Истории жителей г. Челябинска Житие ты наше уральс

     Ж И Т И Е    Т Ы     Н А Ш Е     У Р А Л Ь С К О Е.
                Часть 3
     (Истории жителей города Челябинска)

                А ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЛАСЬ…   

                Г Л А В А   1      


   Был у него когда то друг Степаныч.
   И когда, через полгода после его смерти ему позвонила Валентина, жена Степаныча и попросила придти- он ничего необычного в этом не увидел. Ничего не шевельнулось внутри в предчувствии чего- либо... Придти- так придти. Значит, какое- то дело… И так каждую неделю виделись, что там может быть неожиданного. И голос у Валентины был спокойным, без эмоций.
   Когда он пришел, они долго пили чай на кухне, разговаривали о житие- бытие. Ничего нового, все по- прежнему, вся жизнь на глазах друг у друга.
   -Я, Володь, ящики у Степаныча разбирала, -наконец заговорила о главном Валентина.  –Вот, смотри…- Она протянула ему огромную пухлую папку на тесемках.
   Володька поразился: таких, поди, и не выпускают уже. Анахронизм.
   Развязал  потрепанные тесемки. Пара общих тетрадей. Уйма листочков, исписанных корявым почерком Степаныча. Некоторые, видимо, долго лежали на солнце: пожелтели, выцвели, жесткими стали.
   -Что это? Мне то зачем?..
   -А ты, вот, Вов, почитай,- она указала на запись в папке с внутренней стороны. –Нам писал…
   Он нацепил очки, вчитался.
   «Ребята! Валюша и   Вовка! Кроме вас никто в моих почеркушках копаться не будет. Я здесь кое что накропал. За тобой, Вольдемар, блин, потянулся, дурак- дураком.
   Посмотрите. Вдруг что- нибудь путное найдете. Разберитесь, ребятушки, у меня руки не доходили. А ежели все дрянь- похерьте. Значит, не судьба. Смотрите сами.
   Ну, все. Целую вас всех и люблю. И всем ребятам «Гутен морген» (эх, полиглот во мне пропал!). Ульку с Плюмом расцелуйте. Все. Удачи.
   Жму всем лапы!»

   -Я бы сама все разобрала,- продолжала тихо говорить Валентина. –но раз он и тебе разрешил… Лучше ты,   … У тебя лучше получится.
   Она замолчала, отвернулась к окну.
   -Не могу я сама…- сказала, немного погодя. И такая тоска прозвучала в ее голосе, что  Володька вновь уткнулся в папку, лишь бы не встретиться с ней взглядом. –Начинаю читать- и плачу. Слезы сами катятся. Сами… Не могу… Помоги мне… Разбери все…
   -Конечно, конечно,- он торопливо закивал. -Всё разберу! Обязательно! Все сделаю!- Он все- таки решился посмотреть на нее.
   -Что смотришь?- усмехнулась она уголком рта. Криво, горько усмехнулась. –Старая стала?
   -Почему так думаешь?- он сумел взять себя в руки. –Такая же… Синева только под глазами. Спишь, что ли, мало?
   -Мало,- ответила она- и заплакала, уткнувшись лбом в его плечо. –Прошу, прошу его: «Приснись, приснись, Степаныч»,- говорила, захлебываясь слезами. –а он… Будто не любил! Ни разу не приснился! У-у!..- Плач перешел в тихий вой.
   Владимир понимал, что это не истерика, здесь пощечиной не помочь. Это- безысходность и тоска по любимому человеку выходила из нее вместе со слезами. Он гладил ее по голове и молчал. Самому выть хотелось! У самого по щекам слезы, суки, катились! Он вытирал их кулаком, а они продолжали катиться.
   -Поплачь, поплачь, Валюш,- шепотом говорил он. –Это хорошо… Поплачь.
   А самому вспомнилось: «А через год мы перестали плакать…»


   Он не замечал пронзительной выстуженности осени. Светило холодное солнце. Листва еще чудом цеплялась за ветки, не желая улетать.
   Он прижимал к груди старую папку и спешил домой.
   Дома разулся и, не раздеваясь, прошел в свою комнату. Сел на диван и закурил.
   Папка лежала рядом.
   А со стен, с фотографий смотрели на него родные лица.
   Это вот Лемеза 2000года… Это Березяк… Это все они на дне рождении у Толи… Это Степаныч на Улагаче с ребятами, гидрокостюм натягивает… Это уже  они вдвоем позируют со своими хвостатыми питомцами у таблички «ул. Пограничная»… А здесь вот все с семьями… Много фотографий… Много лиц… Много жизни… Жизни, что хотелось бы вновь прожить с этими людьми и ничего не менять.
   Траурная рамка со Степанычем висело отдельно, у компьютерного столика, в окружении фотографий с природой тех мест, где они побывали. Только он один. И природа.
   Володька  докурил. Потушил сигарету в пепельнице, разделся. Достал водку в графине и две стопки, наполнил их. Одну отставил на столик, поближе к Степанычу, другую залпом выпил.
   Снова уселся на диван и раскрыл папку.
   Цокая когтями по паркету вошла Ульрика. Тревожно принюхалась. И с какой то затаенной надеждой взглянула на  хозяина.
   -Иди отсюда!- зло психанул он. И вновь налил в стопку. –Иди спать! Чего уставилась?! Иди!
   Глаза Ульки потухли.
   Она не ушла. Легла передними лапами на диван, уткнулась мордой в папку, да так и лежала до конца, пока он  разбирал и перечитывал писанину Степаныча. И никакого дела ей не было до этой писанины! Она вдыхала запах Степаныча и беззвучно, по- собачьи, прижав уши и закрыв  глаза, плакала. А Степаныч что- то тихо и ласково говорил ей, и гладил по лобастой, уже седеющей морде. И гладил, и гладил…

   У него получилось три стопки бумаг. Рассказы Степаныча, заметки обо всем и дневник. Дневник он даже не стал читать. Открыл и снова закрыл.
   -Пусть… Это не для меня… Это для Валюши… Пусть… Потом почитает…
   А вот остальное прочел все. До последней буквочки.
   Поразительно: чего только Степаныч не писал! И прозу, и стихи, и фантастику… И никто из друзей ничего не знал! Что друзья- Валентина не знала!
   Вовка догадывался: стеснялся Степаныч своего графоманства, потому и не показывал никому. И понимал,  как ему это было трудно! По себе знал: сделано, написано (и хорошо написано, это иногда сразу чувствуется)- и некому показать! Жуть! И пытаешься этот пар в себе стравить- хоть кому- нибудь подсунуть свое «творение»… А Степаныч молчал, даже словом никому не обмолвился! А ведь многое написано хорошо,  Вовка это видел!
   -Дурак старый! Где не надо- он первый лезет, а здесь, как девица, застеснялся! Дурак! Ведь это ж, как яичко к Христову дню!.. Вовремя надо! Дурак стеснительный! Давно бы Лехе Мамлину или Саньке Жедяеву сказали- издали бы без вопросов! Пусть сто экземпляров, но издали!.. Как вот сейчас компоновать все это?!- ругал он про себя Степаныча. –Раньше бы!.. Хоть порадовался!.. Привык других радовать… Дурак!
   Улька со Степанычем молча смотрели на весьма захмелевшего Владимира и улыбались.
   Вечером пришли с работы жена с дочкой.
   Еще с порога почуяли запах спиртного. Заглянули в кабинет.
   Он вместе с Рикой спали на не разобранном диване. На полу стопками лежали исписанные листы.
   Тихонько позвали собаку: ужинать и гулять. А его будить не стали. Пусть выспится.


                Г Л А В А   2


   -Это не будет пользоваться спросом,- почему- то хмуро произнес знакомый старик  редактор. Снял очки, посмотрел красными воспаленными глазами на Владимира.
   -Почему?- сразу же ощетинился тот. Обида за Степаныча как- то враз захватила его.
   -Потому! Потому, что эти «клочки» не читаются! Кому это надо?! Фраза, рассказик, опять фраза, стих… Что за компоновка? Да и компоновать здесь нечего! Я же говорю: «клочки»!..
   Редактор продолжал хмуриться. А Владимир не мог понять- почему? Нет так нет! Злиться то чего?.. Хороший же мужик был всегда: доброжелательный, отзывчивый… Сейчас- то с чего вздыбился?
   Владимир забрал у него отпечатанную рукопись, принялся неловко запихивать в «дипломат».
   -Это жизнь его… «Клочки»… А если он жил так? А, может, ему  В С Е  интересно было?! «Клочки»… Жизнь это, а не «клочки». Знали бы вы его!.. «Клочки»…
   Редактор молча на него смотрел, подмигивал близоруко.
   -Хотя бы объяснили, что у него плохо- мы бы скорректировали… А то- «клочки, не читается»…
   Старик достал платочек, принялся протирать очки.
   -Он что, сам не мог подойти? С вами бы, Владимир, подошел…
   -Не мог,- он наконец- то закрыл «дипломат». –Не до нас ему сейчас… Не до рукописи… Умер Степаныч.
   Владимир пошел по коридору, на выход. И даже не попрощался. Благо, следующее издательство с уже другим знакомым редактором было рядом. Хотелось же не просто напечатать! Хотелось получить объективную оценку записей Степаныча.


   Вечером сидели у него на кухне: он сам, Лешка Мамлин и  Сашка Жедяев.
   -Чего собрались?- Лешка разлил по рюмкам. –Твои дома?  Я балкон открою- покурим?
   -Открывай, не будет сегодня никого…
   Володька поднял плотно зажатую в кулаке рюмку.
   -Мне, мужики, деньги нужны. Много надо… Давайте выпьем.
   -Сколько?
   -Тысяч сто тридцать- сто пятьдесят. И я не знаю- на сколько...  Появятся деньги- отдам…
   Саня с Лешкой переглянулись. Чокнулись, выпили. И снова переглянулись.
   -Чего?.. Потянем по половинке?- Сашка закурил, откинулся на спинку стула. -Вовка, дай пепельницу.
   -Половинку я запросто потяну!- обрадовался Лешка. –Я бы все набрал, но такая напруга в конторе!.. Того и гляди- закроюсь!
   -Ну, вот и ладненько… Тебе когда надо -то?- Сашка разлил по второй.
   -Звякните, когда соберете- приеду… Давайте, ребята…
   Поднялись. Помолчали и, не чокаясь, выпили. Задымили у окна.
   -Я сейчас, ребята…
   Он сбегал в комнату, притащил ручку с тетрадкой, присел у свободного краешка стола.
   -Мужики, как расписку писать? Ни сроков же, ничего…
   Мужики как- то хмуро и брезгливо на него покосились. Владимир  выжидательно  смотрел на них.
   -А пиши,- Сашка глубоко затянулся. –что «ежели через полгода долг не отдам- отдам квартиру». И не забудь завтра у нотариуса заверить!
   Лешка смотрел на Сашку с уважением.
   -Я- то думал: на машине и гараже остановиться, а ты!.. Уважаю!
   Пожали друг другу руки и вновь отвернулись от хозяина к окну.
   Тот вздохнул, забросил тетрадку на холодильник.
   -Паразиты безголовые!- начал бурчать он, разливая по рюмкам. –А ежели я завтра «крякну»? Иль под машину попаду?..  И как я вам отдам? На Надюхе же все повиснет!
   -А ты не «крякай». И не попадай… А то Надюху в услужение, а Дарью на панель пошлем. Тебе  и   т а м  мало не покажется! Всё! Засунь свой язык и молчи…. Давайте водку пить, пока не выдохлась….

   Ушли ребята часов в одиннадцать. Он с Улькой проводили их до перекидного моста к вокзалу.  И ребята так и не спросили: зачем ему такая сумма? Он всю дорогу боялся, что спросят. А соврать он не сможет. А они ему морду за такое дело набьют. И даже Рика не против будет. Нельзя унижать друзей такими вещами. Потому что за такое «неудобно перед вами, я сам хотел» друзья обычно бьют морду. Или перестают быть друзьями.
   И слава Богу, что не спросили!
   -Вот напечатаю Степаныча- всё расскажу!- утешал он себя. –Тогда и «попилим» расходы. 
   
   Все последующие дни он периодически перечитывал записи Степаныча, чтобы понять, что привело в такое раздражение того редактора- старика…


                .   .   .


                ЗАПИСИ   СТЕПАНЫЧА.


                «К Л О Ч К И»


    У Бога не может быть черного цвета.

                .   .   .

   -Да выключи ты это! Слушать же невозможно! Словесная лабуда в иностранной песне- и то раздражает меньше, чем эта хренотень!
   -Почему лабуда? Ты что, языки знаешь?
   -Не знаю! Потому и раздражает меньше!

                .   .   .

   Любимая жена- это человек, с которым есть, о чем помолчать…

               
                .   .   .


                «А, казалось бы, проще простого…»

                ( Повесть)

                «…надо жить так, чтобы было
                кому оставить собаку.»
                О.Куваев. «Дом для бродяг»



                Г Л А В А   1

   Он часто вспоминал то далёкое сумасшедшее счастливое лето.
   Сашке исполнилось три с половиной года, и они решились взять его на базу отдыха.
   Работа, деньги, проблемы- всё отошло на второй план, ушло в небытие. Хотелось безумного отдыха.
   Навьюченные рюкзаками и сумками они под вечер прибыли на место. Высокая лестница вела в желтый фанерный домик для счастья под номером 28. Две кровати, диван, холодильник, пыльная лампочка под потолком, два окна в крапивные заросли.
   Посидели на крыльце, покурили, помолчали. Кроме сына, конечно. Минуты через три он слинял и вернулся уже подружкой такого же возраста и темперамента. Милое создание, оказывается, уже предупредило его о клещах и, насколько стало понятно из их разговора, теперь они намеревались «всех хлещей перестукать». Поужинав, естественно, перед этим. На пустой желудок охота Сашку не прельщала.
   Вечером получили весла, спасательный круг, якоря и катались на лодке.
   Санька, разморенный под медным закатным солнцем, монотонно допытывался у отца, когда тот начнёт рыбачить.
   -Завтра, завтра, сынка… Вместе будем…-  отец  щурился на озёрные блики и улыбался. –Завтра…
   …Они пришли с пляжа в первом часу ночи, подсвечивая себе фонариком. Открыли двери. Сашка спал, развернувшись поперёк кровати.
   Солировал где то под крышей комар- кровопийца.
   Мигала свеча, уродливо высвечивая стоящие в углу весла – двенадцатидневное языческое божество их летнего безумия.
   Он вдыхал озерный запах чистого Надеждиного тела- и целовал, целовал…
   Плакали пружины дивана, взывая о милосердии, пели «Аллилуйю» освободившейся любви.
   За фанерной стеной слышались голоса отдыхающих- полуночников, ветреный шепот ветвей, заполошные вскрики птиц, но ничто не могло помешать их ночному безумству.

