Олег ГОВДА
ПОЛКОВОДЕЦ
За спиной оставались только руины...
Дома без крыш, словно черепа со снесенными палашом макушками, окна без стекол, напоминающие окровавленные, пустые глазницы. Сорванные с петель двери, будто рот - разинутый в последнем вопле. Он видел сотни и тысячи смертей. Но все эти горы изуродованных тел не пробуждали в душе сострадания. Да, они погибали по его приказу, но только потому, что он лучше других умел находить путь к победе, с наименьшими потерями. А оружие в руки каждый взял сам. Побуждаемый азартом и вечным желанием человека поживится за счет другого... Поэтому, глядя на искалеченные, вонючие, отвратительные человеческие останки, он никогда не сожалел, что стал причиной всех этих преждевременных смертей. Что поделать: парни поставили не на ту карту, а джокер выпал другому. Они сами так решили, и никто не колебался. Как не раскаиваются в своем выборе их уцелевшие товарищи.
Другое дело уничтоженные жилища. Это хуже опозоренных женщин или растоптанных копытами детей. За что они должны страдать? А он - кто одним жестом мог отправить на смерть или подарить жизнь сотням и сотням, совершенно ничего не предпринял для их спасения. Несмотря на то, что с каждым разрушенным домом, с каждой сожженной церковью чувствовал, как ссыхается его душа. Как неотвратимо, шаг за шагом, удаляется прочь обычная человечность.
Дома, избы и хижины дающие кров всякому, кто в нем нуждался, не разделяя людей на плохих и хороших, праведных или грешных, разбойников или жертв, - в жутких конвульсиях, стеная и вздыхая, корчились и исчезали в пламени. В пламени, разведенным руками, что внешне ничем не отличались от, закладывавших фундамент и возводивших стены...
Конь недовольно фыркал и дергал уздечку, норовя перейти с парадного шага на более привычную рысь, но всадник не спешил, поэтому придерживал трензелями горячего жеребца. Путь, которым приходится отступать, убираясь восвояси, существенно отличается от cursus honorum* и не вызывает в душе нетерпеливого предвкушения.
Вдоль дороги колосились нивы, кланяясь прохожим спелым зерном, словно пытались напомнить людям, что пора и о хлебе насущном подумать. Напрасно... И эти тысячи мужчин, которые угрюмо плелись на запад, и те, что догоняли их с востока - заботились теперь иной страдой. Будто все они в один миг отреклись от пищи и от забот мирских. А заодно - и от всего света божьего...
Он находился среди своих, самых верных, самых надежных и проверенных, а чувствовал себя покинутым, и прекрасно понимал: откуда это неприятное ощущение. Раньше воины шли за ним на смерть легко и безропотно, зная - он приведет их к победе. И даже сейчас, отступая, не переставали верить, что его военный гений сможет превозмочь неудачу, - и тогда в солдатских ранцах вновь зазвенят золотые монеты, в тарелках появится вкусная еда, а фляги наполнятся добрыми винами. Закаленные походами усачи воспринимали нынешние невзгоды, как нечто само собой разумеющееся. Ведь об их судьбе давным-давно сказано: a la guerre comme a la guerre*... И пока эта вера еще не развеялась злым фатумом, гвардейцы не задумываясь, мгновенно исполняли любые приказы. Он даже улыбнулся, сравнив войско с жеребцом. Сильное и норовистое животное послушно корилось малейшему движению поводьев или шенкелей, а попробуй подкрасться к нему сзади и испугать?.. Он даже вздрогнул, когда в воображении мелькнули подкованные копыта.
И вот, сидя на боевом скакуне посреди десятитысячного отряда верной старой гвардии, слуг и соратников-офицеров, он был одинок, словно отшельник в пустыне наедине с Господом. С той лишь существенной разницей, что совесть отшельника гораздо чище, и не обременена тысячами и тысячами смертей, искалеченных судеб и... уничтоженных жилищ.
Не понимал он и тех, кто нагонял его с востока. Сочувствовал, прощал, но не так и не вник. Хотя, если отбросить предвзятость, была и в их действиях своя правда и - честь. Ну и что с того, что его армия несла им свободу от крепостничества, просвещение и лучшую жизнь, если все это не укладывалось в их систему ценностей? Как там: насильно мил не будешь? Даже если помыслы чисты, а желания благородны. Плохой господин, но свой (для простолюдина) - понятнее и лучше неведомого чужого, от которого невесть чего и ожидать...
Неожиданный шум вторгся его мысли, мгновением раньше, чем адъютант деликатно притронулся к стремени.
- Что? - сказал, как выстрелил, сразу отбивая желание беспокоить его по пустякам.
- Шпион, монсеньор, - чуть поклонился молодой офицер.
Он помнил его лицо, но как отрезало, напрочь забыл имя... Много их, молодых, заменили тех прежних, проверенных общими походами и победами. Еще пылких, безрассудных, непреложно уверенных в силе его армии. Жаждущих сражений...
