...Сколько их, тех мальчишек,
с войны не вернувшихся,
матерей, постаревших вдруг
сразу на жизнь,
сыновей не рождённых,
любви не проснувшейся,
губ шептавших: «Родной мой,
ты только держись».
Горьким вздохом тревожит нас
голос Вертинского.
«Кто послал их на смерть
недрожащей рукой».
Сквозь года плачет он
над судьбой их неистово,
отрицая извечный покой…
... Неба не было. Вместо него – серый, заплесневевший кисель. Казалось – наклони миску с ним, и то месиво будет тянуться до земли нудными тягучими струями, обволакивая землю липкой кашицей, сковывая движение людей и машин. И она решила, что уже пролился он, этот кисельный дождь. И все движутся, как в замедленной съёмке. Ощущение ирреальности, ненастоящего, театрального действа со слабым дилетантским сценарием не покидало.
В доме сновали какие-то люди. Было много военных, пахло восковыми свечами и священником. У него был какой-то свой запах, и он ей (запах) не нравился, казался парфюмерно-фальшивым, таким же не настоящим. Его присутствие раздражало, как и огромный серебряный крест поверх чёрной хламиды. Нужно было спросить – почему поверх. Бабушка всегда говорила - крест должен быть на теле. Это сейчас было самым главным – уловить момент, спросить, непременно спросить – почему не на теле.
Гроб вскрывать не разрешили, только сбили с него деревянный ящик. И он стоял – огромный, свинцово-серый, как кисельное небо и крест на сутане священника, на специально сколоченном солдатами помосте посередине общего двора. Венки, цветы, алое знамя поверх цинка. Всё было ярким, разноцветным на фоне застывшего желеобразного темно-серого неба…
… Отец познакомил их, когда ей было десять. Знала, что есть брат, но тот жил далеко, и она всегда считала его сказочным, нарисованным героем семейных мифов.
Он был братом только по отцу. У того давно, за много лет до её рождения, была семья, но что-то не сложилось. Бывшая жена, наверное, была хорошей женщиной. Отец о ней так говорил. Но всё равно - не могла простить, что у неё могло что-то не сложиться с таким замечательным её папой.
… Первый раз встретились «на нейтральной территории», в ресторане. Бывшая семья отца после долгих лет жизни где-то на Севере вернулась в их город, где была квартира. Это было так естественно, что в доме не обсуждалось. Отец привёл знакомить её с братом.
Она впервые была в настоящем ресторане, с белыми скатертями на столах и аккуратно выстроенными в ряд фужерами и рюмочками. Всё сияло, переливалось, она заинтересованно вертела головой, стараясь лучше рассмотреть неведомый до той поры мир. И почти пропустила момент, когда к столику подошёл он.
Ей было десять лет, и она ещё не знала, что нельзя влюбляться в собственного брата. Пусть и только по отцу. Она решила, что это и есть тот прекрасный принц, который встречается один раз в жизни. Другого такого быть не может.
Она таскалась за ним хвостиком. Брат Сергей брал её на «взрослые» мероприятия, куда не допускали мелкотню. На вечера, где он играл на ударной установке в школьном ансамбле, её пропускали беспрепятственно. А она рассказывала потом своим жутко завидовавшим подружкам, как там было здорово. А Сергей – он самый замечательный, красивый, остроумный и талантливый из всех живущих на земле парней.
Брат первый раз взял с собой в горы, когда ей исполнилось тринадцать. Она была самой мелкой и младшей в группе. И рюкзачок у неё – маленький, игрушечный. Но когда сбрасывала на «минутке» грубые лямки, на которые Сергей нашил куски овчины с внутренней стороны, тело казалось невесомым, и, если очень постараться, можно было взлететь. Не карабкаться по крутому склону, когда красоты остаются за кадром, а единственным повторяющимся дублем мелькают задники ботинок впереди идущего; не скатываться по «хохотунчику» - пологому глинистому склону - и вновь упрямо подниматься туда, откуда только что съехал на испачканных рыжим суглинком коленях; не идти по краю обрыва, где единственной страховкой служит закреплённый альпеншток друга Славки; не переходить по огромным гладким и влажным от утренней росы трубам газопровода через мощно разлившийся поток горной реки. Она сказала Сергею, что хотела бы перелететь прямо на вершину. Он засмеялся и ответил, что лишь в сказках удаётся подлететь на ковре-самолёте. В жизни ко всему нужно карабкаться.
Потом они стояли на вершине. Луга с крошечными точками пасущихся коров; неаккуратные пятна домов предгорного посёлка; горная речка, коричневой загогулиной небрежно намалёванной детской неопытной рукой застывшая внизу – всё казалось несерьёзным, игрушечным, ненастоящим. А настоящим был плотный, с трудом поддающийся альпенштоку наст на северном склоне, сквозь который настырно пробивался к солнцу слабенький цветок эдельвейс; бело-голубое, непрозрачное небо; тишина, какая бывает лишь здесь, в мире безмолвия; воздух, напоённый запахом растревоженного весной разнотравья; костёр, слабыми языками подлизывающий бок выгоревшего дуплом бревна. И памятник, что ребята установили на месте боёв советских солдат с немецкими войсками на перевале.