                .   .   .

   Серость захватила мир.
   Серая вода, серое небо, серые лес и камыши, серый туман…
   Александр, зябко передёрнув плечами, насадил скользкого червя и забросил удочку.
   И свитер, и куртка, и штаны насквозь, кажется, пропитались сыростью. На бортах и сиденьях, будто горошины, уселись крупные росистые капли.
   Ни дуновения.
   Вязкая тишина.
   Поплавок картинно замер на свинцовой глади.
   Он достал смятую пачку сигарет, закурил. На глаза попались торчащие из сумки ласты. Сашка торопливо отвернулся. По телу прокатила волна озноба. И под пистолетом не заставите! Запахнулся плотнее в куртку.
   Крякнула тревожно утка, зашлёпала по воде.
   И- опять тишина…
   …Клёв начался часов в семь, когда солнце как то сразу, всей монетой выскочило над кромкой леса.
   Поплавок утонул, будто его и не было. Он подсёк и вытащил окуня размером с ладонь. Тут же заплясал кивок зимней удочки. Тоже окунь. А потом пошло- поехало: чебак, окунь, ёрш, опять чебак…
   Александр в азарте путал леску, не успевая подсекать, вытирал скользкие от рыбы ладошки о штаны и свитер. Тряпка же для рук лежала рядом, на сиденье, белая, чистая…
   -Ну, вот сейчас закурю,- думал он каждый раз. –Заброшу- и закурю…
   А рыба всё клевала и клевала…
   Он даже не заметил, когда всё вокруг ожило: озеро заскрипело уключинами, замаршировали за мысом санаторий с пионерлагерем, завизжали детские голоса на берегу.
   День начинался.
   Александр бросил рыбачить, когда одежда начала плотно прилипать к потному телу. Смотал удочки, разделся до плавок, закурил сигарету и с хрустом потянулся.
   -«Как прекрасен этот мир!»- радостно и фальшиво пропел он. Зачерпнул ладошкой воду, напился. Серебристые мальки глупо таращились на чудака с метровой глубины.
   Сашка облачился в трико, надел футболку с длинными рукавами, шерстяные носки, ласты, подкачал ружье, натянул маску с трубкой и нырнул.
   Первая встреченная им щука долго хихикала, глядя, как он неуклюже в зарослях камыша разворачивает на нее ружьё. Затем степенно удалилась по своим рыбьим делам.
   Вторую подбить ему помешала вода в трубке. Он долго откашливался и отплёвывался, стоя по колено в воде. Илистые потоки текли по животу и ногам. На голове- венок из тины. Вода была теплой, и никуда не хотелось уходить. Но впереди его ожидала во- от такая щука, и он раком попятился на глубину.
   Эта, третья, поджидала его в подвальном помещении многометровой крепости из тины, камыша и водорослей. Александр как на тренировке развернулся и выстрелил. Блеснул гарпун, блеснула щука. Сашка поплавком вылетел на поверхность. Отдышался, осмотрелся по сторонам. Глубоко вдохнул воздух и начал погружаться, сматывая линь.
   Щука трепыхалась в травяном ковре. Сашка перехватил гарпун за трезубец и поплыл к лодке. Забросил в неё улов и долго барабанил ластами, пытаясь забраться на борт на обессиленных руках. Наконец, это удалось. Сел задом на живую пляшущую рыбу, задышал тяжело.
   Солнце жарило не на шутку. Пора сворачиваться. Да и мои, поди, поднялись.
   А те и не думали вставать. Валялись на кровати и болтали.
   -Сплюшки! День на дворе! Совести у вас нет! Отец с утра на ногах, а вы дрыхните!
   -Папа мамонта принёс,- доверительно шепнула жена Сашке- младшему. Тот наивно и восторженно таращился на отца.
   -Сейчас мама мамонта почистит- и будем кушать.
   Отец пересыпал в таз рыбу из садка.
   -А каса? Манная?..- деловито спросил сын.
   -И кашу сварим! Обязательно! Вставай, сынка! Нас ждут великие дела!
   Сын сполз с постели, присел над тазиком с рыбой. Надежда истомно потянулась.
   -И ты вставай! «Рассвет уже полощется..»!
   -Почисти рыбу… А я пока кашу сварю…
   -Да я уже почистил. В лодке ещё…
   -Слушай, а давай сегодня сходим за черникой?.. Может, и земляника ещё есть…
   -С Сашкой искупаемся- и пойдём.
   И в это время Сашка взвыл.
   -Ты что, милый?- бросился отец к нему.
   -Лыбка деёца! А- а- а!- широко раскрыв рот ревел тот. Слёзы- градины  (откуда только такие берутся?!) катились ручьями по пухлым щекам.
   Пока он был занят своей бедой и искал у отца защиты, Надежда выскользнула из- под одеяла и  незаметно для сына оделась.
   -А мы вот сейчас наподдаём этой рыбке. Бери зубную щетку, пойдём умываться. А то папка без нас искупается…
   Они потопали к умывальнику. Санька маршировал сзади, громко напевая: «Песня хагом, хагом
                Под битанским фагом…»
   Слёзы уже высохли, и ничто не мешало радости.
   Двенадцать дней счастья.
   Было ли?.. Не было?..
   Двенадцать дней… Как сон.



                Г Л А В А    2


   -Знаешь, Рюмины зовут в избушку на озеро на выходные…
   Жена лежала на диване. Рядом стояла чашка с кислой капустой. Жена захватывала её щепоткой и густо наносила на лицо.
   Александр сидел на ковре посреди комнаты и ремонтировал сыну велосипед. Сашка- младший стоял рядом и с испугом смотрел на страшную, в восковых капустных листьях маму.
   -Сашку можно с собой взять. Не в палатках же спать будем. Тем более, Рюмины со своими едут.  Втроём им не скучно будет…
   -Папка, смотли! Машина вот такая!- Сын подбежал к телевизору, показал на машину.
   -Встречают опять кого то…Негр… Из Африки, наверное…- скосила глаза Надежда.
   -Наверное.- Александр с трудом поднялся на затекших ногах. –Держи, сынка, готово!
   Младший живо уселся на велосипед, стал куролесить по комнате.
   Александр прошел на кухню, закурил у форточки.
   -Надь!- крикнул он.  -Тебе почитать сейчас?
   -Что? Говори громче! Не слышу. Санька, прекрати кричать!
   -Я говорю: почитать тебе? Ну, что вчера написал?..
   -А-а, давай…
   Он уселся у неё в ногах и, волнуясь, начал читать.
   Жена молчала.
   -Ну? Как?- не выдержал Александр.
   -Это что? Всё?- удивилась Надежда.
   Он кивнул.
   -Но это только начало! Я, вообще то, хочу показать…- Александр отчего то засмущался и занервничал. И никак не мог нужные слова. Но ведь что то же заставило его вчера сесть и писать!?
   Надежда потихоньку начала снимать маску.
   -Что то я ничего не поняла… Ой, посмотри, у меня здесь чешется что то!
   Александр обследовал её плечо.
   -Нормально. Нет ничего,- буркнул он угрюмо и опять вышел на кухню.
   Через минуту туда вошла Надежда. Санька прицепился сзади за шею и изображал всадника.
   -Саш, ты не расстраивайся. Я, наверное, не понимаю чего то… Я же не специалист.
   Муж молчал, не отрывая взгляда от темного окна.
   Надежда постояла ещё немного, ожидая ответа. Затем повернулась и поскакала в комнату.
   Докурил сигарету. На душе было погано, как после Муратовских фильмов. Иль будто Борю Моисеева наслушался. Может, она и вправду чего- то не допонимает? Иль, и впрямь, дрянь такую стругаю? Вздохнул невольно. И вновь захотелось принять чуток на грудь. Нельзя. Лишние заморочки. И без них тяжко. Какого лешего надумал ей читать?! Пробовал же уже когда то!.. Опять на те же грабли, будь они неладны!
   Неслышно зашел Санька с альбомом. Отец помахал рукой, отгоняя дым в форточку. Улыбнулся сыну, присел на корточки.
   -Ну, что у тебя?
   -Я колабль налисовал!- Сын был серьёзен и горд.
   -Показывай.
   Долго рассматривал рисунок.
   -А это у тебя что впереди? Якорь?
   -Нет, это килпич. Видишь, сколько сзади всего? А килпич, что бы колабль не оплокинулся!
   -Шикарный корабль!- Александр едва сдерживал улыбку.
   -Плавда?- Глаза сына были по- прежнему серьёзны.
   -Конечно, правда! Я тебя когда- нибудь обманывал? Шикарный корабль!
   Вошла жена.
   -Фу- у, накурено!.. Вы ужинать будете? Я что то сыра захотела.
   -А что, давай, Санька, по чаю вдарим?! Или кашу будешь?
   -Сам то будешь?
   -Я только чай.
   -И чего с Рюмиными решим?- Жена аккуратно делала бутерброды. –Тебе с сыром?
   -Я же сказал: не буду! Только чай…
   -Извини, не слышала. Саш, а ты? Кашу будешь? Тогда бутерброд с вареньем, ага?
   Александр- младший уже деловито сидел за столом и терпеливо дожидался раздачи бутербродов.

                .   .   .

   Александр «притормозил» с писанием. Что- то подспудно давило на психику, заставляло нервничать. И что- то именно с его опусом. Не нравился он ему. Не вырисовывался. Вернее, уж слишком вычурно вырисовывался: он пишет о том, что тот пишет о третьем, который в свою очередь тоже пишет… И так далее. Самому запутаться немудрено! Ни ясности, ни простоты. Нагромождения, как в курумнике. Из этих тупиков чем дальше, тем труднее выпутаться. Или придётся притягивать что- либо за уши. Что бы выпутаться. Бредятина!
   На кухне копошилась жена. Звенела посуда. Шипело что- то на плите. И донеслись вкусные запахи.
   Он встал. Потянулся с хрустом и пошел на кухню.
   Поужинали, лениво перебрасываясь фразами. Новостей за день скопилось не ахти как много. Расслаблено уселись на диван, закурили. Надежда принялась за вышивку, Александр включил «Омен. Часть 1». И опять молчали.
   Спустя час Надежда  заёрзала на диване.
   -Выключи!- тревожным голосом попросила она.
   -Подожди! Давай досмотрим, сейчас уже кончится.-
   Он не отрывал глаз от экрана. Демьен смотрел на приближающиеся кресты церкви. И вдруг заверещал, забился в припадке. С сатанинским криком грянул хор. Александра всего передёрнуло. Низ живота сжался, как перед дракой.
   -Тебе страшно?- обернулся он к жене.
   -Я лучше курить пойду…
   Надежда  выскользнула из- под пледа, ушла  на балкон. Через пару минут пришел и Александр.
   -Черт! Молодцы! Так сняли, что мороз по коже! Дай затянусь!
   -Возьми себе целую.
   -Ты представляешь: эту вещь три разных автора дописывали!
   -Прекрати!!!
   Он удивлённо посмотрел на жену.
   -Ты что, трусишка, правда, испугалась? Чего ты?..
   -Это же ты первый начал! Книгу ещё тогда подсунуть пытался! Хорошо- отказалась…
   -Ну что ты, дурочка, пойдём, посмо…
   -Я тебя просила: не называй меня так!
   Он почувствовал, что она вот- вот расплачется.
   -Извини. Ну, правда, пойдём - убедишься, нет у него ничего!
   -Я уже смотрела…
   Оба разом замолчали. И старались не встретиться глазами.
   -Я тоже смотрел,- Александр попытался усмехнуться, но вместо этого лицо его скривилось. Судорожно дёрнулся кадык. Вверх- вниз, вверх- вниз…
   -Ну, ничего же ведь нет!
   Надежда молчала.
   -Надюш, что ты в самом деле?! Я чепуху плету, а ты всё веришь!..
   -Да ничего я не верю! Просто, я тебе уже много раз  говорила: не люблю я эти фильмы ужасов, а ты всё «посмотри, посмотри»… Я без тебя вообще видик не включаю. А ты опять…
   -Прости, Надь. Ей- Богу, в последний раз! Просто- это классика. Я думал: тебе будет интересно…
   -Да неинтересно мне! Страшно!
   Она затушила сигарету.
   -Я спать пошла.
   Хлопнула дверь. И стало слышно капанье воды в умывальнике. Как и каждый вечер. Не докручивают… Марья… Надежда… А фильм, и вправду, страшноватенький. Но тянет- то как к себе, зачаровывает! Сидишь и, как губка, впитываешь всё в себя. И ведь во второй раз уже! Впервые- это лет 15 назад… Пятнадцать лет прошло с тех пор… Прошло… Не дней… Лет… Врать научились друг другу… Он- словами… Она- молчанием…  Уходит время, уходит жизнь… И это, сегодняшнее, через некоторое время будет восприниматься только умом. И если даже очень захочешь- чувств не будет. Только беситься будешь, что   о п я т ь   н и ч е г о    н е      в е р н у т ь! А, может, и не вспомнить даже…
   Он затянул кран. Потушил свет.
   …С Рюмиными они не поехали. Заболел сын.

