Медведицы, он замечал странный блеск в глазах Галины. Лицо её будто бы озарялось внутренним светом, когда он излагал сказания древних греков, давших описания большинства созвездий Зодиака и связавших их с деяниями древних героев. Сейчас у него вызывали недоумение и смущение его повествования о "Цикле Звёзд великого Осириса". Он ещё никогда не занимался легендами древнего Египта. Тогда откуда он мог знать все эти красочные подробности египетских обсерваторий, жуткие детали жреческих жертвоприношений, посвящённых ритуалам захоронений усопших фараонов? Сейчас он охотно бы бросился записывать все свои рассказы о Египте, если бы встретил хотя бы какое-либо подтверждение в исторических источниках. Но для этого ему нужно было бы находиться в столице в бывшей императорской библиотеке, а вовсе не в своём имении, находящемся более чем в ста милях от столицы.
Итак, зачем он уехал и почему он здесь? Он не мог отделаться от воспоминаний о ночных беседах с Галиной. Почти физически он ощущал тепло её тела, её дыхание в каких-нибудь сантиметрах от его щеки. Его правая рука всё ещё хранила память о изгибах её фигуры, прикрытой от ночной прохлады полой его пиджака. Тонкая ткань летнего платья практически не ощущалась на кончиках его пальцев и он мог бы поклясться, что он воспринимает ими каждый бугорок её кожи, всё более превращавшуюся в "гусиную" от холодного ночного ветра. Казалось, ещё мгновение - и осуществятся его самые смелые юношеские грёзы. Возможно, именно о такой девушке он мечтал последние десять лет. Тогда он только и мог, что рассказывать с каждым разом всё более мрачные древние легенды, от которых Галина прижималась к нему всё плотнее и плотнее. Однако незадолго до полуночи нить рассказа ускользала от него и он смущённо убирал руку, отчаянно надеясь, что она не заметила его объятий, благо - в темноте нельзя было разглядеть яркого румянца, разлившегося у него на лице. Но ни по пути домой, ни при следующей встрече Галина ничем не намекала на смутившие его действия.
Сейчас, сидя почти в темноте за письменным столом, он был почти уверен, что она обратила внимание на его прикосновения и почувствовала его желание. Он просто обязан был хотя бы поцеловать её, тогда не пришлось бы столь поспешно уезжать
Яркая вспышка, затмившая на мгновение холодным огнём кабинет, прервала его грёзы. Свет лампы померк в этом потустороннем огне и испуганно задрожал. Он инстинктивно сжался в ожидании оглушительного раската грома. Тишина. Ничего не последовало. Не слышно ни единого звука, ни единого шороха. Ни внутри, ни снаружи - не доносится даже тиканья часов, которые всегда мешали ему уснуть. Пронеслась паническая мысль о том, что, возможно, во всём мире остался он один и больше нет ничего, кроме пятачка, очерченного кругом мерцающего света настольной лампы.
Он дрожащей рукой нащупал и отодвинул занавеску. В тот же миг очередной огненный столб, в полной тишине рухнувший, казалось, в каких-нибудь метрах от крыльца, куда выходило окно его кабинета, осветило ближайшие окрестности подворья. Бледные, мерцающие очертания близлежащей хозяйственной постройки и редкие стволы фруктовых деревьев на мгновенье предстали его взору. Любой предмет имел не один, а несколько нечётких, дрожащих контуров. Одновременно со вспышкой молнии ему почудилось, нет - он был уверен, что явственно осознал далёкий, чуть слышный крик женщины, который даже не был услышан им, а будто бы сформировался в его голове.
"Нет, этого не может быть!" - уверял он себя - "ведь снаружи ничего не слышно - даже шума дождя".
