За этим последовал момент интенсивного неудобства, по крайней мере для Брунетти, Пучетти и для женщины помоложе. Вьянелло и Луиджина оставались соединены её рукой у него на груди, в то время как Брунетти повернулся к другой женщине и сказал:
- Мне нужно поговорить с Джулиано. У Вас есть моё слово инспектора: мы - друзья.
- Почему я должна Вам верить? - упиралась та.
Брунетти слегка повернулся к Вьянелло, который теперь мягко постукивал по тыльной стороне кисти второй женщины.
- Потому что верит она, - сказал он.
Женщина помоложе начала протестовать, но прекратила даже раньше, чем смогла произнести первое слово. Пока Брунетти смотрел на неё, на лице её отразилось понимание того, что его замечание было правдиво. Тело её расслабилось, и она сказала:
- О чём Вам нужно его спросить?
- Я сказал Вам, синьора. О смерти кадета.
- Только об этом? - Взгляд её был таким же чистым и прямым, как и её вопрос.
- Да. - Он мог оставить это так, но чувствовал себя связанным обещанием Вьянелло. - Так должно быть. Но я не узнаю этого, пока не поговорю с ним.
Луиджина внезапно сняла свою руку с груди Вьянелло. Она повернулась к другой женщине и сказала: "Джулиано". После того, как она произнесла это имя, она нервно усмехнулась, и эта усмешка, растянув её рот, впилась в сердце Брунетти.
Женщина помоложе подошла к ней поближе и взяла её правую руку в свои.
- Всё в порядке, Луиджина. С Джулиано ничего не случится.
Женщина, должно быть, поняла то, что услышала, потому что усмешка перешла в улыбку, и она с нескрываемым счастьем захлопала в ладоши. Она повернулась, чтобы пойти в заднюю часть дома, но, раньше чем она тронулась с места, женщина помоложе положила свою руку на её, останавливая её.
- Но этому синьору надо поговорить с Джулиано наедине, - начала она, занявшись тем, что стала смотреть на часы. - А пока он это делает, ты можешь покормить цыплят. Уже пора.
Брунетти мало знал о деревенской жизни, но он, тем не менее, также знал, что в середине дня цыплят не кормят.
- Цыплят? - спросила Луиджина, запутавшаяся из-за резкой перемены разговора.
- У Вас есть цыплята, синьора? - спросил с огромным энтузиазмом Вьянелло, шагая вперёд, пока не оказался прямо перед ней. - А Вы мне их не покажете? - попросил он.
И снова - кривая улыбка - по поводу шанса показать своему другу цыплят.
- Синьора собирается показать нам цыплят, Пучетти, - повернувшись к тому, сказал Вьянелло. Не ожидая, пока Пучетти ответит, Вьянелло положил свою руку на руку женщины и пошёл с ней к передней двери дома. Брунетти услышал, как инспектор стал спрашивать: "Сколько...?", а затем, как если бы он понял, что подсчёт был, возможно, далеко не во власти женщины, без остановки продолжал:
-...раз я хотел увидеть цыплят!
Он повернулся к Пучетти:
- Пойдём, пойдём, посмотрим цыплят.
Когда они остались одни, Брунетти сказал женщине:
- Могу я спросить, кто Вы, синьора?
- Я - тётя Джулиано.
- А другая синьора? - спросил он.
- Его мать. - Когда Брунетти ничего об этом не спросил, она добавила: - Ей нанесли повреждения несколько лет назад, когда Джулиано был ещё мальчиком.
- А до этого? - спросил Брунетти.
- Что Вы имеете в виду? Была ли она нормальна? - допрашивала его та, пытаясь говорить сердитым тоном, но не преуспевая в этом в полной мере.
Брунетти кивнул.
- Да, была. Так же нормальна, как и я. Я - её сестра, ТициАна.
- Я так и думал, - сказал он. - Вы очень похожи друг на друга, - вы обе.
- Она была красавицей, - печально сказала она. - Раньше. - Если красота этой женщины, о которой она не заботилась, была каким-то указателем, тогда Луиджина действительно должна была быть чудом.
- Могу я спросить, что случилось?
