Давно случилась эта история, во времена присной памяти развитого социализма. Впрочем, социализм к происшествию, о котором хочу поведать, отношения никакого не имеет. К слову пришелся по единственной причине — все мы тогда жили при социализме, малая часть при развитом, остальное же население нашей огромной страны — в развивающемся. Мы были веселыми, беззаботными студентами, совсем, как в известной студиозусной песне: «От сессии до сессии — живут студенты весело. А сессия всего два раза в год». Вот и мы, победно уложив на лопатки на страницах зачеток летнюю сессию, отправились в поход. Старые Уральские горы, уже много веков оберегавшие Европу от окончательного поглощения Азией, располагались сравнительно недалеко от места нашей учебы, билеты были дешевы и мы отправились на Южный Урал, в Башкирию. Мы — это шесть человек, четыре парня и две девушки.
Поход был водным, сплавляться решили по реке Белой. Соорудив большой надувной плот, наша команда пустилась в путь. Белая — река спокойная, без неприятных сюрпризов, сплавляться по ней одно удовольствие. Стояла сухая жаркая погода, на стрежне реки, по которому плыл плот, комарья не было и мы, оголившись до плавок и купальников, предавались праздному безделью. Загорали, читали захваченные с собой книги, играли в карты. Красива природа Урала. Однако до меня столь многие настоящие писатели описали его красоты, что я, дабы не отпугнуть неумелым слогом и без того немногочисленного читателя, не рискую браться за это.
Еще дома, обсуждая маршрут, решили сделать радиальную вылазку, чтобы подняться на самую высокую точку Южного и Среднего Урала, гору Ямантау. (Кстати, на башкирском языке слово яман значит «дурной, плохой»). Отправной точкой было небольшое село с железнодорожной станцией, за давностью лет название его не сохранилось в памяти. По прикидкам вылазка занимала около трех суток. Решив, кто остается в базовом лагере охранять плот и основной скарб — девочки путем мирного соглашения, парни тянули спички — четверо из шестерки, с рюкзаками за спиной, вышли в поход.
Ночевку устроили в лесу. Палатку с собой не брали, легли у костра в спальных мешках. А к полудню следующего дня мы уже взбирались по, местами поросшему травой и деревьями, местами с выходами голого камня, склону Ямантау. Вершина горы, не остроконечная, как Джомолунгма, а словно срезанная, представляла собой плоскую поверхность, размером, как площадь перед горкомом партии в большом городе. Впечатление усиливалось благодаря небольшому бюсту Ленина из бронзы, стоящему на бетонном постаменте. Прикрученная к бетону табличка из нержавейки гласила, что бюст внесен на вершину и установлен группой туристов из Уфы в 1970 году в ознаменование 100-летней годовщины со дня рождения Вождя мирового пролетариата. Посочувствовав бедолагам, которым пришлось тащить на себе не только бронзового идола, но также цемент, песок и воду для постамента, мы внесли свою лепту в виде пустой бутылки из-под распитого тут же шампанского, с вложенной запиской с посланием грядущим поколениям туристов. Наевшись вволю голубики, что плотным ковром густо покрывала вершину, мы двинулись в обратный путь.
Спускаться было не в пример быстрее и легче, и вскорости наша группа углубилась в лес. Вероятно, мы забрали немного в сторону, потому что спуск вывел нас в незнакомое место. Впрочем, направление было верным и беспокойства или нехорошего предчувствия не появилось.
До наступления сумерек оставалось более часа, когда мы вышли на небольшую полянку с бревенчатой избушкой на краю. Если на поляну из леса и вела когда-нибудь тропа, то она давно заросла и не прослеживалась. Избушка была явно нежилой. На некрутом скате слегка просевшей крыши выросла молоденькая осина, но позеленевшие от моха бревна были не прогнившими и стекло в оконце цело. Перспектива провести ночь под крышей была настолько соблазнительна, что мы, не сговариваясь, с облегчением сбросили рюкзаки.
За прочной дверью из толстых лиственничных досок оказалась единственная комната. Совершенно пустая, если не считать лежанки, сооруженной в дальнем углу и печи-каменки. Ни стола, ни иной мебели, но мы были рады и этому.
Занесли рюкзаки в избушку, и пока не стемнело, занялись приготовлением ужина на костре, который развели на поляне. Пока варилась пшенная каша с тушенкой, обустроили ночлег: смели веником, наломанным на березе, сор в угол избушки, пуком травы протерли пыльное оконце, на пол для вкусного духа набросали свежесорванное разнотравье.
Поужинав и попив чай, мы какое-то время посидели у умирающего костра, разговаривая и поглядывая то на крупные звезды над головами, то на звездочки затухающих угольков, подмигивающих своим товаркам в небе. Вот Ольга поднялась и скрылась в избушке, укладываться на благородно отведенной ей лежанке. Мы встали в кружок над костром и залили догорающие угли, благо после нескольких кружек выпитого чая, было чем.
Плотно притворив дверь, чтобы в избушку не проникли комары, мы заползли в спальники. Вволю наговорившись у костра, нам оставалось только взаимно пожелать «Спокойной ночи!» и затихнуть. В старых деревянных домах никогда не бывает абсолютной тишины. Потрескивает, рассыхаясь, древесина, раздаются какие-то шорохи, скрипы. В углу, в кучке сметенного мусора скребется кто-то мелкий. Снаружи слышны шумы ночной жизни леса.
