Они так и не уснули до утра. Солнце, погуляв по комнате, оставило их в сладкой полудреме. Далеко за полдень они проснулись и снова кинулись в объятия друг друга, словно ища защиты от чего-то страшного, неизвестного, которое стояло на пороге и было готово в любую минуту разлучить их.
Два раза раздавался настойчивый неприятный звонок, но Валя махнул рукой.
— Это Борька. Делать ему нечего. Нам и без него хорошо.
К вечеру они встали, поднятые голодом. Валя, чувствуя в теле необычную легкость, сбегал в магазин за хлебом и молоком. Они съели весь борщ, голубцы, выпили холодного молока, и Юля вспомнила:
— Я же Тамарочке не отнесла костюм! Вот дуреха! Как я забыла? Я мигом, не скучай.
Она быстро собрала вещи и выскользнула за дверь. Валя помыл посуду и потеряно ходил по комнате, скучая ненужной свободой, прислушиваясь к новым ощущениям, и смеясь от переполнявшего счастья. Хотелось на всю жизнь запомнить этот день, и казалось, что лучше быть не может. Подошел к кровати, чтобы поправить сбитую, скомканную простыню, и увидел большое, затертое пятно крови. Сначала он не понял и от испуга похолодел, потом довольный рассмеялся. Значит, он первый у нее. Он заменил на чистую простыню, а грязную бросил в ванну, подумав, набрал воды, и принялся застирывать кровь. Ему хотелось успеть до прихода Юли, чтобы она не видела, чем он занимается. А её всё не было и не было. Он искупался пол душем.
Потом вышел на лоджию, смотрел вниз и вспоминал подробности ночи, и новая волна желания подступала, захлестывала его. Становилось обидно, что Юли всё нет, что она не испытывает тех же чувств, может так долго быть без него. Он вышел на кухню, сел за стол и задумался. Вошла улыбающаяся Юлька, и села напротив Вали,
— Ты почему так долго?
— Она обо всем догадалась, — удивленно проговорила Юля.
— Как? — покраснел Валя.
Юля пожала плечами, и долгим взглядом, казалось, проникла в него.
— Сама не понимаю. Она сказала, а я не смогла соврать. Какая она добрая, смешная. Рассказывала, как ты ей страшно нравился, поэтому и смотреть на тебя не могла, отворачивалась, а ты думал, что она на тебя обиделась. Духи подарила. Нравятся? Приятный запах. Куда пойдем?
— На дискотеку? — спросил Валя, прикидывая, хватит ли у него денег, хотя бы на входные билеты.
— Пойдем, — обрадовалась Юля. — Вчера так здорово было. Какое платье мне надеть? Посоветуй.
Они прошли в комнату, и Юля увидела, вывешенную на лоджию, простыню.
Она покраснела и уткнулась ему в плечо.
— Зачем ты сам? Подождал бы меня. Так стыдно.
Он закрыл ей рот поцелуем, поднял на руки и понес на кровать.
Лишь когда позднее солнце растворилось за горизонтом, они вышли, взявшись за руки, на улицу. Расслаблено брели навстречу редким прохожим.
— Валя, я не представляю, что с нами будет. Завтра приедет твоя мама и всё кончится.
— Она приедет вечером. Ещё целая ночь и день в нашем распоряжении.
— А потом что?
— Не знаю, Юля, как мама отреагирует. Я пойду работать. На завод не возьмут — на стройку. Учиться можно и в вечерней школе. Зато будем вместе.
— Я боюсь твоей мамы.
— Она очень хорошая, ты сама увидишь.
— Хотелось бы верить, — вздохнула Юля. — У тебя не может быть плохой матери. Я таких парней, как ты, ещё не встречала. Если бы ты знал, сколько я грязи видела! Поражаюсь, как сохранилась для тебя. И руки ломали, и били. Всё как в страшном сне. А может, всё наоборот, ты мне снишься? Проснусь и не увижу тебя.
— Нет, мы — реальность, а всё плохое будет сном. Забудь, Юля. Мы навсегда вместе. На всю жизнь. Мы никогда не будем ссориться. Да? Я не представляю, как можно с тобой поссориться? Ты можешь? Пойдем по тропинке. Я здесь ночью никогда не был. Слышишь, музыка играет. Я сегодня не смог бы столько танцевать.
— И я, — смеялась Юля. — Такой вечер невозможно повторить. И этот вечер. Какая я счастливая!
— Валя поднял её на руки и долго нес по неровной тропинке к краю темного провала, за которым начиналась Волга, потом свернул в сторону, к рощице молодых березок и осторожно положил на траву.
— Почему-то я думал, что ты невесомая, легкая, как перышко. Чуешь, как пахнет, это конопля. Ребята рвут и курят. Запах необычный, да?
— Ты посмотри, какие звезды! Как их много. Я никогда столько не видела. Не надо, Валя, увидят.
— Здесь трава высокая, некому ходить. Мы одни. Пусть и такая ночь запомнится нам.