- Вы полицейский, правда?
- Да.
- Значит ли это, что Вы не можете нигде повторять услышанное?
- Если это не относится к делу, которое я расследую, то нет. - Брунетти не смог сказать ей, что это было больше из-за чего-нибудь, что он сам решал не говорить, чем из-за того, что ему запрещено было это делать, но его ответ удовлетворил её.
- Её муж стрелял в неё. А потом застрелился сам, - сказала она. Когда Брунетти никак не прокомментировал это, она продолжала:
- Он собирался убить её, а потом себя. Но у него это не получилось, по крайней мере, с Луиджиной.
- А зачем он это сделал?
- Он думал, что она ему изменяет.
- А она изменяла?
- Нет. - Ответ её не оставил сомнений в мозгу Брунетти. - Но он был ревнивцем, всегда. И насильником. Мы все её предупреждали, чтобы она не выходила за него замуж, но она это сделала. - И после долгой паузы, словно спрашивая, как называется болезнь, которая погубила её сестру, она добавила:
- Любовь...
- Как давно это случилось?
- Восемь лет назад. Джулиано было десять. - Внезапно женщина сложила руки на животе, обхватив себя за предплечья, словно ища в этом безопасности.
Когда Брунетти представилось это, мысль шокировала его настолько, что он заговорил прежде, чем сообразил, каким болезненным этот вопрос будет для неё.
- Где был Джулиано?
- Нет, там его не было, - ответила она. - По крайней мере, он не сделал этого с ним.
Брунетти хотелось знать, какова полная степень повреждений, нанесённых другой женщине, но он определил это как похотливое любопытство и, таким образом, запретил себе спрашивать. Свидетельства в поведении Луиджины и ассимметричного лица её было достаточно, чтобы показать, что осталось; жизненной силы этой женщины было достаточно, чтобы предположить, что было утрачено.
Пока они возвращались к задней части дома, Брунетти спросил:
- Почему он сбежал из школы?
- Он сказал... - начала было она, но потом остановилась, и Брунетти почувствовал, что она жалеет, что не в состоянии объяснить ему это.
- Я думаю, было бы лучше, если бы Вы спросили об этом Джулиано.
- Он был счастлив там?
- Нет. Никогда. - Ответ её был мгновенен и яростен.
- Тогда почему он поступил туда, и почему остался там?
Она остановилась и обернулась к нему, и Брунетти заметил, что её глаза, которые сначала выглядели тёмными, на самом деле сверкали искорками янтаря и, казалось, мерцали, - даже в мрачном свете прихожей.
- Вы знаете что-нибудь о семье?
- Нет. Ничего, - сказал он, немедленно пожалев, что не смог попросить синьорину Элеттру проникнуть глубже в их частную жизнь и прочесать их тайны. Всё это могло быть гораздо менее удивительным, и он знал бы, какую информацию пытаться из неё вытащить.
Она снова сложила руки перед собой и обернулась к нему.
- Так, значит, Вы не читали об этом?
- Нет, не припоминаю. - Он размышлял, как мог пропустить такое дело - оно должно было быть трёхдневным чудом для прессы.
- Это случилось, когда они были в Сардинии, на военно-морской базе, - сказала она, словно это могло всё объяснить. - И свёкру моей сестры удалось "замолчать" это дело.
- А кто он - её свёкор? - спросил Брунетти.
- Адмирал Джамбаттиста Руффо.
Брунетти немедленно узнал это имя: человек, известный как "королевский адмирал" - за свои открыто провозглашённые монархистские сентименты и мнения. Брунетти думал, что Руффо - генуэзец по рождению; он отдалённо помнил, что люди говорили о нём в течение десятилетий. Руффо поднимался по ступенькам рангов военно-морского флота с отличием, держа свои мысли при себе, но, как только его ранг старшего был подтверждён - и Брунетти думал, что это было около пятнадцати лет назад - он перестал скрываться или говорить двусмысленно о своей вере в то, что монархия должна быть восстановлена. Предпринятая военным министерством попытка заставить его замолчать за одну ночь сделала Руффо своего рода знаменитостью, поскольку он не стал отказываться от любых своих заявлений. Серьёзные газеты, если какая-то из них и могла, как говорили, существовать в Италии, быстро устали от этой истории, и она была отослана тем еженедельным журналам, обложки которых неделю за неделей посвящают внимание различным частям женской анатомии.