Они остались у почти прогоревшего костра. Сергей принёс из палатки спальники. Лежали на прогретой земле, которая пахла дымком костра, стаявшим снегом и почему-то свежей хвоей сосны, хотя никаких сосен на вершине не было.
Сергей читал ей свои стихи. Сказал, что неправильные они какие-то, несовершенные. А ей понравились. Может быть, потому, что это были его стихи.
Как просто - жить с закованной душой
в броне, не пропускающей сомнений -
ни мерзости, ни ярости слепой,
ни подлости «из добрых побуждений».
Как просто ничего не замечать,
пройти сторонкой, не побеспокоясь,
и не за что, поверьте, отвечать,
и не надавят лишний раз на совесть
ни те, кого оставили в беде,
ни те, кто не рассчитывал на помощь.
всё просто - вас никак никто нигде
не ждёт с участьем.
Всех и не упомнишь,
кого не поддержал, не защитил,
не успокоил либо не приветил.
И совесть возмущенную корил:
«Не можем быть за мир мы весь в ответе,
не можем своё сердце разделить,
на всех и каждого, не взвешивая доли,
не можем обогреть и накормить
печальной той всех страждущих юдоли.
Несложно жить с закованной душой,
но на суде, что людям не подвластен,
ответишь пред последнею чертой –
к чему и как причастен-непричастен».
… Первый раз она видела, как плачет мама Сергея, когда ему пришла повестка из военкомата. Он уже работал и учился заочно. Это не давало отсрочки от службы в армии. И строгая, всегда выдержанная, холодноватая Анна Сергеевна рыдала навзрыд и умоляла отца сделать что-нибудь. Всё решил Сергей. Он сказал: «Мама, я пойду служить. И стану хорошим военным».
А через полгода в дом пришёл немолодой капитан. Он сказал, что военкомат поможет с похоронами. Сергей был настоящим героем…
… Она не верила. Нет, не напрасно не разрешили вскрывать гроб. Не было там никого. А её самый замечательный брат на секретном задании. Потому им не говорят об этом. Он же сказал, что станет хорошим военным. Его, наверное, за полгода обучили этому и отправили куда-то в качестве особо важного агента. И он, может быть, на каком-то стратегическом острове. У него свой самолёт, и похожим он стал на актера Харрисона Форда.
Она не понимала маму Сергея, которая поверила. И уехала в Ленинград, откуда была родом. Но как же так? Он вернётся, а в их с мамой квартире – чужие люди.
Она не понимала отца, который тоже поверил и частенько начал попивать с мужиками пиво во дворе, затем и что-то покрепче. Ведь такого отца Сергей уважать не будет.
Она не понимала девушку Настю, которая обещала ждать, но через два года, после того, как их всех обманули, вышла замуж. Сергею, наверное, будет больно узнать об этом.
И она ждала. Знала, если не застанет брат дома свою маму, сразу зайдёт к ней, сестре. Постучит в окошко условным знаком. Они его придумали в те времена, когда Сергей утаскивал её по вечерам гонять на мотоцикле. Мама никогда бы не выпустила. Она тихонько, выбирая промежутки, в которых телевизор в соседней комнате орал особенно ожесточённо, открывала фрамугу окна и выскальзывала в светлую майскую ночь. Толкали на соседнюю улицу тяжёлый мотоцикл, чтобы никто в доме не услышал звук работающего мотора. Она садилась на заднее сиденье, крепко прижималась к спине брата. От него пахло силой, свежим ветром и немного тем, чем пахло в цехе, где работал он с отцом. Чем-то тоже мужским, надёжным. И знала, пока они вместе – с ними ничего не случится.
Они летели по пустынным ночным улицам, оба без шлемов. И объезжали посты ГАИ, где могли остановить за нарушение правил.
Ненадолго останавливались на мосту. Весною Кубань - непокорная, вертлявая, мутная. Подмывала глинистые берега; несла с бешеной скоростью плавники - подгнившие и рухнувшие по весеннему паводку в поток громадные стволы деревьев, резиновые скаты, мусор и сорванную со склонившихся к воде прибрежных ив листву. Огромная луна отражалась в воде пляшущим ломаным блюдцем.
Затем снова они мчались неизвестно куда и зачем. Им важно было куда-то стремиться...
… Она повесила над окном связку из пустых пивных бутылок с вложенными в них камешками. В темноте её не видно, непременно зацепит тот, кто подойдёт к форточке. И от такого грохота невозможно будет не проснуться. Вдруг она уснёт крепко и сразу не услышит, как Сергей постучит…