               

                Г Л А В А   3


   Александр медленно поднял голову.
   -Папка, включи, пожалуйста, телевизор,- повторил Сашка и на последнем слове как то судорожно кашлянул, сглотнул слюну. Помутневшие глаза равнодушно смотрели на отца.
   -Кончились мультики, сынка. Уже ничего интересного нет.- Владимир погладил его по голове, задержал руку на лбу.
   Замолчали.
   Проехала за окном машина, высветила узоры на обоях. Тикали за стенкой часы. Ладонь, лежавшая на сыновнем лбу, нагрелась, намокла от пота.
   -Пап, почитай мне книжку.-
   Санька повернулся на спину. Равнодушный. Смиренный. Как будто знающий всё наверняка. Без слёз. Без истерик.
   Отец включил ночник, начал читать «Карлсона».
   Санька слушал. И не слушал. Лишь взгляд бездумно скользит по потолку. Затем вдруг оживился.
   -А помнишь… это… мультик был,-  сухо, натужно закашлял. Голубенькие жилки на шее вздулись. Попытался сесть. Отец помог приподняться, погладил по затылку.
   -На, попей…-
   Сашка выпил микстуру.
   -Ух, всё выкашлил!- Откинулся на подушку.
  -Всё, всё, тёзка,- Александр натянул на него простынь и вновь принялся читать. Левое веко дрожало, как мушка в паутине.
   Сын зажмурился, засыпая. В тусклом  полумраке светлели белки его неплотно прикрытых глаз. Александр прекратил читать, вновь потрогал его лоб. Санька очнулся, но вновь заснул.
   Выключил ночник и на цыпочках вышел из детской. В голове постоянно крутилась дурацкая строчка «Учитель в нашем доме болен- рак…». И скрипели паркетины под ногами.
   На кухне тоскливо молчали женщины.
   Мать сидела у стола, подперев голову рукой и смотрела куда то в одну точку.  Надежда бездумно протирала чистую столешницу. Обернулись к нему. У каждой- немой вопрос в глазах.
   -Заснул… Спала температура…
   Мать мелко перекрестилась. Засуетилась, заозиралась.
   -А где моя сумка, ребятушки?  Поеду я… Завтра утром приду…
   -Может, останешься?.. Переночуешь… Поздно уже…
   -Нет, нет, поеду… Да где сумка-то моя?!
   -Сзади, на стуле… А то смотри- переночуешь…
   - У меня там кошка не кормлена… И чего квартиру то без присмотра оставлять? Сейчас, вон, такие умельцы- на глазах обчистят!
   -Мам, да чего там у тебя воровать? Телевизор ламповый?
   Мать обиженно поджала губы, не ответила. Повязала скрюченными иссохшими пальцами платок.
   -Ты сначала наживи своё… Потом посмотрим- чего воровать… Тряпку половую украдут- и то жалко!
   Подхватила свою клюшку- тросточку.
   -Помоги мне обуться.
   Он натянул поочередно стоптанные, на два размера больше сапоги.
   -Вот, возьмите,- Надежда протянула завернутые котлеты. –Тёплые ещё…
   -Ой, Надь, чего ты!.. Ешьте сами…
   -Берите, берите, я же много сделала… Берите…-
   -Ну, спасибо тебе… Сейчас вермишельки отварю и поем.
   -Здесь- то чего не стала?!
   -Да не хочется пока. Всё, ребята, до завтра…
   Поцеловала обеих на прощание, захромала по коридору.
   Александр закурил у форточки, глядя, как мать скособочено,  медленно бредет по тротуару. И сумка с котлетами качается маятником в левой руке, как у нищенки.
   Надежда щелкнула за спиной зажигалкой.
   -Проводить надо было…
   -Да дойдёт… Рядом же. И так весь день сидела…
   -Вечно у тебя какие- то отговорки! Она нас всю жизнь выручает, чуть что- с Сашкой сидит, а тебе до вокзала проводить её трудно! И учишь её постоянно, и ругаешься!.. Она сейчас, как маленькая, ей во всём потакать надо…
   - «Маленькая»… А что, детей не учат?- он с готовностью обернулся к жене. Чего не поспорить, если считаешь себя правым…
   -Да у детей вся жизнь впереди! А здесь только смерть осталась! Да и позади ничего хорошего не было!.. Я, может, тоже такая скоро стану! И тоже так ко мне относиться будешь?!
   Заплакала беззвучно. Слёзы катились по щекам. Она вытирала их ладонями, затягивалась сигаретой и смотрела мимо него в черное окно.
   -Чего ты…- защемило у него внутри. Притянул её к себе, погладил по голове. –Чего ты…
   Надежда закаменела. Лишь плечи тряслись всё сильней и сильней. И она разрыдалась. И одновременно говорила, захлёбываясь слезами.
   -Всю… жизнь… прожил… а как с чужой… женщиной… с матерью… разговариваешь… И… со мной так же… будешь… Я же… вижу!.. И дети с тобой… так же будут… За что ты… так… с ней?.. А умру я… и дети тебе… не нужны будут… с пьянкой твоей… Марье только… на панель идти… Никого домой… не зовёт… из друзей… Отца стесняется…
   Всхлипывания становились всё громче и громче. Сашка продолжал гладить её по голове и молчал. Как- то пусто было на сердце. Много чего возразить хотел… Но пусто было… И он молчал. Он боялся этих резких перепадов в её настроении. А они становились всё чаще и чаще.
   Поводом могло служить что угодно. Хотя бы его шутки, весёлость ни к месту. Шутил он, и вправду,  не всегда удачно и не всегда ко времени, но что ж так злиться- то?! Отчего- то было неловко за себя. И пугали её глаза: немного прищуренные и  невидящие его. Любимые глаза чужой в этот момент женщины.
   -Ну, неужели ты не чувствуешь, как мне плохо?! Помолчи, пожалуйста!- бросала она ему.
   Боже мой, ну как он может что- то увидеть или почувствовать, если она ничего не говорит?! Если ещё мгновение назад они мирно беседовали, улыбались, и ничто не предвещало этой резкой смены настроения?..
   В такие минуты он сам себе казался какой то амебой, обиженным примитивом… Для него всё было просто: расскажи, расскажи, что случилось?!  Видишь, я не могу понять, почему тебе плохо! Расскажи, милая! Мне тоже очень плохо от своей дремучести и толстокожести, но я не пойму, в чём дело!..
   Но он молчал… Начинал копаться в себе. Он давно и на всю жизнь вывел для себя: виноватых всегда двое. Но начинать надо с себя.
   С себя он всю жизнь и начинал.
   Звонок в дверь- длинный и веселый- иглой ткнулся в сердце.
   Александр пошел к двери.
   Жена полотенцем утёрла оставшиеся слёзы.
   -Сосед,- сказал он, вернувшись. –Ключи от «кармана» забыл.
   Жена, ничего не ответив, ушла в ванну.



                Г Л А В А   4


   «День был, как день, ничего особенного. Солнце лупило всеми своими ваттами и канделами. Ни облачка. -2 градуса. Но пока, с утреца, зябко и прохладно. Лишь дороги - разбитые и расквашенные- блестели грязным тающим снегом.
   Салон постепенно прогревался. Негромко хрипел «Шансон» не французским прононсом. Сигаретный дымок ручейком утекал в приоткрытое окно.
   Образ юной Ахмадулиной вертелся в сознании, уныло и монотонно бубня чужое:
   «Я творенья свои, словно мантры, читаю.
     По щеке Л ореаль черной струйкой бежит…»
   Страшно тянуло в сон, но морок не исчезал. Гундел и гундел, как негромкое тремоло. Невзирая на шансонную «попу, как у Дженнифер Лопес».
   Лучезарно улыбаясь, как солнечный зайчик, Михаил Михайлович не грубо, но решительно оттеснил поэтессу своим «Слушайте сюда! Отсюда будет проистекать!»
   Резко просигналили сзади. Пробка сдвинулась ещё на десяток метров.
   Он потянулся всем телом по неудобному сиденью, широко и со стоном зевнул.
   Из соседней  «Тойоты»- почти дверца к дверце - на него чуть презрительно посмотрела платиновая блондинка и отвернулась, заговорила с кем- то по телефону.
   Он, в отместку, краснея, мысленно её раздел…»

   Хлопнула входная дверь. Дочка. Александр не спеша затушил сигарету, нашарил под столом тапочки и пошел встречать.
   Причём здесь «платиновая блондинка»? Где это ты платину видел? Может, «ослепительная»? И «угреватая»? Нет, «ослепительные» в «Тойотах» за лицом следят. А «угреватые» в «Тойотах» не катаются. Да и не стал бы он «угреватую» раздевать. Да и вообще, к чему раздевать?! Скучно, что ли в пробке стало? Или понравилась ему? Значит, без угрей.  Значит, «ослепительная». Нет, миловидная! А перед этим:
     «Ленивая ворона выклёвывала что- то мороженное на обочине, не обращая внимания на работающие машины. Он потянулся всем телом…»
   -Привет, Марья.
   -Привет, пап.
   Дочь стягивала приталенную короткую куртку.
   -Вся задница наружу,- неодобрительно подумал Александр, глядя на невесомую куртку. – Застудят всё к чертям собачьим, а потом зачать не могут, по больницам бегают. Внуков сначала принеси, потом форси, как можешь.
   Стадия «любимой дочки, любимого отца» как- то давно и незаметно схлынула в лету. Он всё чаще ловил себя на мысли, что думает о дочери, как о «шкатулке семейного генофонда». Которую надобно «хранить и оберегать».  Он стыдился этих мыслей, но они возникали.
   -Будешь есть?
   -Я сама себе положу.- Дочь, наконец, разделась и ушла в свою комнату. Дверь закрылась.
   -Да- а…  Поговорили…- Поглядел ей вслед. Постоял, посвистывая под нос. Развернулся и ушел к себе. И тоже плотно прикрыл дверь: накурено было до одури, вся квартира пропахла.
   Блин, простуда на губах… Сквозняки, не иначе.
   Спичка сказала «пш- ш- ш». «Скр-р-р» подхватила паркетина. «Оп- оп- оп» зачастила штора. «Она хотела бы жить на Манхеттене…» выводил за стеной у соседей ворованный магнитофон.
   -Так, что там у меня было в пробке? Ворона и «Шансон»… «Как в глаза старушка - мать поглядит соседям?» Что ж у них, как мать – так старуха?! Дряхлость – предряхлость! Бабе сорок – сорок пять, а она «старушка»! Давят слезу с соплями вперемежку! «Родине – матери» давно уж за тысячу, а никто старой каргой не изображает… «Законы жанра». Жальче матушки человека нет… Для начала угробить таких же штук пять… Топором, допустим… Иль последнюю  пенсию из котомок у них выкрасть… Нет, лучше из шушуна.  А потом «мать – старуха» поймёт. И простит. Кака баллада романтична! А како благородство?! Плюнуть некуда – в Монте- Кристу попадёшь! Это менты- вот те -«волки позорные»! А у этих – кодекс чести, век воли не видать! Как в царской гвардии!
   Стоп! Чего раздухарился? Осади! Пробка, ворона, обочина!..
   Нет, а ещё про «дочку - папку»?! Можно? Чуть – чуть?.. Ведь никто, кроме «дочки папку - зека» не поймёт, да? Мать – сына, а дочка – папку…
   Александр непроизвольно шмыгнул носом, сдвинул цветы с подоконника и открыл окно настежь. Накурено, действительно, хоть топор вешай. Штора засуетилась ещё сильней.
   Балладисты  задрипанные! Романтики зонные! Вон она, в соседней  комнате… Взаимопонимание полнейшее! Десяток слов за неделю! Как Эллочка… Остальное - на уровне астральной иль какой там хренотени. Эт, видимо, зековские дочки отца – вора понимать могут. И простить. И рыдать. И во сне видеть. И советам внимать. И следовать. Следовать!!!
   -Пап! Пап!- донеслось из кухни. – Мы бу- бу- бу…
   Что за манера: говорить под нос! И так тихий голос, а ещё под нос!  Поддёрнул трико, пошел на кухню.
   -Я не расслышал ничего. Что сказала?
   Как она может на одной зелени жить?! Да на твороге… Хрумкает, хрумкает!.. Пельмени же есть, суп.
   -Мы вечером на трассу уезжаем. На три дня.
   Вот ещё мода: горные лыжи да сноуборды! То теннис, то дзюдо, то лыжи! Когда ж к власти шахматист  придёт?! Всё ж спокойней для среднестатистического  жителя. Да и по деньгам…
   -Ну?
   -Ну! Едем, говорю…  В воскресенье вернёмся. Мы спальники возьмём у тебя?
   -Чего ты спрашиваешь? Берите, конечно. Термос не забудьте. А когда вернётесь?
   -Я же сказала: через три дня. У тебя деньги есть?
   Денег у него не было. Но он кивнул головой:
   -Есть. Тебе много надо? И когда?
   -Тысячи две. Никита через  час подъедет  и поедем в «Молнию»  затовариваться. А потом сразу на трассу.
   -Ешь пока. Я сейчас.
   Прошаркал к себе в комнату.
   -Две тысячи, две тысячи… Должны остаться… Или чуть меньше… Хватит им. – Нашел в портмоне кредитную карточку. – Хватит им.  Из дома, вон, пусть наберут. Пельмени, хотя бы. Там сварят. И чай с кофе. И сахар.- Карточка выскользнула из ладони, шмыгнула под старое раздолбанное пианино. Матюгнулся. Ухватился за инструмент сбоку и попытался сдвинуть. Пианино подалось сантиметров на двадцать, обнажив треугольник пола с вековой, валиком пылью. Туда, в этот треугольник и рухнул  чугунный подсвечник с пианино.
   Машка прибежала на шум, испуганно уставилась на отца.
   -Ничего, доча. Сейчас. – Поднатужился - и окончательно  отодвинул пианино в сторону. – Вот, держи.- Сдул с карточки пыль. – Снимайте всё. Там около двух тысяч. Как раз. Код знаете. – Дышалось тяжело. Вспотели отчего- то одни только руки.
   -Спасибо.
   Карточка, затылок, стук шагов и вновь захлопнувшаяся дверь. Сглотнул комок в горле и пошел за тряпкой: когда ещё такая возможность выпадет - за пианино убраться?..
   Нет худа без добра: насобирал  четыре рубля мелочью и два пазла. Более ценного ничего не было. Оглянулся опасливо на дверь. Пошарил рукой на книжной полке за  коричневым  Жюль Верном, достал початую бутылочку коньяка и отхлебнул глоток. Утёрся.  «Закусил мануфактуркой». Передёрнулся. Вновь отхлебнул и поставил ёмкость на место.
   -Будто субретка, - хихикнул про себя и задвинул пианино в угол. Обломки подсвечника выбросил в мусорное ведро. Уселся за стол, придвинул тетрадь, открыл на заложенной странице. Коже на пальцах было неприятно от покрытых пылью листков бумаги. Он брезгливо поморщился.
   