- Какой еще шпион может быть в рядах побежденных? - недовольно дернул щекой и хотел отвернуться, но гвардейцы уже тащили к нему всклокоченного и закопченного человека в обгорелой одежде зажиточного крестьянина.
- Кто таков? - бросил сурово. - Что сделал?
- Говорит, что местный, монсеньор, - поторопился с помощью переводчик. - Но, кажется, лжет... Его схватили, когда он пытался поджечь хлеба. А разве крестьянин способен предать огню собственную ниву?
В рассуждениях еще одного юнца был определенный смысл. Крестьяне и правда относились к полю, как мать к ребенку. Но ему, за длинные годы боев и сражений приходилось видывать и не такое. Предпочел бы не вспоминать...
- Подведите поближе, - к гвардейцам. - Здешний? Отвечай! - к пленнику.
- Да... - едва раскрыл тот окровавленный рот.
- Врешь! Сказывают: ты поле поджечь хотел. Небось на свой урожай рука не поднялась бы?!
- Свой... - крестьянин говорил едва слышно, словно с самим собой, но переводчик повторял громко. - А зачем он мне теперь? Для кого собирать? Вы уходите, а возвратитесь ли? Как знать... Те, - он мотнул головой на восток, - скоро придут. А останутся? Да и какая разница между вами? Ядра, которые отправили на небеса души моих ангелочков, летели с обоих сторон...
Ему стало все понятно и безразлично. Еще один горемыка, у которого помутился разум. Он отмахнулся от адъютанта, как от надоедливой мухи и пришпорил коня. О чем тут говорить. Пусть убирается куда глаза глядят... Если не тронется окончательно, то molto allegro* начнет жизнь заново. Не обремененные лишними думами и раскаяньем, простые души легче воспринимают удары судьбы. Bon gre mal gre* найдет себе другую женщину. А что касаемо ангелочков - то после того, как этими местами пройдут две армии, их вскоре появится с избытком...
И только после того, как сзади грохнул нестройный залп, он понял, что его поспешный и небрежный жест, молодой офицер воспринял слишком буквально. Дернулся что-то сказать, наказать виновных, но только вздыбил коня, заставив отшатнуться ближайших солдат. Что ж, возможно, расстрел оказался именно той милостью судьбы, в которой как раз нуждался осиротевший крестьянин... Теперь все его беды и невзгоды остались в прошлом. А его чистая душа (какая ж она еще может быть у хлебороба?) уже обнимает в Раю своих родных. Помоги ему, Господь...
Он перекрестился и вдруг отчаянно захотел, чтоб кто-нибудь смилостивился и над ним. Груз, лежащий на его плечах, стал невыносимо тяжек. А всего лишь одна маленькая пуля, один выстрел могли с легкостью избавить его от непосильного бремени. Полководец так четко представил себе это, что даже зачесалось между лопатками. И он непроизвольно оглянулся, рассчитывая встретить хоть один взгляд, нацеленный в спину и пылающий ненавистью. Напрасно...
Воистину, тому кто возвысится над толпой и тем самым приблизится к Господу своему, уготован крестный путь гораздо труднее, длиннее и тернистее, нежели обычному смертному. А, может, это знак? Малодушие, безразличие к собственной судьбе, бессмысленные поступки - прямая и самая короткая дорога к катастрофе. А как же все те, что еще верят в него? Быстрая смерть - легка и приятна, но бессмысленна и унизительна, как насмешка!
Нет, его планида - зреть в будущее, предвосхищать его и до последнего вздоха бороться с роком. Пока ясен разум, руки держат уздечку и шпагу, глаза различают свет, а грудь способна вдохнуть... Судьба, привередливая и капризная, все еще была в его руках. Он не сдался, не покорился! Он еще сумеет склонить весы удачи на свою сторону. Возможно, это усилие убьет его, но лучше умереть победителем, чем жить побежденным!
Он расправил плечи, привстал в стременах, и так залихватски свистнул, что ближайшее окружение аж вздрогнуло и схватилось за оружие. Потом пришпорил аргамака и послал его вперед так уверенно, словно в одно мгновение поменялись стороны света, и он больше не отступал, а вел свою гвардию в решительную атаку.
А те, кто ближе, услышали как он громко закричал:
- Il faut reculer mieux sauter!*
От этого возгласа величественный малиновый диск на какое-то мгновение завис над горизонтом, а потом качнулся ему навстречу. Словно распахивал объятия тому, кто отважился изменить законы, предписанные простым смертным самим Творцом...
Сursus honorum* - дорога славы (лат.)
A la guerre comme a la guerre*... - на войне, как на войне (фр.)
Molto allegro* - очень быстро (итал.)
Bon gre mal gre* - непременно (фр.)
Il faut reculer mieux sauter!* - Надо отступить, чтоб дальше прыгнуть (фр.)