Потом они спустились к воде, тихо плавали, не отрывая взгляда, друг от друга, и озябнув, пошли домой, держась за руки одними пальчиками, которые переплетались, то страстно сжимались.
— Это сумашедствие. Я боюсь на тебя смотреть. Я всё время тебя хочу,— говорил Валя, а Юля смеялась тихо, чуть подрагивая круглыми плечами, которые ему хотелось поцеловать, но он сдерживался.
— Мне нравится, когда ты на меня смотришь, я читаю твои мысли и сама воспламеняюсь твоими желаниями. Как быстро ночь пролетела. Посмотри, над лесом светлая полоска — день начинается. Как прозрачно всё вокруг. Кажется, стало темней. А вот и твой дом. Тихо. Не разбуди Тамару. А правда, она тоже красивая? Но я не буду к ней ревновать, у нее есть Вовик. Как хорошо дома. Спокойно. Почему ты не ложишься?
— Я тобой любуюсь. Это самое восхитительное зрелище — видеть тебя такой.
— Мне холодно. Обними меня. Накрой простынею. Я никогда не думала, что это так хорошо. Я ненавидела мужчин. За их жадные взгляды, за твердые, грубые руки. А когда тебя увидела — сердце остановилось и, кажется, до сих пор не бьется, — сонно шептала Юля. — Спи, мой любимый.
Луна тихо скатилась за соседнюю девятиэтажку. Медленно рассветало, и свежий ветерок резвился со шторой до появления солнца, которое скользнуло по пустой софе, по выключенному телевизору, и скрылось за козырьком лоджии.
С трудом разлепив глаза, Валя почувствовал, что в комнате что-то произошло.
Он поднял голову и побледнел.
— Мама!
Мать строгая и чужая стояла, держась за незадернутую ширму.
— Как это понять, Валентин?
Проснулась Юля и дернулась, натягивая на себя простыню. Валя смутился, он тоже был раскрыт. Подосадовал на мать — не отвернется. Прикрылся по пояс простыней.
— Ты же сказала, что вечером приедешь.
— Решила порадовать тебя, но вышло наоборот. Что это значит?
— Задерни ширму, я оденусь и всё тебе объясню.
— Разве это можно объяснить? Ты же ещё мальчик, Валентин! И эта — с тобой. Как ей не стыдно, средь бела дня в чужой постели! В таком виде! Голая!
— Мама, выйди из комнаты. Нам надо одеться, — чуть не плача, говорил Валя, он не понимал, как можно произносить такие злые, несправедливые слова.
— После того, что я увидела, меня ничем не удивишь. Я помешала! Мне надо выйти из своей же комнаты! — возмущалась мать, но всё же вышла на кухню, загремев там кастрюлями.
Юля соскочила с кровати и дрожащими руками принялась одеваться, её лицо было бледно от отчаяния и горя.
— Юля, успокойся, — прошептал Валя.— Ну, ничего же страшного не произошло.
— Для тебя не страшно, — прерывисто вздохнула Юля. — Она же меня возненавидела!
— Не выдумывай. Жди здесь, я поговорю с ней.
Он вышел к матери, а Юля металась по комнате, собирая в пакет платье, комбинацию, трусы, которые лежали на стуле, на софе.
Она слышала голоса матери и сына, но в суматошном состоянии не могла разобрать слова и понять смысл разговора. Неужели он всё расскажет? Да и как иначе? Полуправда не спасет, а правда — погубит. Вот и кончилась сказка. Пора надевать лягушачью кожу — юбку и черный свитер. Кто бы знал, как ей не хочется этого делать! Да и не стоит. Тамара подарила платья, ей не жаль. В последний раз Тома сказала: "Если тебе будет плохо — приходи, постараюсь помочь. Мы, благополучные, все у тебя в долгу. Человек не может быть один".
Она словно знала, чем всё это кончится. И не предупредила. Но я бы не послушалась. Сама виновата, самой и расхлебывать.
Юля взяла пакет, оглянулась на комнату, которую успела полюбить, запомнила в последний раз и пошла к выходу. Здесь она лишняя, это чувствовалось и по доносившимся спокойным голосам.
— Юля, стой! — бросился к ней Валя, загораживая дверь.
— Валентин! Пусть идет. Ей лучше знать, что делать.
— Мама, она же сирота! У нее никого нет! Если она уйдет, я тоже уйду. Не будь такой жестокой. Ты ведь добрая.
— Но не до такой степени, чтобы своими руками отдать сына развратной девке.
— Мама, ты же не знаешь! Она была девушкой!
— Ха-ха! Не смеши, сынок. Вас так легко обмануть. Она каждый раз прикидывается девушкой.
— Я её не пущу. Она не уйдет.
— Хорошо, тогда я уйду. Мне надоела эта комедия.
Мать хлопнула входной дверью. Юля зарыдала в плечо Вали.