   « Беды притягивают друг дружку, как оттаявшая  помойка притягивает бродячих собак. И вот когда численность их переваливает какой то критический рубеж, то жизнь, кажется, уже теряет цену. И не просто теряет, а становится в тягость. То, что маячит впереди - уже не преодолевается, не решается, не сбывается, как ни старайся.
   Не погасятся бешеные  долги.
   Не вернётся та, до свадебная, твоя любовь с женой.
   Не наладится душевный контакт с повзрослевшей незаметно для тебя дочерью.
   И друзья... Тебе ж и взаправду «уже с многими скучно, успел от многих устать...» Это в твои - то тридцать семь!..
   И остаётся, кажется, лишь одно... Страшное... Безбожное... Но быстрое... И лёгкое... А, главное- решающее   В С Ё! Сразу!!!
   Валерий гнал от себя эти мысли, но они приходили вновь и вновь. Безнадёга и беспросветность...
   Пробка вновь продвинулась на десяток метров. Блондинку сменил морщинистый старичок на «Ниве».
   И ещё эти заморочки с дочерью. Своих будто не хватает.
   Влюбилась, дура глупая, по уши. Полгода пройдёт- всё подмечать будет: нос не тот, сидит не так, и юмор дурацкий, и ест, чавкая… Это сейчас зашоренность… Сейчас счастья полные колготки. Никогда же ни с кем не дружила. И в школе, кажется, не дружила… Застенчевая, тихая… Съехала голова…
   И что не скажешь- всё в штыки! Кроме них никто жить не умеет! И видно: ей уже сейчас неприятно наше присутствие рядом. Уже сейчас стыдно, аж до злости, за нас, за наши повторные рассказы, за монотонность, за нравоучения. За морщины наши, за полноту, за болячки… А что дальше будет?! Когда совсем немощными будем?! Бога будет молить, чтоб прибрал нас? Как- нибудь пристойно и не страшно для душонки своей?!
   А ведь у нас с жинкой ближе- то её и нет никого на свете! И любим- то её, наверняка ,больше, чем друг друга! Что ей, кобыле молодой, надо?!
   Пробка потихоньку рассасывалась. Машины, уже не останавливаясь, двигались вперёд.»

   -Я ухожу!
   И сразу же хлопнула входная дверь.
   Александр оторвался от писанины. Вновь потянулся за любимого Жюль Верна. Так -то оно вернее будет. И спокойнее.
   Вздрогнул от грохота упавшей на подоконник сосульки. Выругался про себя.  А всё- таки… про сосульку…  надо куда- нибудь вставить… Хороший коньячок, хороший! На сегодня хватит, а на завтра водочка есть в загашнике.
   Яркое солнце столбиками пыли отражалось от полировки стола, от зеркальных створок серванта. Клонило ко сну.
   Александр не стал противиться. Блаженно растянулся на диване, вздохнул с облегчением и заснул. И снилось ему что- то приятное, но несущественное.»…
               
                .    .    .


                Г Л А В А   3


   -Степаныч, родной, что ж ты делаешь-то?!- Сердце у Вовки затокало барабаном и будто жар к голове прихлынул. –Зачем тебе все это надо было?! Выдумки эти, фантазии?.. Что тебе, своей жизни не хватало? Сколь ты пережил, испытал- на кучу романов хватило бы! На хрена ты эту муть насочинял?!
   Он, действительно, всерьез обозлился на Степаныча. Даже оттолкнул рукопись от себя.
   Жизнь- своя, прекрасная, насыщенная,  в с я к а я  - почему-то не прельстила Степаныча. Почему-то ему захотелось «замутить» какую-то местную «Санта-Барбару»! Дурак…
   Вовка всю жизнь завидовал ему. Тому, как тот жил. И в радости, и в горестях… Что-то недоступное было для Володьки в этой жизни. Есть такое иногда в людях: свет. И поганое к ним  ничего не пристает. Заблуждаются, ошибаются, а все-равно светятся!
   Но «Санта-Барбара»-то зачем?! Степаныч, что ж ты?.. Писал бы да писал про себя!
   Вовка остыл немножко, перекурил и вновь принялся за чтение.

                .     .     .

                З А П И С И    С Т Е П А Н Ы Ч А.   «К Л О Ч К И»

            «А, казалось бы, проще простого…» (повесть, продолжение)      



                Г Л А В А   5


   «Валерий аккуратно  резал селёдку и незлобно про себя матерился: ножи- точи их, не точи- отчего- то постоянно тупились.
    Селёдочка была собственного посола аж четырёх видов: со специями, с уксусом, с майонезом и просто солёная. Друзья любили это рыбное разнообразие на Новый год. Да и он любил, хотя, честно говоря, мороки с этой засолкой было много.  И попробовать эти изыски  на празднике не всё иногда удавалось. Но все уже считали соленье его фирменным блюдом, и он много лет подряд готовил эту постылую рыбу. А к вечеру второго января- уху и окрошку. Потому что мясное, салаты и пельмени  у всех стояли комом в горле.
   Но предпраздничную возню на кухне любил. Радовало всё: и «иронический» Таривердиев вперемешку с паровозной «кока- колой» в телевизоре, и приехавшие с катка дети, пахнущие морозом и бензином, и сигаретка в перерывах между готовками, и запахи… И   в о о б щ е: настрой души! То- оненькая такая струнка тихо выводила тремоло счастья. И он боялся её спугнуть. И боялся, что спугнут другие.
   -Мишка!- окрикнул он младшего. –Кушать будете?
   -Сейчас, придём…
   Ввалились на кухню. Разные, непохожие друг на друга. Рослый, на голову выше его сын и худенькая миниатюрная дочь. Белый и черная. День и ночь.  Два твоих продолжения во Вселенной.
   «Как просто проблему бессмертья решить…»
   Он  смотрел на них, таких радостных и счастливых, а  в желудке, за грудиной, вдруг возник какой то комочек боли, стремительно расширился и пополз к горлу.
   Валерка трясущимися пальцами, мгновенно ставшими потными и ледяными, нащупал сзади узелок передника, развязал, сбросил передник и, продолжая улыбаться, прошаркал до дивана. Присел медленно, осторожно, затем уж отвалился на спинку. Глубоко- глубоко и беззвучно вздохнул, ещё раз, ещё… Ничего, Валерка, ничего, пройдёт сейчас… Дыши глубже… Не первый раз… пройдёт…
   -Пап, ты чего?- Дашка нацепила на себя его передник, машинально заправила  косичку за ворот платья.
   -Да переел, дурак!.. Двигаться не могу, живот полный, как у Бобика!..
   -Пап, а какой лист брать?- прокричал с балкона сын. –Здесь их куча!
   -Любой бери, который на тебя смотрит…
   -Они все на меня смотрят! У- у, холодрыга!- сын резво закрывал балконную дверь. –А обещали потепление к вечеру… Ты будешь с нами обедать? – вопросительно посмотрел на отца.
   -А я уже…
   -Что с тобой? Ты чего такой бледный? На, Дарья, вари.- Сунул сестре лист с пельменями, сам же подошел к отцу. –Что случилось?- Взял того за руку, нащупал пульс. –Подожди немного.- Посчитал пульс, опять взглянул на отца. –Что, батя, сердце?..- И, не дожидаясь ответа, пошел за  тонометром.
   -Мишка!- крикнул ему вслед отец. –Да это я переел! Пройдёт сейчас…-  А за грудиной давило всё сильнее и сильнее. –Пройдёт…
   Дарья засыпала в кастрюлю пельмени и тоже присела рядом.
   -Вы, мелочь пузатая, только матери ничего не говорите… Нечего её пугать… Дайте праздник по- человечески справить,- просящее проговорил  отец, подставляя руку сыну.
   -Не скажем, не скажем… Помолчите все!
   Дарья замерла на полуслове.  Все дружно уставились на стрелку датчика.
Накаченный сыном жгут больно давил на руку, но Валерий дотерпел до конца.
   -Ну что? Нормально?
   Сын неопределённо дёрнул головой, смотал аппарат.
   -Кто его знает… Чуть пониженное… У тебя, батя, ещё и аритмия… В больницу бы надо…
   -Да переел я , говорю… Вот и задавило на желудок.
   Сын сидел рядом и внимательно на него смотрел. С другой стороны сидела дочь  и внимательно смотрела на брата: ждала вердикта. А Валерка переводил глаза то на одного, то на другую- и боль потихоньку отступала.
   -Нормально, ребятишки. Проходит уже…- Погладил сына по щеке, изуродованной  большим, от виска до  уголка губ  шрамом. –Ей- Богу, проходит! Дарья, пельмени!..
   Пена приподняла крышку кастрюли и хлынула на конфорку.
   Дружно бросились к плите.
   -Дарья, ты чего такая трудная? Как мужа то кормить будешь? Ничего доверить нельзя!- ворчал брат, протирая плиту. –С голоду сдохнет с такой женой!..
   Сестрёнка улыбалась, помешивая пельмени. Попробовала воду на соль.
   -Ты же умеешь готовить… И он научится.
   -Да он от истощения помрёт, пока научится!
   -Ты лучше папку вылечи, старшенький…
   -Сейчас… Пообедаем- и полечим…
   -Ага, желудок на первом месте…
   -Мелочь, не ругайтесь.- отец смешивал аджику с майонезом. И всё время казалось, что аджики мало. –Такой день, а вы ругаетесь из- за пустяка…
   Детишки удивлённо на него оглянулись.
   -Да это мы не ругаемся… До кулаков ещё не дошло…»

   Александр оторвался от тетради, взглянул на часы. Половина четвёртого… Потянулся. Скрестил руки на груди и, глядя на пепельницу, тихо- тихо запел:
      «Я хочу скорей заснуть,
        Чтоб проснуться рано- рано
        И под волчий вой бурана
        Свой порог перешагнуть…»
   Скрипнула дверь. По коридору с закрытыми глазами прошаркала в туалет жена. Александр, не переставая мурлыкать, проводил её взглядом.
   Надежда вышла, сонно посмотрела на мужа, на тетрадь.
   -Сколько времени?
   -Полчетвёртого.
   Александр прикурил сигарету, глубоко затянулся.
   -Надюш! Я, всё- таки, почти написал…- В быстром шепоте его звучала радость. –Ты знаешь, сам не думал, что так легко «пойдёт»!.. Прямо всё прёт изнутри!
   -Пусть прёт… Завтра… Всё- завтра…
   Надежда ушла в спальню.
   -Я потом почитаю!- шепотом крикнул ей в спину Сашка.
   Не сиделось. Он подошел к окну, оттер запотевшее стекло. Свет из окна выхватывал вздрагивающий на ветру куст акации, темный асфальт дороги.
   Голова была пустой и звенящей, как оцинкованное ведро. В глазах- будто бросили горсть песка. Чесалось вспотевшее тело. Спать не хотелось совершенно!
   Мыться- не мыться?
   Почистил зубы, сполоснул лицо, разделся.
   -Ох, уснуть бы,- подумал он, сдвигая к края разметавшуюся по кровати Надежду. Вытянулся. –«Живём мы недолго…» Сачкуешь ты, писака, сачкуешь. На половине бросил… Господи! Как у тебя мозг изощренно работает, когда сачкануть надо!.. На какие только ухищрения не сподабливаешься! И три часа всего на сон осталось… И- работы завтра много… И- лежа, дескать, думается легче…  А зевота?! Как раз тогда, когда вот- вот нужное слово ухватишь или интонацию!.. И вдруг- рот в пол-лица от зевоты! И всё! Забылось, что надумалось… А здесь ещё кукушка- сволота три часа настукивает на часах. Всё, буквально, против… А  истома какая охватывает?!..  Постель уютная чудится… Или, вот, книгу,  почитать  сразу тянет. В три ночи. Лишь бы не писать. И берёшь. И читаешь. Пять, десять, двадцать минут… На это у тебя время есть… Да и действительно- не оторваться. Тебя уже заполонил Маркес. Или Шукшин. Или с безнадёжной тоской клянёшь Джойса- и читаешь. Слово за словом, строчку за строчкой. Не понимая ничего. Абсолютно не понимая! И всё- равно читаешь… В шестой раз… А после грандов браться за своё?.. Упаси Боже! Стыдновато… Всё у тебя «не так»…
   Л и ш ь   б ы   н е   п и с а т ь…
   «Живём мы недолго…»
   Он ещё с минуту тревожно поворочался и провалился в сон. 