Касательно этой знаменитости, достаточно чуда было в том, что самоубийство его сына могло быть удержано от того, чтобы не превратиться в неистовствующую кормушку для СМИ, но Брунетти не помнил этого дела.
- И как ему удалось "замолчать" это? - спросил комиссар.
- В Сардинии, на военно-морской базе, он был командующим, - начала она.
- Вы имеете в виду, адмирал? - вмешался с вопросом Брунетти.
- Да. Поскольку всё это случилось там, прессу можно было удержать подальше.
- Как об этом было заявлено? - спросил Брунетти, зная, что в этих условиях возможно было почти всё.
- Что он погиб от несчастного случая, и в то же самое время серьёзные повреждения были нанесены и Луиджине.
- Это всё, что они сказали? - спросил он, удивившись собственной искренности относительно того, что думает в таком необычном для себя ключе.
- Конечно. Военно-морская полиция расследовала дело, и их врач произвёл вскрытие. У Луиджины даже не было серьёзных повреждений от пули. Она ударила её в руку. Но сестра упала и ударилась головой. Это и нанесло повреждение.
- Почему Вы мне это рассказываете? - спросил Брунетти.
- Потому что Джулиано н е знает, что на самом деле произошло.
- А где он был? - спросил Брунетти. - Я имею в виду, когда это случилось.
- Здесь. Но в другой половине дома, с бабушкой и с дедушкой.
- И никто никогда так ничего ему и не сказал?!
Она покачала головой:
- Не думаю. По крайней мере, до этого момента - нет.
- Почему Вы так говорите? - спросил он, почувствовав, что уверенности в её тоне внезапно стало меньше.
Она подняла правую руку и потёрла висок - прямо там, где проходила граница с волосами.
- Я не знаю. Он спрашивал меня об этом, когда приехал домой в этот раз. И я боюсь, что не смогла отреагировать на это нормально. Вместо того, чтобы сказать ему то, что мы всегда ему говорили, - о несчастном случае - я спросила, почему он спрашивает. - Она замолчала, глядя в пол, а пальцы её до сих пор ещё теребили границу волос.
- И? - подтолкнул её комиссар.
- И, когда он мне не ответил, я сказала, что он уже знает, что случилось, что произошёл ужасный несчастный случай и его отец был убит. - Женщина замолчала снова.
- Он Вам поверил?
Этот вопрос она отбросила прочь, как своенравный ребёнок, отказывающийся делать неприятное дело.
Брунетти ждал, не повторяя вопроса. Наконец, подняв голову и встретившись с ним глазами, она сказала:
- Я не знаю, да или нет. - Она остановилась, обдумывая, как это объяснить, затем продолжала:
- Когда он был помоложе, он всё время об этом спрашивал. Это было почти как лихороадка: оно поднималось и поднималось в нём, до тех пор, пока он уже не мог ничего делать, кроме как спрашивать меня об этом снова, - неважно, сколько раз я ему говорила, что случилось. Потом до какого-то момента всё было в порядке, но потом всё начиналось сначала, и он ссылался на отца или спрашивал о нём или о дедушке, до тех пор, пока уже не мог этого выносить, а потом начинал спрашивать о смерти отца... - Она закрыла глаза, и руки её упали по бокам. - И я снова говорила ему всё ту же старую ложь. Пока мне не становилось плохо от всего того, что я слышала.
Она отвернулась от комиссара и снова пошла по направлению к задней части дома. Следуя за ней, Брунетти рискнул и задал ещё один, последний, вопрос:
- А в этот раз он казался другим?
Она продолжала идти, но он увидел, как внезапно поднялись и опустились её плечи, когда она сбросила этот вопрос прочь. После ещё нескольких шагов она остановилась прямо перед дверью, но к нему не повернулась.