Сон еще не успел накрыть нас мягкой волной, когда оконце озарилось неверным светом внезапно вспыхнувшего костра. Уже позже, анализируя, я вспомнил, что сначала стихли все лесные звуки, будто выключателем щелкнули. А в тот момент, сразу после отсветов в стекле, протяжно заскрипела медленно приоткрываемая дверь. Слабого света пламени с улицы хватало, чтобы видеть, как все больше расширяется щель. Не думаю, что кто-то из нас спал, но в избушке не раздалось ни звука. По ногам пробежали мурашки, и даже в спальном мешке мне вдруг стало холодно.
В то же мгновение раздался сильный удар по двери, она с громким стуком захлопнулась. А вслед за этим, снаружи донеслись глухие удары, сопение, приглушенное стенами взрыкивание, словно кто-то массивный устроил борьбу. Затаившись, мы прислушивались к непонятным звукам, не имея ни сил, ни желания выбраться из спальников. Можно было понять, что возня идет с переменным успехом: хриплый рык чередовался с натужным сопением, громкое дыхание — с лающим, как будто, кашлем. Вот раздался вскрик боли, и все стихло.
Не успели мы перевести дыхание и сглотнуть слюну пересохшим от страха ртом, как свет в оконце заслонила тьма. Послышалось шуршание, словно кто-то слепо шарил по раме, а затем раздался скрежет. Такой можно услышать, когда ведут алмазным стеклорезом по стеклу. Громко завизжала Ольга. В следующий миг я понял, что сижу на полу, плотно прижимаясь спиной к лежанке. К правому плечу прильнул Боб, тело которого сотрясает сильная дрожь. Спроси нас в тот момент, думаю ни один не смог объяснить, как мы, не сговариваясь, вмиг выскользнули из спальных мешков и оказались у дальней стены. В стремлении ли защитить Ольгу, или ища возможность спастись самим. Снова раздались звуки борьбы: топтанье, удары о стену домика, столь сильные, что все, довольно крепкое строение, подрагивало.
Сколько длилось все это, не берусь сказать и сейчас, но постепенно — за окном уже серело — все стихло. Однако пока первые лучи утреннего солнца не нарисовали на полу квадрат оконного переплета, мы не двинулись с места. Только после этого, осторожно, стараясь не производить лишних звуков, подошли к оконцу.
На полянке перед избушкой все было спокойно, а по стеклу тянулись три параллельные царапины. Убедившись, что снаружи нам ничего не угрожает, мы попытались выйти. Но, несмотря на все попытки, дверь не подавалась. В итоге пришлось выбить раму, чтобы один из нас вылез и посмотрел, что держит дверь. Она оказалась подперта обломком ствола, толщиной в руку взрослого человека.
Площадка перед входом была вся истоптана, дерн вздыбился, виднелись разбросанные пучки травы, вырванные с корнем. То же было и под окошком. Царапины на стекле не исчезли. Подобные оставляет рысь, когда точит когти о ствол дерева. Только не рваные и не такие глубокие. И больше — ничего. Нет! Еще потухший костер. Золу из кострища кто-то разгреб в виде восьмиконечной равнолучевой звезды. Один луч был длиннее других и оканчивался стрелкой. Стрелка указывала в направлении, которым нам предстояло возвращаться в базовый лагерь.
Быстро смотав спальники и собрав пожитки, мы скорым шагом покинули поляну. Шли, практически не отдыхая, то и дело, оглядываясь и озираясь по сторонам. Спустя пять часов, наконец, вышли к лагерю.
Наши охранники, похоже, не скучали. Они сидели у костра в компании местных ребят и пели песни под гитару. После приветствий и знакомства с гостями, нам налили по кружке горячего чая и приготовились слушать. Не было ничего удивительного в том, что рассказ о походе мы начали с конца. С происшествия в бревенчатом домике. Друзья недоверчиво хмыкали, местные слушали молча. Только один парень задал несколько уточняющих вопросов о месте, где находится поляна с домиком и заявил:
— Это нехорошее место. Там нельзя бывать.
— Почему нельзя? Что там такое?
— Моя бабушка знает.
И мы пошли к его бабушке. Глядя на нее, я понял, что означает слово «вековуха», хотя так и говорят чаще об одиноких женщинах, у которых давно нет родных. Маленькая, сгорбленная, со сморщенным смуглым лицом, словно большая изюмина, она не говорила по-русски. Бабушка и внук долго говорили на своем языке, вероятно, он пересказывал нашу историю. Несколько раз парень уточнял детали, поворачивая к нам лицо. Наконец он поднялся с низкой скамеечки, на которой сидел подле старухи, и сказал:
— Это был… — он произнес какое-то слово по-башкирски, которое ни толком расслышать, ни тем более запомнить не удалось, и добавил извиняющимся тоном. — Я не знаю, как это будет по-русски. Это зло. Дух. Он не уходит от того места и обычно спит. Но если его потревожить… Вам повезло, что вас защитили.
— Кто защитил? Кто был там еще?
Внук повернулся к старухе, что-то спросил и, выслушав ответ, произнес:
— Бабушка говорит, что он с вами пришел. Ваш защитник. В наших краях такой не живет. Он — сильный. Смог прогнать, — и парень вновь произнес башкирское слово.
Вот, собственно, и все. На следующий день утром мы свернули лагерь, погрузились на плот и отправились дальше, вниз по Белой.
НА ФОТОГРАФИИ: Гора Ямантау. Боб у бюста В.И.Ленина. Автор полной горстью ест голубику.