                Г Л А В А   6   

    …Он никак не мог понять, что за праздник… А потом и думать перестал об этом.
   Все сидели за длинным столом в каком то домике, похожем на турбазовский и пили водку.
   Гремела музыка. А он- какой то тихий, смирный,       о ж и д а ю щ и й… Кругом- одни незнакомые лица. Нет, вон, Сережка Самохин, рукой машет.
   -Где Надя? Надю не видели?- он оборачивается к соседям.
   -Не было её.
   Пьёт. Не пьянеет.
   Вот! Появляется! Она! Грива волос! Откуда такие волосы? В зелёном  блестящем платье  в обтяжку. И ничего, ничего под ним! И все  э т о   знают!! Широченная, как у Карлсона, лямка через голое плечо.
   -Извини, Саш, я задержалась. Волновался?
   И ласково обвила рукой шею, ткнулась жаркими губами   в щеку.
И глаз таких- ослепительно глянцевых, черных- он никогда у неё не видел.
   Оказалось, что это пирушка её сектора. Да неважно! Платье то откуда у неё такое?! Вызывающее!
   И завертелся «волчок»: штрафная! Ещё!
   -Ой, я и так пьяная! Чуть- чуть шампанского…
   И уже люди рядом… Знакомые, незнакомые… Лица, лица, лица…
   Неожиданно накатила волна бешенства. И вспомнилось: она приходила из театра в первом часу ночи!
   Плюнуть на всё, плюнуть! И крамольная мысль: уйти при всех- и вернуться. Тихонько… Незаметно… П о с м о т р е т ь…
   Но повод, повод?! Разругаться! Вот! Разругаться так, чтоб следом не побежала! Или нет, лучше…
                .  .  .
   Самоварная луна шторной полоской пробежала по его оскаленному в тревожном сне лицу и тихонько сползла на пол.
                .  .  .
   …Самохин рядом с ней, по левую сторону. Вот бы свет потушили! Боже мой, ну, потушил бы кто- нибудь! И включил через минуту!.. Ведь я же видел: он уже накрыл её ладонь своею! И она- глазами на него, в упор!.. Она уже вся его! Она уже отдалась ему! Полностью отдалась! Каждой клеточкой тела!
                .  .  .
   Он резко сел на постели. Потом уже до него дошло: Санька рухнул с кроватки. Не просыпаясь, прохныкал: «Писить»
   Шатаясь  от дикой усталости, Александр поднял младшенького на мокрые обессиленные руки и понёс в туалет.
   Но сколько бы потом не пытался продлить сон- ничего не получалось, продолжение не следовало.
   Вдали нервно прокричала первая электричка.
   Светало.
   Он заснул.

                .   .   .

   «Подработка с самого утра не заладилась. Около часа блуждал по центру в поисках клиентов. Сжег в пробках бензина- мама дорогая! Плохо расчищенные после ночного снегопада дороги превратились в полосу препятствий.
   Студенточка за полтинник да бабуля с внуком на проспект Мира за стольник- вот и весь навар. И когда его тормознула эта пара- аж сердце ёкнуло: может, повезло наконец?!
   Повезло. Мужики не торговались. Триста так триста. Уселись сзади и о чём то негромко переговаривались. Лишь попросили волну на радио переключить. Не нравился им  зонный «Шансон». А ему то что? Переключим! Самого от бредятины тошнит.
   Он неторопливо рулил по проспекту и пытался вспомнить, какого числа улетать на вахту: девятого или десятого? Что то с этими праздниками всё перепуталось в голове. Выдумали тоже: рождественские каникулы! По путёвкам отдохнуть… Да кто с деньгами- и без каникул съездит!  А остальные маются  дурью от безделья…
   Он машинально взглянул в зеркало заднего вида. И сначала ничего не понял. Вернее, понял, но не поверил глазам своим. Даже моргнул пару раз, убирая морок.
   Мужики, сидевшие на заднем сиденье, целовались. Взасос. Затонированные задние стёкла располагали к интиму. Да и возраст обеих, лет под сорок, в самом соку…
    Валерка сглотнул комок в горле. Начал перестраиваться в крайний правый ряд. Вахта забылась. Зато вспомнились периодически подвозимые проститутки. То, что они проститутки, узнавалось, конечно, потом, по дороге. Когда девицы предлагали натурообмен за проезд.
   Но те, молодые, с гормонами и без царя в голове, хоть не вызывали омерзения. Так, лёгкую брезгливость, не более. А здесь…  Уродцы заднепроходные… Будто за матерью в душевой подсматриваешь. Гадость какая! И самому вымыться хочется, с головы до ног… Словно и сам перепачкался этой липкой мерзостью!
   -Отстал ты от жизни, Валерка,- подумал он, прижимаясь к обочине вдали от остановки. -Им уже и браки разрешили… А ещё современным человеком себя считаешь. Всепрощенец…
   Сволочи! Такой цвет опошлили! И радость, и романтика, и любовь!.. Всё было голубым! А сейчас скажи где- нибудь «голубой»- сам себя в краску вгонишь… Сволочи!
   Остановился. Закурил. В зеркало старался не смотреть. Переключил радио обратно на «Шансон» и вышел из машины.
   Задняя дверь приоткрылась.
   -В чём дело, шеф? Сломался?
   -Да. Конечная. Приехали.
   Мужики смотрели на него молча и не двигались. Видимо, ждали вразумительного ответа. У дальнего, склонившегося к двери через колени напарника, даже рот приоткрылся в ожидании.
   -Всё, я сказал! Выходим! Приехали! Не ясно, что ли?- отчего то зло скомандовал Валерка. Мужички переглянулись, вздохнули и полезли из машины.
   -Держи!- Этот, с приоткрытым ртом, протянул ему три сотенных.
   -Да иди ты!.. Засунь себе!..
   Валерий растоптал окурок, открыл водительскую дверь. Да так и сполз по ней на грязный размолоченный снег обочины. Боль ударила в затылок, и сознание померкло.
   -Чем ты его так? К чему?- как сквозь вату услышал он в темноте.
   -Надоели эти психи! Вот скажи, что мы ему плохого сделали?! Почему он так с нами?
   -Пойдём, пойдём!- торопил второй. –Таким без разницы: что хачики, что геи, что евреи… Пойдём, а то увидит кто… Живой хоть?
   -Да я не сильно его… Вот гад, специально между остановками тормознул! Чтоб топали подольше…
   -Идём, идём…

   -Это они обо мне… Это я «псих»…- подумал Валерий. Совершенно не хотелось шевелиться. Было уютно дремать в этой темноте. Тёплая струйка за правым ухом просочилась за воротник, на шею. –Куртку всю испачкаю… И рубашку…- безразлично констатировал он. -Очнуться бы… встать бы… Простыну…
   С трудом раскрыл глаза. Перед ним маячил порог машины с прилипшим к уплотнителю окурком.
   -Порог- то как прогнил… Менять надо…
   Попробовал пошевелиться. И тут же вернулась боль. Резкая, пульсирующая.  Он приподнялся с колен. Правая рука не слушалась и висела плёткой. Левой ухватился за ручку двери и начал подтягиваться. Упёрся коленями  на порог и замер, пережидая новый приступ боли и тошноты. Заплакал от бессилья.
   Надо забраться в машину, надо забраться в машину…
   Ноги елозили по снегу и никак не хотели разгибаться в коленях. Наконец, с третьей попытки, он всё же втиснулся на сиденье. Неловко набрал телефон сына.
   -Мишка, ты свободен сейчас? Забери меня… Поплохело мне что- то… На Комсомольском стою… У «Экспресса»… Хорошо, жду.
   Отключился, положил мобильник на панель. С трудом дотянулся левой рукой до правого кармана куртки, достал носовой платок и только после этого развернул к себе зеркало. Обтёр сначала шею, потом за ухом. Шишак на затылке пульсировал и сочился. Он приложил к нему платок и осторожно потрогал пальцами. Ранка, видимо, была небольшой, он ничего не нащупал.
   -Ничего, заживёт. Главное- кровь остановить,- и снова «отключился».

   -Э- э, друг! Очнись! Друг!.. Плохо стал? Друг! Э- э! Врач вызвать?
   Валера, не открывая глаз, отрицательно покачал головой.
   -Живой!- обрадовано проговорили рядом. И загомонили, защебетали гортанно, не по- русски.
   -Как бы не спёрли что- нибудь,- равнодушно подумал он. –Мобильник жалко. Сынка, где ж ты? Приходи скорее!..
   Всё- таки разлепил глаза. Четверо парней восточного вида стояли рядом с машиной и о чём то громко разговаривали на своём языке. Будто ругались. Громко и напористо.
   -Сын сейчас придёт,- тихо сказал Валерий, но южане, как ни странно, его услышали.
   -Думали- умэр! Кровь на тебе! В больница надо! Врач!..
   -Спасибо, ребята. Сын сейчас придёт. Ударился я сильно… Пройдёт сейчас. Сын!- он жалобно улыбнулся, увидав вдали спешащего к машине младшего. –Спасибо, ребята… Сын идёт!
   Но те не уходили, поджидая сына.
   -Идём, а дверь открыта!.. Кровь, кровь!.. А он не дышит!- наперебой пытались объяснить сыну обстановку.
   -Сейчас, сейчас, разберёмся.
   Сын склонился над отцом, уставился на зрачки. Одной рукой взялся тому за запястье, а другой осторожно- осторожно принялся ощупывать разбитую голову.
   -Кто это тебя так?
   -Поскользнулся. О дверцу приложился…- Почему то о давешней парочке упоминать не хотелось. Стыдно стало и за себя, и за них. –А ещё говорили: тихие они, комара не обидят. Довели их, что ли? А заднюю сидушку всё- равно вымою. Хоть и не было ничего… Душе спокойней…
   Поднял глаза. Встретился с внимательным, настороженным взглядом сына. Сзади с любопытством таращились четыре пары блестящих оливок.
   -Нормально всё. Целые кости. Сотрясение… Нормально…
   Опять гомон, как в таборе. Так, жестикулирующей кучкой, и пошли к остановке.
   -Батя, давай пересаживаться. Давай, помогу…
   Он подхватил отца под- мышки и осторожно, как ребёнка, вытащил из машины.
   -Погоди, погоди, я сам…
   Тихонько, как на гололёде, обошли машину, усадились в кресло. Валерка блаженно откинулся на спинку. Перед глазами на ветровом стекле маячили прижатые «дворником» три сотенных бумажки.
   -Ты смотри, порядочные какие оказались. Око за око, а за проезд оплатили… Мишка,- он попридержал закрываемую сыном дверцу. –Деньги возьми под «дворником».
   Сын подал ему купюры. Валерий медленно, будто делал что то важное и значительное, разорвал их пополам, затем ещё пополам и бросил на дорогу.
   -Чего ты так?- удивился сын, усаживаясь за руль.
   -Поганые это деньги. Не к счастью. Поганые,- повторил отец.»


                .    .    .

   Володька вновь оторвался от записей. Не утерпел: пошарил на книжной полке, достал «мерзавчик» «Путинской», пригубил из горлышка. Чтоб не заморачиваться, перепрятал ее поближе, за компьютер.
   Что-то встревожило его. Он еще не понял- что?- но волнение уже нарастало. Что- то просматривалось в этой повести, что- то знакомое… Родное и близкое… И было жаль, что Степаныч (то ли по недомыслию, то ли от неопытности) прерывал цельную вещь совершенно иными, не относящимися к повести почеркушками и заметками. Видимо, так писалось.



                Г Л А В А    4


               «З А П И С К И   С Т Е П А Н Ы Ч А»

                «К Л О Ч К И»

   «Сюжет. Сходятся две несчастливых, невезучих души. И когда появляется надежда и свет- несчастье с одним из героев…
   И еще! Ему почему-то перед смертью хотелось побыть одному…

                .   .   .

   Он наверняка знал, что никто не склонится и не поцелует эту скособоченную, небритую маску его смерти. Страшно. И брезгливо как-то…

                .     .     .

   «Обо мне не надо плакать…
     Пусть придет моя собака
     Поскрести мою могилу по весне.   (А.Розембаум)
     (Куда-нибудь вставить!)

                .    .     .

   Какое счастье: нелюбимой
   Побыть хоть раз в пятнадцать лет!
   Шептать: «За что? За что?!- в подушку,
   Не открывать на стуки дверь…»

   («Рыдать, скуля щенком, в постели…» ???)

                .    .     .