- Каждый раз, когда он об этом спрашивал, какое-то время после того, как я говорила ему, что произошло, он был спокойнее, но на этот раз - нет. Он не поверил мне. Он не верит мне больше... - Почему она так думала, женщина не объяснила, и Брунетти не думал, что небходимо об этом спрашивать - мальчик был куда более надёжным источником.
Она открыла дверь, которая выходила в ещё один длинный коридор. Потом остановилась около второй двери направо и постучала. Почти немедленно дверь открылась, и в коридор вышел Джулиано Руффо. Увидев тётю, он улыбнулся, затем повернулся к Брунетти и узнал его. Улыбка исчезла, потом сверкнула, даря миг надежды, затем исчезла снова.
- Zia (1), - назвал он её. - Что такое? - Когда она не ответила, парень сказал Брунетти:
- Вы - тот человек, который приходил ко мне в комнату. А чего Вы хотите теперь? - спросил он, когда Брунетти кивнул.
- Того же самого, чего и в прошлый раз - поговорить об Эрнесто Моро.
- А что насчёт него? - нейтральным тоном спросил Джулиано. Брунетти подумал, что мальчика должно было бы посильнее взбудоражить то, что полиция последовала за ним домой, чтобы спросить об Эрнесто Моро. Внезапно он осознал всё неудобство ситуации - все трое стояли в нетОпленом коридоре, женщина молчала, тогда как Брунетти и мальчик кружили вокруг друг друга с вопросами. Словно почувствовав его мысли, женщина, указав на комнату позади племянника, сказала:
- Может быть, пойдём туда, где теплее, поговорим?
Если бы это был приказ, мальчик не смог бы отреагировать быстрее. Он пошёл назад, вовнутрь, оставив дверь открытой для них, чтобы они вошли следом. Когда Брунетти вошёл, ему вспомнился ненатуральный порядок в комнате Джулиано в Академии; но вспомнился лишь потому, что здесь он увидел его противоположность. Одежда лежала сброшенной поперёк кровати и поверх батареи; компакт-диски, ранимые и оголённые вне своих упаковок, покрывали стол; ботинки и туфли замусорили пол. Единственной вещью, которая его удивила, было отсутствие запаха сигарет, хотя он видел открытую пачку на столе и ещё одну - на столике рядом с кроватью.
Джулиано подошёл к креслу перед окном и собрал покрывавшую его одежду; потом сказал тёте, что она может туда сесть. Он отбросил одежду в изножье кровати, добавив всё это к уже лежащей там паре джинсов. Кивнул головой в направлении стоящего перед столом стула, указав Брунетти, что он может туда сесть; затем сел на тот "пятачок", который только что сделал на кровати.
- Джулиано, - начал Брунетти, - я не знаю, что тебе сказали или что ты прочёл, и мне всё равно, что ты мог кому-нибудь рассказать. Я не верю, что Эрнесто покончил с собой; я не верю, что он был таким, что мог это сделать; и я не думаю, что у него была какая-нибудь причина это делать. - Он умолк, ожидая, что мальчик или его тётя что-нибудь скажут.
Никто из них не заговорил, и он продолжал:
- Это значит, что либо он умер от какого-то несчастного случая, либо кто-то его убил.
- Что Вы имеете в виду - от несчастного случая? - спросил Джулиано.
- Какой-то розыгрыш, применённый на практике, пошёл не так - какой-то, который проводил он, или который кто-то проводил над ним. Если дело было так, тогда я думаю, что люди, которые в этом участвовали, запаниковали и сделали первое, что пришло в голову: изобразили самоубийство. - Тут он остановился, надеясь предложить мальчику возможность согласиться, но Джулиано продолжал молчать.
- Или ещё, - продолжал Брунетти, - по причинам, которых я не понимаю, он был убит, намеренно или, опять-таки, когда что-то пошло не так или перешло границы. А потом случилось то же самое: кто бы это ни сделал, попытался сделать так, чтобы это выглядело как самоубийство.
- Но в газетах писали, что это самоубийство, - вмешалась тётка.
- Это ничего не значит, тётя, - удивил мальчик Брунетти фразой.
В молчание, которое возникло из этого обмена мыслями, Брунетти сказал:
- Боюсь, что он прав, синьора.