Обычно этот старинный обветшалый дом был полон всяких скрипов и шумов, которые в детстве напоминали ему голоса призраков. Но что мешает ему приоткрыть входную дверь и убедиться, что снаружи нет пострадавших? Ведь в этот час и в такую грозу любой, кому непосчастливилось оказаться возле его усадьбы, мог расчитывать только на него. Нечего и думать, что застигнутый здесь ливнем будет замечен из посёлка. Только на рассвете и только если именно завтра подвезут заказанные им по приезду печной уголь и дрова для камина.
Итак, он подошёл к двери и, отворив её, приготовился усомниться в собственном слухе, расчитывая на неестественную тишину. Часы пробили двенадцать и каждый удар отозвался в его голове оглушающим звоном столичного соборного колокола. Дождя не было, котя вода катила со склона потоком и он тут же вымок от выплёскивавшейся из водостока струи, бившей словно из прорвавшегося водопровода.
"Молния ударила где-то недалеко, скорее всего со стороны калитки" - вспомнил он и поспешил к ограде.
Разряд наверняка должен был попасть в дерево, а самым крупным в его поместье была высокая и ветвистая шелковица, росшая за оградой у дороги к посёлку. Немало повозившись с секретными запорами запасной калитки, которые здесь устроил его дед, он припомнил мудрёное понятие "шаговый разряд", знакомое ему из школьных уроков по физике. Если он не хотел, чтобы его оглушило остаточным электрическим разрядом, впитанным землёй вокруг дерева, куда угодила молния, то не стоило сломя голову нестись к шелковице. Приближаться следовало осмотрительно и по возможности прыжками на одной ноге или держа обе плотно прижатыми друг к другу.
Пристально всматриваясь в окрестности, залитые мраком, он постарался разглядеть толстый в два обхвата ствол шелковичного дерева. Так и есть! У основания ствола еле различимо темнело тело человека. Со всеми возможными предосторожностями он приблизился к дереву. Он притронулся к плечу лежащего, чтобы привести его в чувство, и скорее даже, чтобы самому убедиться. что того не убило молнией. Дождь припустил с новой силой, словно кто-то открыл кран, оглушило раскатом запоздавшего грома и разом зашлись в жутком крике поселковые псы. От неожиданности отдёрнув руку, он привалился к стволу дерева. Прийдя в себя через пару мгновений, он попытался как смог приподнять тело и неулюжими рывками двинулся к дому, ориентируясь на полоску света, пробивавшуюся из двери. Ему помогло то, что собаки прекратили свой истошный вой, и тело оказалось на удивление лёгким. Исцарапаный колючими ветвями крыжовника и исхлёстанный побегами чёрной смородины, кусты которых, как он помнил, должны были находиться в подворье за оградой, но будто бы перемещённые сюда неведомой силой, чтобы помешать ему пройти к калитке, он не только дошёл к ней, но и осознал себя каким-то чудом добравшимся в кабинет.
Он осторожно опустил закутанное в чёрный плащ тело на роскошный ковёр, покрывавший почти весь пол кабинета, и бросился к стоявшему у стены дивану. Его ящики были набиты всевозможным кружевным постельным бельём, разнообразнейшими вышитыми скатертями и покрывалами. Всё это изготовила или получила в наследство его бабка. Вытащенные им огромные отрезки льняной ткани оказались заготовками для скатертей или простыней. Покрыв одной из них диван, он бросился к фигуре, лежащей на ковре, который уже и сам основательно пропитался стекавшей с тела водой и приобрёл довольно жалкий вид.
Откинув капюшон, скрывавший практически всё лицо спасённого, он с удивлением отметил пряди невероятно длинных чёрных волос. Непроизвольным робким движением руки он сдвинул волосы в сторону. Странное оцепенение на несколько мгновений охватило его, пока он всматривался в тонкие, словно очерченные острым пером художника, черты девичьего лица.
"Замёрзла" - подумал он, взглянув на посиневшие губы и бледное, будто восковое лицо.
Что-то знакомое было в этих чертах и это вызвало смутное беспокойство.
Продолжение следует.
Киев. 2003