              «А, казалось бы, проще простого…»
                (Повесть, продолжение)

               
                Г Л А В А   7

   Творческий ступор всегда наступал неожиданно.
   Просто не писалось. Абсолютно ничего не писалось! Ни то что не выдумывалось, не сочинялось- даже за ручку противно было браться!
   В такие дни Сашка становился желчным, язвительным, мелочным. Невыносимым. Чувство юмора достигало предельных глубин: творческий простой гордо обзывался «творческой менопаузой», на которую и списывались и раздражительность, и злость, и всё- всё- всё…
    Длилось это по- разному. И способы выхода из этой «паузы» у Сашки были разные. Например, водочка…  Водочка- это хорошо. Водочка- это вкусно. И блаженно… Но почему- то ни новых сюжетов, ни образов не возникало. Лишь пьяное глумливое благодушие да ночной перепойный бред…
    Он давно уже понял, что спиртное ему не помощник в данной ситуации. И по- изуверски переключался на провокации.
   Он провоцировал и домашних, и друзей, и незнакомых. И наблюдал за развитием событий с каким то больным сладострастием, будто свербящую рану расчёсывал.
   Из- за пустяка доводил обычную размолвку с женой до ссоры с руганью и слезами. То же самое и с друзьями. Те обижались, хлопали дверью, переставали звонить.
   А он радовался! Больной, уставший от безделья разум будоражился, стремительно выстраивая гипотетические продолжения событий! Порой выходило занятно и необычно.
   Он разводился с женой и уезжал работать лесником в Красноярский край, подальше от всех. Они с напарником отстреливались на заимке от бежавших с зоны заключенных, находили золотую жилу и жили с тунгуской- шаманкой. Сериальная мура, конечно, угнетала, но это было хоть что то на безрыбье…
   А с друзьями выходило и того лучше. Те должны были придти к нему с покаянием за советом и выручкой: то ли бандиты одолели, то ли детишки в плохую компанию попали, то ли признавали свою неправоту. Вот это ему нравилось больше всего! Под всепрощающую и милосердную речь Наставника и Учителя много чего можно было накропать! На целую главку хватило бы!
   С незнакомцами было сложнее… Если это были женщины, то провокации кончались обыкновенным фырканьем или матом. С мужиками одним матом могло и не закончится. Здесь Александр старался балансировать на грани разумного.
   Но и с теми, и с этими  фантазии дальше постели или выпивки не шли.
   В общем, провокации помогали мало… Разум будили, а фантазию… Та- как была чахлой и убогой- так и оставалась.
   -Тебе не хватает жизненного опыта,- твердил он себе. –Тебе его не хватает!
   И тут же одёргивал: пятый десяток пошел, какая, к чёрту, нехватка?! Мозгов не хватает, вот это верно! Опыт, опыт… Вон, о своей жизни пиши. О жене, о детях…
   -А чего о жене то писать?- тут же возражал себе. –Что жили счастливо лет десять, а потом- как получится?.. Что она уже не хочет, как я, а я не могу, как она хочет? «Верхи не могут, низы…» А раньше то, что?  Мог, что ли? Как надо то, а?
   Ах, как бы было чудесно: он- «гигант», а она- «бревно»! Или: она- «львица», а он- «особа, приближенная к импотенции». Вот это что- то похоже на завязку сюжета. Так ведь нет!  Всё, как у среднестатистических людей было и есть. И он что- то может… И она что- то хочет… А диссонанс полнейший. Чего, спрашивается, сходились тогда, много лет назад?.. На лучшее рассчитывали? Да не ври! Не умели вы тогда ничего рассчитывать! Особенно в любви… Самим бы противно было, что уж там… Втрескались по полной, вот и всё! Это другие… считали что- то… выгадывали… притирались… А в финале- то же самое. «Что делать?» и «Кто виноват?»… Но у нас- то хоть вспышка была! Длинною лет в десять…
   Т- с- с… Не так громко со своим враньём. Про «десять лет»… Проследи- ка лучше за «своей» семейкой. Как они там, втроём- то?..  Валерий- то на вахту в тайгу  уехал… И объясни, хотя бы сам себе, какого черта про Новый год пишешь, когда на улице плюс 28?! Воображение будишь? Ну, и как тебе, вспотевшему и загорелому «грязный снег обочины» или «снежное серебро с елей»? Не напрягает? Хорошо представляешь себе всё это?
    Урод.
    А, кстати, у «них»- то как всё «завязалось»? Они- то как встретились? Или и на это у тебя «тягла» не хватает?  С «паузами»- то твоими?..

   «Не было ни обычного представления, ни какой- либо заставки.
   Была песня. Она билась и металась под сводами зала, заполняла душу! Она тревожила, плакала, смеялась! И сердца сотен людей, собравшихся здесь, в этом зале, и сидевших, казалось, не дыша, начинали тревожиться и плакать вместе с ней.
          «Так и мы когда то жили
            От зари и до зари,
            И влюблялись, и любили…
            Мчались годы с той поры…»
   Шел 1983- й год.
   Валерка побывал на многих бардовских концертах. Но то, что творилось сейчас в зале, на его глазах, не поддавалось его пониманию. Взрощенный на «палаточных» песнях, он без  всякого раздумья, без какого- либо осмысления принял и эти, так не похожие на бардовские, песни.
   А Розембаум продолжал петь.
   Блестел высокий потный лоб. Улыбались, отвечая на аплодисменты, губы, беззвучно говорили «спасибо, спасибо», а глаза оставались внимательными, с каким- то бесшабашным и злым прищуром, дескать: «А вот этим я вас! А теперь это слушайте! А вот так!.. ГолубкИ мои, «грамотные граждане»! А ну, пристяжная!..»
     «Полем, чистым полем-
       И не вернуться нам назад.
       Болен, ах, как болен я бубенцами!..»
   Уже два с половиной часа продолжался концерт. Видно было- Розембаум устал. Всё чаще вытирал лоб, дольше молчал между песнями.
   Валерию почему то казалось, что тому страшно хочется курить. А он поёт и поёт!
   Спел «ленинградские», «еврейские», «Кандальную»…Спел «Мне во сне летать и летать», «казачьи», военные, «Извозчика», «По небу ангелы летят»…
   Кто то крикнул из зала: «На улице Гороховой». Он тяжело повернул голову, помолчал немного, ответил спокойно: «Потом спою»- и спел «Смотрите, женщина идёт»! Концовки песни уже не было слышно за громом оваций. Будто шквал пролетел по рядам.
   А  «Дорога жизни»?! А «Деревянная судьба»?! А «Холодно, холодно, не замерзнуть бы…»?!! Нате вам! Слушайте! Слушайте, не прерываясь!!!
   Бунтарь с Невы  упёрся ногами в уральскую сцену, вскинул лобастую голову и выкрикнул:
    «Я срок переходил!
      Под сердцем плод тяжелый…»

   …Валерка поднял воротник куртки, закрылся от ветра, прикуривая.
   -Валерка, здорово!-
   -О, Женька! Привет!
   Он обрадовался другу. И не потому, что вечность не видались. Поговорить захотелось. О концерте. Да и так… просто… Вечер свободный, а с Женькой, вон, две девчушки… Две, а он один… Одна беленькая, другая черненькая… На фига ему такое разнообразие?
   -Вы что, тоже с концерта?
   -Ну! Он же и вчера у нас выступал! Сегодня весь НИИ шумит: мужик, говорят, с таким носом (Женька показал- с каким) всех на уши поставил! Почти четыре часа бацал! Ну, мы сегодня и пошли. Знакомься: Лена… Валя… Как тебе концерт? А?»

                .     .     .

   Мокрая пуговица собачьего носа…

                .    .    .

   Он наопохмелялся до того, что начал трезветь.


                .    .    .

   «Когда ж мы по- человечески вещи-то научимся делать? Для себя ж делаем!»- сокрушался палач, снимая порвавшуюся гнилую веревку с шеи полузадушенного висельника.
                .   .   .

   Дог тихой сапой притуляется задницей на кресло рядом с пьяным хозяином. Затем спихивает того на пол. Это тверёзый он- главный, а пьяный… ( Рассказ о Плюмке? Думай, думай!)

                .   .   .

   Такой перламутр бывает только на сизарях да на ракушках…»
                .   .   .

   Надежда приоткрыла дверь.
   -Ребята, идемте ужинать.
   Улька, цокая по паркету, унеслась на кухню. Вовка докурил сигарету и поплелся следом, на запах жаренной  картошки с укропом и соленых помидор.
   Пусто им как-то было вдвоем за обеденным столом, неуютно. Ульрика сидела в сторонке и терпеливо дожидалась своей очереди. А дочь Дарья была далеко-далеко, в другом районе города, в однокомнатной квартире со своим любимым человечком по имени Никита.
   -А мы, значит, уже менее любимые,- хмуро думалось Владимиру. И от этих мыслей становилось еще пустынней и неуютней.
   -Ты выпил, что ли?- как-будто специально, для пущего упадка настроения, спросила некстати Надежда.
   -Чуть-чуть… Не могу я Степаныча без этого читать… Не сердись…
   -Смотри, Вов, ребята сегодня к нам собирались. Не захмелей. Да и на работу тебе завтра…
   -Не захмелею. А кто придет?
   -Лешка с Сашкой.
   -Зачем?- не подумавши удивился он. –В субботу ж были!..
   -Что значит «зачем»?.. А так просто вы не ходите? Они по поводу  записок Степаныча…
   -Ты что, им сказала?!- Владимир перестал есть, уставился на жену.
   -А это что, тайна?- она тоже перестала есть. –Ты меня об этом не предупреждал. И можешь  Т А К    на меня не смотреть! В зеркало  Т А К   смотри.
   Вовка опомнился и сник.
   -Все коту под хвост! Что за денек-то такой?!
   Подошла Улька, вопросительно покосилась на свою пустую чашку.
   -Сейчас, подожди,- уныло отозвался хозяин.


               

                Г Л А В А    5

                «К Л О Ч К И»

   К Новому году не еду делают, а закуску.

                .    .    .

   Отдать Вовке рассказ про любовь для «Историй жителей…» Уговорить вставить отдельной главой. Пусть меняет, как хочет…

                .     .     .


   Вовка помнил, когда и как это произошло.
   Степаныч прочитал тогда рукопись его «Жития…», сделал заметки и комментарии.
   Они сидели у Володьки, неспешно переговаривались, курили. Но он-то знал Степаныча, как облупленного, и видел: мнется что-то тот, темнит, бродяга, недоговаривает. Вовка терпеливо ждал- и дождался.
   -Это… просьба у меня к тебе есть,- Степаныч отчего-то смотрел в сторону. –Смеяться не будешь? Издеваться не будешь?
   -Смотря что предложишь… Да ты рожай…- Вовка чувствовал себя на коне. Комментарии Степаныча ему понравились. Дело с «Житием…» успешно двигалось к завершению. Он вальяжно развалился в кресле и покровительственно глядел на седого  друга.
   -Рассказик у меня один есть… Молодым еще писал… Тоже бумагу марать пробовал…
   Владимира покоробило сравнение.
   -Ну?- поморщился он.
   -Ну… Включи его в свои «Истории…» Впендюрь куда-нибудь…
   -Господи! Ну, что за страна такая?! Каждый третий- Карамзин! Историю государства российского кропает! Ни образования, ни вкуса, а туда же!.. Под старость лет…- неприязненно думал Вовка и ждал продолжения.
   -Ты там меняй, что не понравится… Не жалей… Если подойдет- возьми… И меня указывать нигде не надо! Как свое вставь!
   -Ты с собой принес?
   Степаныч подал несколько листков.. Володька вздохнул с облегчением:  не трехтомник.
   -Погоди, я сейчас прочитаю.
   Он читал рассказ Степаныча и вполуха слушал, как тот оправдывается перед Рикой:
   -Ты, девочка, не осуждай… Мала еще… Годкам к двенадцати поймешь… Ну, не беса же в ребро пускать! Пусть почитает… Может, и вравду, пригодится…
   А рассказ-то Степаныча был нечего. Но ни в какие ворота не вписывался в общую  нить «Хроник…». Может, только на контрасте…
   -Степаныч,- Вовка прервался на время с читкой. –А с чего у тебя эта бредятина сложилась? Фантазии какие-то неуемные…
   Тот прервал свой односторонний диалог с собакой.
   -Дочки нарассказывали, когда учились… И сочинил, конечно, немного… Ты читай, не отвлекайся!
   -У тебя, поди, и еще что-нибудь написано?
   -Нет.- Серые глаза Степаныча смотрели прямо, открыто и честно. –Только этот рассказ.
   -Врет, собака!- подумал Володька. –И куда ты хочешь, что бы я его вставил?
   -Ты сначала скажи, можно ли такое печатать?! А если можно, то вставляй его, куда угодно. И меняй в нем, что угодно… И еще раз говорю: меня не «свети» ни в коем разе! Это главное условие!
   -Он мне еще условия ставить будет! Сначала с комментариями к «Житию…», теперь с этой писаниной… Ну, ты охамел! Не много ль будет?!
   -Что… так все плохо?- сник Степаныч.
   -Давайте-ка, валите отсюда на кухню!- скомандовал Вовка. –Пельмени варите, жрать хочется! Я минут через пять приду, покумекаю… И водку из холодильника достаньте, остыла уже!..

   …Он ничего не стал менять тогда в рассказе Степаныча, кроме названия. Неудобно было как-то резать по живому чужой труд. Совесть, видимо, проснулась…
   В соавторство Степаныча, правда, тоже не записал. Совесть постоянно ссылалась на просьбу Степаныча.
   И даже потом, после публикации, они ничего никому не сказали. Даже друзьям и родным.

                .    .    .

   Вовка долго сидел, тупо глядя на бегущую стрелку настенных часов. Отчего-то было стыдно. И по телу пробежала жаркая волна. Лицо горело.
   Затем он придумал, что делать- и успокоился. Взял фломастер и над рассказом Степаныча крупно вывел:
   «Напечатано в «Житие ты наше уральское, часть 1» под названием «Геометрия любви» без упоминания авторства с его согласия». И число. И свою подпись.
   И жаркая волна ушла. И лицо перестало краснеть.

                .     .     .