Мальчик положил обе руки поверх кровати и повесил голову, словно оглядывая кучу туфель и ботинок, что лежала на полу. Брунетти смотрел, как его руки сжимаются в кулаки, а затем разжимаются снова. Он поднял голову, внезапно отклонился в сторону и взял со столика рядом с ним пачку сигарет. Он держал её крепко в правой руке, как талисман или руку друга, но не сделал движения, чтобы взять сигарету. Переложил пачку в левую руку и наконец вынул оттуда сигарету. Встав, бросил пачку на кровать и подошёл к Брунетти, который оставался недвижим.
Джулиано взял со стола одноразовую пластмассовую зажигалку и пошёл к двери. Ничего не сказав, он покинул комнату, закрыв за собой дверь.
- Я просила его не курить в доме, - сказала его тётя.
- Вам не нравится запах? - спросил Брунетти.
Она вытащила из кармана свитера измятую пачку сигарет и, вручая ему, сказала:
- Совершенно наоборот. Но отец Джулиано был заядлым курильщиком, так что моя сестра ассоциирует запах с ним; мы оба курим только вне дома, чтобы её не расстраивать.
- Он вернётся? - спросил Брунетти; он не сделал попытки остановить Джулиано, когда тот уходил, и был абсолютно убеждён, что мальчика нельзя принуждать открывать что угодно из того, чего открывать он не хотел.
- Ему некуда больше идти, - сказала тётка, хотя и не недобро.
Они посидели немного в молчании, а потом Брунетти спросил:
- Кто управляет этой фермой?
- Я. Вместе с человеком из деревни.
- Сколько у Вас коров?
- Семнадцать.
- И этого достаточно для жизни? - спросил Брунетти, которому любопытно было узнать, как умудрялась эта семья выживать, хотя он признавался себе, что знал о фермерском деле так мало, что количество скота не могло дать ему указания на богатство или на способность его производить.
- Есть ещё фонд деда Джулиано, - объяснила она.
- Он умер?
- Нет.
- Тогда какой может быть фонд?
- Он основал его, когда умер его сын. Для Джулиано.
- Как это оговорено? - спросил Брунетти. Когда она не ответила, он добавил: - Если Вы позволите мне спросить.
- Я не могу заставить Вас перестать спрашивать о чём-нибудь, - устало сказала она.
Через некоторое время она, по всей видимости, решила ответить на вопрос.
- Каждые четыре месяца Джулиано получает некую сумму, - сказала она комиссару.
Определённое замешательство в конце этого её заявления заставило Брунетти спросить:
- Там есть какие-нибудь условия?
- Пока он активно делает карьеру на военном поприще, он будет продолжать её получать.
- А если он перестанет?
- Это остановится тоже.
- А время его учёбы в Академии?
- Это - часть карьеры.
- А сейчас? - спросил он, махнув рукой и указывая на невоенный хаос в комнате Джулиано.
Она пожала плечами - жест, который он начинал ассоциировать с ней - потом ответила:
- Пока он всё ещё официально в увольнении, он раздумывает... - голос её прервался.
- Преследовать карьеру? - рискнул спросить Брунетти, и был обрадован её улыбкой.
В этот момент дверь открылась, и в комнату вошёл Джулиано, принеся с собой запах сигаретного дыма. Он вернулся обратно к кровати, и Брунетти заметил, что туфли его оставили на кафельном полу следы грязи. Он сел, опершись руками по бокам, посмотрел на Брунетти и сказал:
- Я не знаю, что случилось.
- Это правда, или это то, что ты решил сказать мне, пока был на улице? - мягко спросил Брунетти.
- Это правда.
- А у тебя вообще есть какие-нибудь мысли? - спросил Брунетти. Мальчик не проявил ни признака того, что он вообще слышал, о чём его спросили, так что Брунетти задал вопрос ещё более гипотетический:
- Или о том, что могло произойти?
После долгого молчания, со всё ещё опущенной головой и с глазами, до сих пор ещё устремлёнными на свои туфли, мальчик сказал:
- Я не могу вернуться обратно.