— Самое страшное — я не вижу выхода. Словно бульдозером по цветущему газону, — сказал Валя, поглаживая её по спине. — Не плачь. Не надо. Может, мать прогуляется — поостынет. Поймет, что так нельзя поступать, я же ей сказал, что люблю тебя. Она же должна сообразить. Положи пакет. Ого! Уже пятнадцать часов. Так вот почему я жрать хочу. Пошли пообедаем.
— Я не могу есть. Можно я искупаюсь? Вся липкая от страха.
— Конечно, иди, а я посмотрю, что мать привезла, соберу на стол. У меня от волнения волчий аппетит появляется. А ты не волнуйся, всё кончится хорошо.
После душа Юля немного успокоилась, прошла на кухню, где за столом с печальной миной на лице сидел Валя, и опустилась на своё обычное место. Она увидела поникшие узкие плечи Вали и поняла, что он ей не защитник. Дура она, дура, как довериться! Где были её глаза? Мало били, всё неученой ходит. Он боится посмотреть в глаза. Зачем? Когда всё сказала его мать.
Дверь открылась и, легка на помине, вошла мать с молоденьким милиционером, у которого бегали любопытствующие маленькие глазенки и, казалось, огромным усилием воли, едва сдерживался от смеха, щеки наливались краской, а губы сжимались гузкой.
Он посмотрел на побледневшую Юлю, потом на мать, которая утверждающе кивнула и даже со значением на мгновение закрыла глаза.
— Участковый Пантюшкин. Ваши документы, гражданка.
— У меня их нет, — тихо и бесстрастно сказала Юля.
— Придется пройти в отделение для уточнения.
— Вы не имеете права! — возмущенно закричал Валя, срывая голос. — Мама, как ты могла?! Зачем ты это сделала? Я же просил тебя! Товарищ милиционер, подождите, она же ничего плохого не сделала! Зачем ей уходить? Вы выясняйте, Юля здесь побудет, никуда не убежит.
— Не положено. На гражданку объявлен розыск.
— Да какой там розыск! Она всё наврала. Она же не преступница, чтобы на неё розыск объявлять.
— Валя, прекрати истерику. Действуйте, товарищ милиционер. Валя, уйди с дороги.
— Юля, пакет! Пакет возьми, — спохватился Валя.
— Верни Тамаре, он мне больше не понадобится, униформу выдадут. — Юля повернула бледное лицо к матери. — Хороший у вас сын. Берегите его.
— Да уж не твоя забота. Такой, как ты, не достанется.
— Вы любите жалеть выброшенных котят, а мимо брошенных детей проходите мимо, боитесь обременить себя. Прощай, Валя. Я не жалею, что встретила тебя. Пусть...
Юля, закусив губу, вышла из комнаты, следом за ней и успокоившийся милиционер.
— Эх, мама! Ты не понимаешь, что наделала. Я тебя ненавижу!
Мать опустилась на стул, спокойно посмотрела на сына, как бы оценивая весомость его слов.
— Пустое, сын, пустое. В молодости я тоже плакала, думала, свет клином сошелся, жизни мне без него нет. Как видишь — жива.
— И счастлива? Счастлива без него? Что же ты с моим отцом не ужилась? Уж не потому ли, что помнила о другом?
— Замолчи, сопляк! Что ты знаешь о жизни, которую я на тебя угрохала? Захотел чего, чтобы я содержала какую-то потаскушку. Я из себя жилы рву, а она на готовенькое. Сколько их будет ещё на твоем веку, из-за каждой расстраиваться? Плюнь и разотри. Ты оглянись, посмотри вокруг. Кто в твоем возрасте взваливает на себя такую обузу? Твое дело молодое — гуляй, спи, учись. А это от тебя не уйдет. Нам же так хорошо вдвоем, Валя. Всё кончилось. Я не упрекаю тебя, это просто нервный срыв. Со временем всё забудется. Ты посмотри, что я привезла. А ну, примерь.
Но Валя ушел от успокаивающего, обволакивающего голоса. В его голове был хаос, чего он не передумал, выискивая решение, в котором он оставался бы с Юлей. Но такого варианта не существовало. В любом случае, она должна вернуться в спецПТУ и стать свободной. Их встреча слишком невероятна. Её, при любом раскладе, не должно было быть. Девушки не убегают из таких заведений и беспризорными не слоняются сутками по улице. Это же надо быть такой дурой, чтобы, не зная мать в лицо, искать её! И как случилось, что он остановился возле неё? Он же мог пробежать, не заметить, пожалеть чужие пирожки. И ничего этого не было бы. Не пришлось бы ломать голову и обижать мать.
Как тихо и спокойно вокруг. Может, ничего не было? Ничего не изменилось, он снова свободен, может пойти к товарищам, в кино, на пляж. Он свободен. А что это за пакет? В пакете лежало что-то знакомое. Рука вытянула черный шерстяной свитер, пропахший удивительно волнующим юлькиным запахом, и Валя, сдерживаясь, глухо зарыдал, уткнувшись в него.
Ставрополь-на-Волге
1989 год