                ЗАПИСИ    СТЕПАНЫЧА

                «Любовь   Челябинская»
                (рассказ)


   
  «Любовь... Амор... Либе... Коханьня... Ласка... Йюбире...
  Любви все возрасты покорны. Или почти все. Даже не смотря на нехватку иодистых соединений в питьевых источниках Урала.
  Любви Челябинской подвластны и стар и млад. В отличии от Любови Успенской, которая может кому то нравиться, а кому то и не очень... То же касается и Любви Яровой. Наша же землячка действует напористо и, я бы так сказал, нагловато, пытаясь заполнить собой пространство от Бердяуша до Каясана с запада на восток и от Муслюмово до Магнитогорска с северо- востока на юго- запад.
  А Челяба- та и сама по себе пропитана любовью, от трещинок на асфальте до облюбованных галками антенн, как какая- нибудь Верона или, на худой конец, Париж. В ней всё кричит, молит, просит, вопит о любви! Начиная от дворовых котов и почек на деревьях и кончая газонокосильщиками и чистильщиками бассейнов в поселках Петровский и Тарасовка.  А тут ещё эта тревожная, поистине с женскими капризами- от снега до зноя- весна- ветреница! Немудрено, что даже старожилы- и Ульянов на площади Революции, и Горький у педа, и неизвестный студиозо у ЮРГУ- напряглись в волнующем ожидании и закаменели, стреляя глазками на полуодетое женское население у ног своих.
  Кусты и шторы трепещут от нетерпения в предзакатных сумерках. Птичий гомон переходит в воркование. Ветерок уже не рвёт и мечет, а ласкает и гладит. Пряный дурманящий запах цветущей черёмухи уже  вызывает не   головокружение, а лишь лёгкое подташнивание да радость от предстоящей встречи с Любовью.
  А Любовь, кокетка этакая, не торопится. Она, как доброе вино или плов в  кафе «Узбекистан», настаивается и томится. Вместе с ней томится и население города. Ёлы- палы, ну, что за дела?! Уже и поели, и поговорили о том- о сём, и отдохнули малость... Закатывай, к лешему, дневное светило, усыпляй детей да пробуждай чувства! Ан нет! Спешка смерти подобна! С  точки зрения Любви. С точки зрения высокого и тонкого. Хотя, ежели вспоминать года былые да младые, любовь, кажется, мчалась, а не выжидала, как при ужении карпа, извините покорно за сравнение. Вот, помню!.. Хотя, ладно, потом как- нибудь об этом...
  В общем, часам к десяти вечера напряжение как бы само собой у большинства  электората проходит. Кто то не может оторваться от очередного сериала. А кто то уже дремотно клюёт носом. И те, и другие с раздражением и затаённой тоской думают о предстоящем принятии душа, бритье, кремации и лосьонизации. Как то всё это уже... не ко времени... в тягость, что ли... Тем  более, ещё неизвестно, что Стас скажет Вике, после того, как Макс увидел Анжелу с Тёмой на улице в самом начале серии... «Да и (зевок) вставать завтра полседьмого»,- вторит ей полудрёма с соседнего кресла.
  Любовь в ступоре! Ведь эта та самая пара, которая пятнадцать лет назад приковывала её к себе наручниками и таскала за собой, как ядерный чемоданчик, не взирая на её мольбы об усталости! И не было тогда ни романтических вечеров с кровавым предзакатным солнцем, ни стрекота цикад, ни аромата Хьюго Босс! А была кухня в общежитие в три часа ночи, заполненная грохотом сердец! Были промокшие под дождём насквозь палатки и чердаки на дачах! Были надувные матрацы вместо кроватей и лесные поляны! Господи, что ей тогда пришлось пережить вместе с этими сумасшедшими! Тогда же она, благодаря их сумасбродству, скорее всего и приобрела хронический  бронхит.
  -Опоздала,-  с затаенной грустью подумала Любовь. -Как это грустно - опаздывать … И всё чаще и чаще... И не только к ним... -
  А хозяева исподволь всё подталкивали и подталкивали её к выходу. Поздно уже. Ждали мы тебя, ждали...Пора и честь знать. Или приходить в нужный момент. А то, знаете, незваный гость... он, сами понимаете...
  И прогонять Любовь день ото дня им становилось всё легче и легче. Привычка- страшная вещь! Бартер на суррогаты завершен. Отошли в прошлое неуклюжие ссылки на больную голову,  усталость или «сегодня наши играют!» К чему?!
Ведь ясно же, как божий день, что где то что то когда то потеряно... Но, оказывается, и так «можно жить, правда, милый?». «Конечно (зево-ок), любимая. Пойду я, ладно?». «Иди, иди,не мешай, он сейчас Анжелу встретит...»
  И Любовь уже крадучись, с опаской и боязнью, будто домушница, входит в соседнюю квартиру. Но здесь уже сидит её родной братец Секс и ошарашенно слушает  лежащую в постели парочку.

 Увидел сестренку, помахал рукой: «Иди сюда!» Та присела в соседнее кресло. 
  -Представляешь? - зашептал он ей  на ухо. -Думал, справлюсь без тебя, а здесь, оказывается, мы оба, как пятое колесо в телеге! Одна имитация! Неужели такое бывает?!-
  Любовь прислушалась к лежащим.
  -На «нет»- и сюда «нет»! Не хочешь покупать- не надо! Я тебе всё сказала!-
  -Люсь, ну в деле деньги, нельзя их сейчас вытаскивать... Погоди с месяц...
  -Вот и ты годи...-
  Любовь поднялась и вышла. Следом поплелся братец, удрученно качая головой.
  -Уж на что порой в моём деле деньги замешаны, и то- хотя бы с одной стороны есть желание, а здесь...-
  -Мне еще к некоторым зайти надо,- обернулась она к нему.
  -Пойдем. Сегодня, кажется , работы не будет. Я посижу тихонечко в сторонке.-
  -Посиди, посиди...-
  Они впустую посетили ещё несколько  квартир и пошли на выход. На лестнице Любовь раскланялась с двумя парочками, поднимающимися навстречу.
  -Кто это?-
  -Тоска с Привычкой. И Скука с Унынием,- тяжело вздохнула Любовь. И они вышли на улицу.
  Вот напрасно они это сделали! Ну кто ж выходит ночью на Кировку без разведки? Совсем голова не соображает? Хотя бы в подъездное окошко перед этим глянули! Жаль, что и подсказать то было не кому в этой удушливой атмосфере, что их там, на свежем воздухе ожидает.
  Охваченная страстью толпа подхватила их, закружила, понесла! «Мне! Мне! Мне!»- бесновалась люди, прибывая со всех сторон.
  -Слава Богу,- шептали в изнеможении счастливые брат с сестрой, раздаривая себя по частичкам налево и направо.
  И жаль, что на всех их не хватало! Тех, рыдающих и обездоленных, уводили с собой Одиночество и Надежда, тихо и убежденно выговаривая по пути: «Любви все возрасты покорны. Всему своё время».
  Кто его знает... Может, и покорны... Да уж больно немочны да аскетичны бывают эти возрасты. И даже соответствующий антураж им уже не помогает. Не вдохновляет на чувства. Не впечатляет, глаз не радует и душу. И даже, я вам скажу, раздражает.
  А вот «Всему своё время»- это да! Это в точку! Приходит время- и такие полюса сходятся, когда- ах!- и до гроба, что только диву даёшься! Да вы газеты откройте! Есенин и Дункан! Алла и Филя! Алла и Максик! Гор и Бабкина! Табаков и Зудина! Ашот Зурабович и Галка с рынка «Меридиан»! Примеров сколько угодно! (Хотя, порой, и «Любовь зла...» вспоминается в таких случаях.) А когда всё это конфигурируется ещё и в «треугольник страстей», то...

                Информация, размещенная на сайте «Геометрия Уральской «КБ»

                «Задачи с любовными треугольниками
                и методы их решения»


          «...Задано изначально: любовь многогранна.

           Типы треугольников.
            
1. Равносторонний.  Задача из категории простейших. Решения не имеет. Пример: бабуля- сын- внучка, дед- дочь- внук и т.д. до бесконечности.
2. Равнобедренный. Недолговечен, так как два катета имеют одинаковые параметры (90- 60- 90) и делать выбор меж ними -себя не уважать.
3. Задачи с выпуклыми и впуклыми треугольниками, естественно, не рассматриваются. Данные типы треугольников рассмотрены на сайте «Любителей голубого сала»...»
   
       

       А рассмотрим- ка мы, друзья мои, самый интересный из треугольников- разносторонний!
  Здесь примеров сколько угодно. А если включить фантазию, то... ого- го! Имеет множество решений. От увольнения беременной секретарши до венчания с женой на тридцатом году супружеской жизни. От развода с женой до пожизненного содержания соседки. От совместного воспитания общих детей до пластической операции на лице с последующей сменой фамилии и убытия инкогнито  за рубеж. До 2059 года включительно.
  Но мы немного отвлеклись. Итак...

  Он был, что называется, мужчина в возрасте. Двадцати четырех лет. Худой. Невзрачный. Всего 178 сантиметров роста. Дурацкое никчемное высшее педобразование.
  Когда окружающие взирали на него с двухметровой высоты, он чувствовал себя маленьким и несчастным. А хотелось быть счастливым и объемным, как Черчилль. И любимым, как первый огурчик в парнике.
  Ну, и что вы думаете? Пришло его время!
  Он подрос на сантиметр (оказывается, люди растут до 25 лет). Поправился на четыре килограмма. И стал любимым. Причём, вначале у младой поросли физиков 31 лицея. А затем и всей матушки- России, став «Учителем года».
  С любовью, понятное дело, случился перебор, но важен сам факт: всяко разное может произойти в жизни, ежели очень хотеть!
  Тогда то вот и образовался пресловутый любовный треугольник: он- ученики- учительница литературы. По своей наивности он думал, что вопрос разрешится просто: днём- физика, ночью- лирика. Простая душа! Ночью к нему приходили удивительные разгадки тайн антивещества и черных дыр, и он оставлял лирику на постели в недоуменном ожидании. А днём лирика нежданно- негаданно являлась  ему в виде нескольких пар стройных пятнадцатилетних ножек в комплекте с голливудскими бюстами и набоковскими мордашками. Мордашкам было наплевать на ночную лирику вместе со всей мировой литературой. В головках зрела такая стратегия и такие разыгрывались комбинации, что не снились ни Сталину, ни Наполеону, ни главе МОССАДа.
  Рубить Гордиев узел наш безвестный герой не решался. Тем более, что молодой организм пока справлялся с поисками решений  данной ситуации. Поиск, как не странно, даже доставлял ему удовольствие и был не в тягость. Как подготовка к Новому году.
  А решение пришло неожиданно. И не ему. В мае его перевели в Москву в Министерство просвещения ( Как я и утверждал в предыдущих главах- Москва сильна провинциалами!)
  А насчёт оставшихся в Челябинске лирик...
  Дневные достигли совершеннолетия и разлетелись кто куда, унося с собой светлую память о школьных годах.
  Ночная лирика вышла замуж за историка  из 11 лицея. Тот незнаком был с аннигиляцией, космосом и Эйнштейном и ночами не отвлекался.
  Вот такая вот гипотенуза у нас приключилась нонче в городе, честное слово.»

      

                Г Л А В А    6

                ЗАПИСИ     СТЕПАНЫЧА.
    
            «А , казалось бы, проще простого…» (повесть, продолжение).

                Глава   8.

   -Надь, ну, давай я  тебя сфотографирую… Только ты…-
   -Не надо меня фотографировать!-  она резко отвела фотоаппарат в сторону. Голос прозвучал хрипло, незнакомо. И сразу же закурила.
   Александр, машинально взводя затвор, зло посмотрел на ее затылок.
   -Нэ надо, нэ надо,- с издевкой передразнил он ее и уложил фотоаппарат в футляр.
   Надежда обернулась.
   Они были на кухне. Субботний вечер. Тушилось мясо в сковородке. Шумела еще светлая улица.. Тихонько играл магнитофон. Благостность и спокойствие. Как и каждый  день. Как и каждый из тысяч и тысяч прожитых дней.
   -Я не могу уже! Да пойми ты: не могу уже!!!
   У нее дрожали губы. И на глазах- слезы.
   Он еле сдержался, чтобы не ответить что-нибудь резкое, налил воды в стакан из-под крана.
   В соседней комнате бабуля ругалась с внуком.
   «Открыли счет, открыли счет…
     Хлебнувшее безлюбья сердце
     Нас обречет, нас обречет…»  - неслось негромко из магнитофона.
   Вошла Полина Дмитриевна.
   -На горшок, безобразник, запросился! Ну-ка, отец, иди, разберись с ним!- сказала она сыну.
   Надежда незаметно затушила сигарету.
   Александр пошел к сыну.
   Погладил по жестким волосам.
   -Спи, сынка, пожалуйста… Спи, тезка, спи…
   Санька серьезными глазенками посмотрел на папку, кивнул головой. Затем поудобнее сложил кулачки под щеку и зажмурился.
   -Спокойной ночи.
   -Спокойной ночи.
   -Пап, а дырка в заборе- это, значит, порвалось?..
   -Угу.
   -А светофоры на столбах растут?
   -Сань, давай спать…
   -А сегодня про карате показывали… Там один так кирпич поставил…- Сашка повернулся на живот.
   -Ты уроки сделал?- перебил его отец.
   -Ага.- по- отцовски ответил  сын..
   -А что в школе получил?
   -Да это… не знаю… Правда, не знаю, пап!- Сашка убедительно выкатил серые глаза.
   -Давай дневник.
   Сын нехотя поднялся, поплелся к портфелю.
   Вообще-то Александр редко проверял дневник сына. Это была компетенция  Надежды. На нем «висела» музыкальная школа. Там он пощады  Сашке, как и раньше дочери, не давал. Сдуру постоянно мерещились хилые еврейские мальчики с тоской в глазах и скрипками в руках. Ни жалости, ни тоски не хотелось… Хотелось будущной сыновней обеспеченности…
   =А я тоже рассказ написал!- гордо сказал Сашка, роясь в портфеле.
    Александр замер. Закололо иголками в ладошках.
   -Так… Сказку одну…
   Сашка оставался деловитым и невозмутимым. Посмотрел в дневник.
   -Ничего не поставили!
   А на милой мордашке так и было нарисовано желание поделиться своим, сокровенным.
   -А мне дашь почитать?
   -Я там чуть-чуть не дописал! Сейчас допишу…
   Санька с готовностью вытащил тетрадь.
   -Ага. Пиши. Я покурю пока,
   Он ушел в ванну. Закурил. Посмотрел на растопыренную ладонь. Пальцы не дрожали.
   Какая-то сладостная волна, наконец-то,  докатилась до сердца. Будто бросился в ледяную воду, а там- теплая, ласковая, неожиданная…
   -Наконец-то!
   Он никогда не афишировал свое сочинительство.  Но куда ж деться, если единственное место для этого- кухня- служила еще и местом сбора всей семьи. Поневоле догадаешься. К тому же, как-то пообещал сыну сочинить вместе с ним «Остров сокровищ»… Видимо, сын устал ждать… Или не захотел делиться лаврами автора…
   Он вернулся в детскую.
   -Вот,- протянул ему листок Санька.
   «Жил-был Иванушка дурачёк. Вот
     както его послали за водой.
     Иванушка потянулся. Елееле вст
     ал  с печи. И пашол к реки. Вот
     пришол он на реку опустил он
     ведра в воду. Вытащил он ведра
     а там щюка. Иванушка подумал
     вот продадим щюку получим многа
     денег. А щюка ему человечески
     м голасом  говорит не продавай меня я твои
     все желания исполнию.
    Д. 25,кВ. 359, подъезд номер 10, Саша., индекс»
     -А почему индекс не написал? – отец с усмешкой посмотрел на сына. Разочарования не было. Дороже, чем это лохматое существо с  большущими удивленными серыми глазами, курносым носом в веснушках и не по-детски большими ободранными кулачками у него сейчас не было. 
   -Хорошо, пап, правда?..
   Александр наклонился  и поцеловал сына в затылок.
   -Спи, сынка…. Спасибо тебе…
   Он поцеловал сына в затылок.
   А тот уже засыпал, растянув губы в улыбке…
   А из кухни неслось  паковское:
       «… в мире котором и я повторяюсь.
          Вместе со всеми  вращаюсь…»

                .     .      .

