-Вернулся он недавно, недели три как. Упер, Пашка, цельный «шассик» с прицепом комбикорма. Толкнул по дешевке, с приятелем, да так удачно. По предварительному сговору, совершенное группой лиц, хищение социалистической собственности.
Исправлять постановили топорами-пилами, морошкой спелой, да комариным гнусом до одури.
Отбыл, что положено и вернулся. Недобро встретила сторонка родимая: взглядами колючими, печалью бабьей.
- А, то-ж, жалко дурака!
Пятистенок, еще дедом, Никанором Пантелеймонычем, рубленный, углом подбоченился. Дранка на крыше мшелая, дырами черными как рот старушечий щербатит. Усадебка крапивой поперек с малиной взялась, запустение унылое.
Постучал, попилил, косой прошел, обустроился.
Ну, и, запил сердешный, горько…
Не дождалась его супружница, участковому значит, счастье составила, двойню состругали. Растут пацаны лопоухие, в мать, на лицо рябые.
Вот и заливал Пашка горе, что мыкает, жизнь свою горбатую - не праведную, судьбину хромую - без радостную. В петлю хотел лезть, да передумал.
А пружинку, как закручивай, или пополам сломит или гнет в сторону бросит. Ну, так и с Пашкой…
Как баба-Шустриха в кредит самогон поставить отказала, тогда и захотелось красок наряднее. Праздника душе, разгула дикого с фейерверками!
Пошарил рукой за притолокой, есть, есть ружьишко-то, трофейное, дед напартизанил, когда румынский обоз по деревне проходил. И, стало быть, патроны к нему в коробочке, аккуратно в крафт бумагу вкручены.
А когда и дробь есть и пуля и самогон, на мелисе настоянный, чистый как слеза комсомолки… Что скажешь, заряжай в белый свет как в копеечку!
Палить начал, из окна прямо. Участкового конечно вызвали. Бранил, уговаривал, ствол по-хорошему скинуть и забудется.
Только Пашка себя не помнит, постреливает для куража, с частушками матерными. Зло какое-то азартное, отчаянье разгульное, не сказать словами, а понять можно.
Вечереть начало. Спецотряд с райцентра подвезли. Ладные все, в касках с бронниками, автоматы короткие, с майором во главе. Да, видать карта легла, не бывать ему полковником. Подполз тот майор к калитке, в рупор увещевать, аккурат в переносье Пашка его и успокоил.
Дальше штурм был. Постреляли для порядка, «черемухой» закидали, выволокли, в спецзак кинули.
Майора того, упаси его душу, в амбулаторию срочно доставили. Только чего уж там, сквозное в голову…
Кончилось все, деревенские с погребов повылазили и к Павкиному дому, на месте так сказать обсудить. Мужики папироски мнут, бабы платочками утираются, вздыхают.
Вот не задача, как в кутерьме этой, лампочку в светлице не разбили. Свет горит, хозяина нет, не порядок. Пошел председатель к дому пробки вывернуть. Дверь приоткрыл, оттуда кошка, «черемухой» придушенная, тигром на него прыг…
Взметнулись воробьи с председателевым воплем, покружили, и обратно. На том и успокоилось.
-Такая вот история, сынки!
Егорыч ядрено сплюнул и потушил окурок.
- И что человеку в жизни выпадет…?
-Чего его болезного, как былинку ветром носит. Где осядет… Корням ли возьмется или так, перекати-поле будет. Кто это все придумывает, кому как карта ляжет.
-Не просто все, не просто…
Егорыч, стариковски, с креханьем, поднялся с завалинки. Опираясь на клюку, двинулся к избе, раскачиваясь на колченогих своих ногах. Остановится, отдышится, бормочет себе под нос, рукой махнет, и дальше, по метелкам тимофеевки, по душному июльскому вечеру. По тому самому, что болело и мучило, по не разгаданной им тайне, как оно все на свете устроено…