Брунетти ни на миг в этом не усомнился; никто, кто его слышал, не усомнился бы. Но ему любопытно было узнать, какие у парнишки причины.
- Почему?
- Я не могу быть солдатом.
- А почему, Джулиано? - спросил комиссар.
- Во мне этого нет. Просто нет. Это всё кажется таким глупым... приказы, и стояние в шеренге, и то, что все делают одно и то же в одно и то же время... Это глупо.
Брунетти взглянул на тётю мальчика, но она сидела неподвижно, уставясь на племянника и игнорируя Брунетти. Когда мальчик заговорил снова, Брунетти перенёс своё внимание обратно на него.
- Я не хотел этого делать, но мой дед сказал, что это то, чего хотел бы от меня мой отец. - Он взглянул на Брунетти, который встретился с ним глазами, но продолжал молчать.
- Это неправда, Джулиано, - вмешалась его тётка. - Он всегда ненавидел армию.
- Тогда почему он туда пошёл? - огрызнулся Джулиано, не пытаясь скрыть злость.
После долгого молчания, словно она обдумывала эффект, который обречены были произвести её слова, тётя ответила:
- По той же причине, что и ты; чтобы был доволен твой дедушка.
- Он никогда не бывает доволен, - пробормотал Джулиано.
Повисло молчание. Брунетти повернулся и посмотрел в окно; но всё, что он увидел, была долгая протяжённость затянутых грязью полей и - то тут, то там, - ствол дерева.
Первой нарушила молчание женщина.
- Твой отец всегда хотел быть архитектором, - по крайней мере, это то, что говорила мне твоя мама. Но его отец, твой дедушка, настоял, чтобы он стал солдатом.
- Так же, как все остальные Руффо, - выплюнул Джулиано с нескрываемым презрением.
- Да, - согласилась она. - Я думаю, это было частью причины того, что он был несчастен.
- Он покончил с собой, правда? - шокировал обеих взрослых вопросом Джулиано.
Брунетти снова устремил взгляд на женщину. Она посмотрела на него, потом на племянника, и наконец сказала:
- Да.
- А перед этим он пытался убить маму?
Она кивнула.
- Почему ты мне ни разу не сказала?! - спросил мальчик; голос его был словно сжат, и он был близок к слезам.
Слёзы появились на глазах и у неё тоже, и стали катиться по лицу. Она сжала рот, не в состоянии говорить, и покачала головой. Наконец подняла правую руку, ладонью направленную на племянника, словно прося его быть терпеливым достаточно долго, чтобы слова вернулись к ней. Прошло ещё больше времени, и затем она сказала:
- Я боялась.
- Чего? - настаивал мальчик.
- Причинить тебе боль, - сказала она.
- А ложь не причинила бы мне боли? - спросил он, но потерянно, без злости.
Она повернула ладонь вверх, раскрыв пальцы, - жестом, который говорил о неуверенности и, странным образом, о надежде.
- Что случилось? - спросил Джулиано. Когда она не ответила, он добавил: - Пожалуйста, скажи мне, тётя...
Брунетти смотрел, как она пытается заговорить. Наконец она сказала:
- Он ревновал твою мать и обвинил её в том, что она ему изменяет. - Поскольку мальчик не проявил к этому любопытства, она продолжала:
- Он выстрелил в неё, а потом в себя.
- И поэтому мама... такая?
Она кивнула.
- Почему ты мне не сказала? Я всегда думал, что это болезнь, о которой ты боялась мне сказать! - Он остановился, а потом, словно влекомый вперёд течением своих собственных признаний, добавил:
- Что это что-то наследственное. И должно было бы случиться со мной тоже...
Это сломало её, и она начала плакать, - открыто, молча, исключая глубокие вдохи время от времени.
Брунетти повернулся к мальчику и сказал:
- Ты скажешь мне, что, ты думаешь, случилось, Джулиано?
Мальчик посмотрел на Брунетти, на плачущую женщину, а потом снова на Брунетти.
- Я думаю, что они убили его, - наконец сказал он.
- Кто?
- Другие.
- Почему? - спросил Брунетти, оставив на потом вопрос, кто были "они".
- Из-за его отца и из-за того, что он пытался помочь мне.
- Что они сказали о его отце? - спросил Брунетти.
- Что он предатель.
- Предатель чего?
- La Patria (2), - ответил мальчик, и никогда Брунетти не слышал слов, произнесённых с таким презрением.
- Из-за его рапорта?
Мальчик покачал головой:
- Я не знаю. Они никогда не говорили. Они просто всё время говорили ему, что его отец - предатель.
Когда ему показалось, что Джулиано дошёл до того места, где он остановится, Брунетти поддержал его вопросом:
- Как он пытался тебе помочь?
- Один из них начал говорить о моём отце. Он сказал, что знал, что случилось, и что моя мать была шлюхой. Что не было никакого несчастного случая и что она сошла с ума, когда мой отец покончил с собой, потому что это была её вина, что он это сделал.
- И что сделал Моро?
- Он ударил его, - того, кто это сказал, - Паоло Филиппи. Он сбил его на землю и сломал ему один из зубов.
Брунетти ждал, не желая на него давить, боясь, что это нарушит нить откровений мальчика. Джулиано продолжал:
- Это на некоторое время всё остановило, но потом Филиппи стал запугивать Эрнесто, а потом и круг его друзей стал это делать тоже.
Внимание Брунетти приковало имя Филиппи, студента третьего курса, чей отец поставлял материал военным.
- Что произошло?
- Я не знаю. Я не слышал ничего той ночью, - той ночью, когда он умер. Но на следующий день они все казались странными - взволнованными и счастливыми одновременно, как дети, у которых есть секрет или которые состоят в тайном клубе.
- Ты сказал что-нибудь? Кого-нибудь спросил?
- Нет.
- Почему?
Джулиано взглянул прямо на Брунетти, сказав:
- Я боялся.
И Брунетти поразился тому, сколько мужества ему стоило это сказать...
- И с тех пор?
Джулиано снова покачал головой.
- Я не знаю. Я перестал ходить на занятия и почти всё время проводил в своей комнате. Единственные люди, с которыми я разговаривал, были Вы и ещё тот полицейский, который приходил в бар, - тот, хороший.
- Что заставило тебя уйти?
- Один из них, не Филиппи, но один из других, увидел меня, когда я говорил с полицейским, и вспомнил его - с того времени, когда он задавал вопросы в Академии, а потом Филиппи сказал мне, что, если я заговорю с полицией, мне лучше будет поостеречься... - Голос его прервался, и фраза осталась незаконченной. Он глубоко вздохнул и добавил:
- Он сказал, что я должен быть осторожнее и что разговоры с полицией могут довести человека до самоубийства, а потом засмеялся. - Он подождал, чтобы увидеть, какой эффект это произведёт на Брунетти, а потом сказал:
- Так что я ушёл. Я просто вышел оттуда и пришёл домой.
- И назад ты не вернёшься, - шокировала их обеих вмешательством его тётя. Она поднялась на ноги, подошла на два шага по направлению к племяннику и остановилась. Посмотрев через него на Брунетти, она сказала:
- Не надо больше. Пожалуйста, не надо больше этого.
- Хорошо, - согласился Брунетти, вставая. Какой-то момент он раздумывал, стоит ли сказать мальчику, что он должен был бы сделать официальное заявление, но сейчас было не время пытаться принудить его к чему-нибудь, особенно не в присутствии тётки. В будущем они смогут отрицать, что эта беседа имела место, или смогут признать это. Что они выберут, к Брунетти отношения не имело; то, что его интересовало, была информация, которую он получил.
Когда они шли назад через переднюю прихожую, он услышал глубокий, успокаивающий бас Вьянелло вперемежку с лёгкой женской трелью. Когда Брунетти и остальные вошли в комнату, мать Джулиано повернулась, чтобы поприветствовать их, и лицо её мерцало весельем. Вьянелло стоял посреди комнаты, плетёная корзинка, полная коричневых яиц, болталась на его правой руке. Мать Джулиано указала на Вьянелло и сказала:
- Друг.
1. Zia - тётя (ит.)
2. La Patria - Родина (ит.)