   Он опять проснулся ночью. Он точно знал: время полпятого.
   Ему снилась жена.
   Она не смотрела ему в глаза и не отвечала.
   -Ты правда не любишь меня?  Надя! Надя, ответь!  Кто он?
   -Митурич,- сказала, наконец, она.
   -И давно ты его любишь?
   -Давно… Но не думай, у нас ничего не было…
   -А он?!
   -Да…
   Она посмотрела на него и глаз уже не отводила и не опускала. Главное было сказано.
   -А почему не говорила раньше?
   -Зачем?- у нее даже появилось подобие усмешки.
   Он не знал- зачем?!! Он вообще сейчас ничего не знал! Внутри была пустота, мертвая пустота! И она давила, не давала ни думать, ни дышать!
   Он, как дурак, ревновал ее со дня  знакомства ко всем. И к знакомым,  и к незнакомым, и к выдуманным им же самим мужикам… Хотя, и сам не был безгрешен…
   А сейчас им обеим за сорок… Отчего же так больно, страшно и пусто на душе?.. Кажется, никогда так больно не было…
   -Это сон,- сказал он себе. –Это сон.
   Но он знал: это не сон. Не бывает таких снов…»


                Г Л А В А   7

                ЗАПИСИ   СТЕПАНЫЧА

                «А, казалось бы, проще простого…»
                (повесть продолжение)

                Глава  9
   
               


  « -Дурочка ты, дурочка у меня… Какая ты дурочка!
   Он гладил дочку по голове, а та, уткнувшись ему в грудь, рыдала не переставая уже минут пять.
   -Дочка, дочка… Глупышка ты моя…
   Плечи, худенькие и беззащитные, затряслись ещё сильнее. Ему самому хотелось завыть. Маленький родной комочек.
   -Только не ляпни что- нибудь, только не ляпни…- твердил он себе. –Лучше молчи… Иначе- крах! Иначе- она тебе никогда не простит твоей трепотни!..
   И гладил, прижимая к груди, и гладил…
   -Что ты, дочка… Что ты, глупышка… Солнышко моё…
   Ноги затекли до судорог, но он боялся пошевелиться.
   -За что ж тебе, малёк, такое счастье?.. Люди жизнь проживают, а любви так и не видят. Эх, доча, доча,- он говорил это тихо, спокойно, будто сказку ребёнку рассказывал, а у самого всё дрожало внутри от волнения: дочка плачет на его груди! Может, будь дома жена или сын- всё было по- другому… Может, она плакалась бы не ему, не к его груди прижималась бы… Но верить в это не хотелось. И потому сжималось сердце и всё внутри дрожало, как перед дракой.
   -Счастливая ты моя…- Он поцеловал её в затылок. Погладил по спине, узкой и худой, как у двенадцатилетней девчушки. –А любовь придёт… Поверь мне… Я же рассказывал тебе про себя… Думал: ничего не будет больше в жизни… А мне- раз!- и мама встретилась. И тебе, доча, человечек твой встретится… Ты это сразу почувствуешь, вот увидишь… Потерпеть надо… И подождать… Не плачь. Твои подружки и такого никогда не испытают… Несчастная любовь- это же тоже любовь… И не у каждого бывает… А у тебя уже есть… Счастливая ты… Не плачь, солнышко… Давай я тебя в спальню отнесу, давай? Чуть- чуть поспишь, а потом ещё поговорим, давай?..
   Машка мотнула головой. Всхлипывала, но уже реже и реже. Отца слушала.
   Он поднял её на руки, отнёс на постель. Дочь свернулась клубочком, затихла. Он накрыл её пледом, поцеловал в закрытые мокрые глаза и вышел.
   Больше ничего не надо было говорить. Поспать надо было. В тишине. Он и так много чего наговорил. Может, даже лишнего… Но, главное- не врал. Ни словом! А дочка это чувствовала. Он это точно знал!
   Александр прошел в свою комнату. Ударился нечаянно плечом о косяк. Внутри по- прежнему всё тряслось.
   -Чего так разволновался? Как мальчишка, честное слово…- подумал он, потирая ушибленное плечо. –Дочка тебе поплакалась… И слава Богу! Чего трястись то?.. Радоваться надо! И выпей, выпей! Не трясись!
    Он вернулся к дочуркиной комнате, неслышно приоткрыл дверь.
   Дочь спала.
   Он закрыл дверь и на цыпочках прокрался к себе, к любимому Жюль Верну, к недопитому коньяку.  Но на полку почему- то не полез. Развернулся, сел за стол, закурил и принялся писать.


               


   «Ах, какая пара! Как они подходят друг другу!»- восхищались друзья и знакомые.
   А они и вправду были счастливы и любили друг друга.
   Но наступали сумерки, и их начинало трясти от близости ночи. От того, что впереди ждёт общая постель. И разочарование… Очередное разочарование…
   И всё же каждый раз, каждый вечер робкая- робкая надежда прокрадывалась вместе со страхом в сердце.
   А потом, когда всё кончалось, они лежали в отдалении друг от друга и молчали.
   Вскоре она засыпала. Он чувствовал это по её вздрагивающей перед сном ладошке. А он, закинув руки за голову,  пялился в синеватый ночной потолок. По двум сторонам спальни стояла мебель, поэтому потолок казался узким и длинным, как крышка домовины. В которой не было ни ночного счастья, ни ночной любви…»

   Прозвенел звонок электронной почты. Письмо.
   Оторвался от писанины и просмотрел послание. Из редакции, будь она неладна! Опять с рассказом!.. Он уже ненавидел этот свой рассказ! Его возвращали  в пятый раз за месяц для корректировки. Рассказ и сам по себе был не очень, а теперь, после этих нудных повторных читок он вообще казался слабым и  убогим. Что это редактору взбрело в голову: выбрать именно его?
   Александр прекрасно понимал, что и другие, набив оскомину и «замылившись», предстанут дрянью, но ничего с собой поделать не мог: дрянь- именно этот! И написан именно им! И именно его выбрали для печатанья! Для всеобщего обозрения! Чтоб уж до пяток стыдом пробило!
   Он, конечно, лукавил. Даже с собой. Рассказ был не так уж и плох. А, может, просто другие его рассказы не на много лучше… Это как посмотреть… И очень хотелось видеть его в печатном варианте. Но читать… Читать- перечитывать его уже не хотелось. А надо было! И он читал. Ругался- и читал!
   В такие минуты отчаянно тянуло почитать что- нибудь из любимого, но чужого. А он боялся этого. Матрицы жизни, ненавязчиво предложенные талантливыми умами, на корню гнобили собственные потуги на гениальность.»

                .    .     .

                К Л О Ч К И


   Старость напоминала о себе мелочами: устаревшим фасоном одетого всего пару-тройку раз костюма… Бровями, почему-то начавшими расти вниз… Стопкой носовых платков с поминальных вечеров друзей и родных… Бессонницей без причины… Острой утренней болью в коленях и кистях…

                .      .      .

   Контаминация- смешение 2-х или нескольких событий, вкрапление одного события в другое…

                .      .      .

   Его отвлекли. Он отложил книгу, посмотрел, чем бы заложить страницу. На глаза попался буклет детского питания «Бледина».
   То же мне, нашел, чем великого Достоевского закладывать! Взял следующий буклет. «Венус»! Господи! Да что ж Вам так сегодня не везет, Федор Михайлович?!

                .       .       .

   Ему одинаково скучно и тягостно было читать как Вальтера Скотта с Гончаровым, так и многое и многое из современной прозы. Одно утешало: вдруг и этих, нудных заумных современников когда-нибудь к классикам причислят? Тогда, значится, и он, так сказать, к высокому приобщился. Наверное, и потерянного времени жалеть не стоит… Но все же, все же, Господи, тягостно- то как и скучно!!! Промелькнет случайно талантливая искорка- и ты уже рад, как ребенок ириске!



                Г Л А В А   8


   Они с Рикой уже неделю жили в саду.
   Он проснулся сегодня часа в три ночи от холода и неясной тревоги. Не включая света прошлепал босиком к печке. Прогоревшие полешки вспыхивали прощальными угольками. Набросал газет, новых поленьев, зажег спичку.
   Уселся на скамеечку у топки, закурил. Тревога не уходила. И не прояснялось- от чего возникла?..
   Курил, морщась от перегара, ощутимого даже им самим. Заглянул в холодильник. А что, если…
   Достал початую бутылку, плеснул  стопку. Выпил. Через пять минут плеснул еще. В голове прояснилось. Но тревога не ушла. И лишь после следующей рюмашки он понял: Степаныч! Степаныч, будь он неладен!  Его «Клочки»!..  Он не просто писал!  Он писал о них!
    Там- «клочок» от Лехи, здесь- от его, от Вовки, там- от него самого, здесь- от Сашки Жедяева!..
   И так- вся рукопись!
    А ты думал- он сочиняет… Дурак ты, Вовка, дурак!!! И «Житие…» твое рядом не стоит с его «клочками»!
   А этот, редактор- тоже дурак дураком- ничего не понял! Хотя, сам же мое «Житие…» редактировал!..  Да откуда ему знать, что было в нашей жизни?!. Что происходило, что говорили… Это мне, мне близко, мне знакомо!!!!
   Но и то- не сразу дошло… Пока вчитался… Но эта «Любовь Челябинская»!.. Что на него нашло?.. И не в его стиле… Необычно, честно говоря…
   Поленья потихоньку разгорались. Стало тепло. Ладошки все в саже…
   Володька вышел на улицу, сполоснул руки в пруду.
   Рика лениво зевала рядом. Затем переместилась под грушу. Присела. раскорячилась. Ей в саду нравилось. Жилье расширялось до восьми с половиной соток. Здесь она чувствовала себя полновесной хозяйкой и помещицей. И здесь, вдвоем с Володькой, ей было спокойно- спокойно, хорошо и благостно…
   Володька  не отрываясь смотрел на звезды в пруду и не мог понять: почему так много и с любовью написано у Степаныча о сыновьях?.. У него ж одни девки в дому… И девки-то все любимые…
   Было, правда, как-то: заикнулся он, что сына хочется… Ждал, видимо, от Валентины… А потом и ждать поздно стало… Но откуда такие тонкости детские подметил? От нас, поди, услышал… Чего только не говорено нами было за эти годы.
   И почему так повесть- то заканчивается?! С одной стороны- ни одной сквозной линии, с другой- все, кажется, связано: и общими героями, и временем, и эмоциями… И- на тебе, такая концовка!..

                ЗАПИСИ   СТЕПАНЫЧА

                К Л О Ч К И


   Она каждый вечер подолгу курила на балконе. А Он каждый вечер приезжал на стоянку. Сидел в машине и пил. До двенадцати, до часу ночи. Затем уходил. По пути выбрасывал в мусорный бак пакет с пустой посудой. Посуда гремела и билась.
   Иногда на стоянку приходили его жена или дочь и отвозили его домой. Потом вновь пригоняли «тойоту» на стоянку.
   -Хроник,- брезгливо думала она о нем в первые дни визуального знакомства.
   А через некоторое время поняла: ему просто некуда идти! Видимо, эта автомобильная клетка- единственное его убежище, где ему хорошо! Не дома, с семьей- здесь, именно здесь!
   И такая жалость захлестнула ее к этому человечку!.. До слез, до комка в горле!
   И сегодня: она курила на балконе, охватив себя ладонями за плечи,  смотрела на его машину с работающим двигателем  и беззвучно плакала, чувствуя за спиной свою пустую двухкомнатную клетку.
   До Нового года оставалось двадцать минут…
                .     .      .         
      
   

                К А З У С


  Виктор смертельно обиделся на своего лучшего друга Пашку.
  Вот было бы из-за чего! Пошутил дружок ненароком, может, и не очень удачно, но ведь не со зла! Не ссориться же из-за этого!
   Ан нет! Обиделся Витек, надулся, перестал встречаться…
   Вот я сейчас расскажу, а вы уж сами судите: кто прав, кто лев…

   Пашка уже домой собирался с дачи, когда в гости заехал Виктор. Почаевничали, поговорили о том, о сем… По участку прошлись, осмотрели цветущее хозяйство…
   Пока Пашка собирал инвентарь да переодевался, Витек надумал уезжать.
   -Вить, ты ворота у управления не закрывай. Я следом за тобой сейчас тронусь.
   Попрощались. Виктор уехал. А через пять минут и Павел тронулся на своей машине. Подъезжая к воротам, увидел оживленно беседующих со сторожем соседок Виктора по саду.
   -Никак, новости какие… По взносам, может, что новенького?..
   Пашка притормозил, решил полюбопытствовать.
   Нет, речь шла не о взносах. Речь (если матерок сторожа можно принять за настоящую речь) шла о Викторе. И его джипе.
   -Что за натура у человека!  «Крутые» все, себя только любят! Что им люди- грязь!- возмущался сторож Николай. –Видишь- нет сторожа, так открой ворота сам! И закрой! Закрой! Перед мордой же табличка висит: «Закрой за собой ворота!» Вас же сторожим, имущество ваше!.. Нет! Расхлебенил настежь и укатил! Тащите, кому что нравится! Что ты!.. Крутизна вареная!..
   Так примерно, в переводе на литературный, громко и пьяненько разглагольствовал Николай перед женщинами. Те согласно кивали головами и пробовали вставить в его монолог что- то свое, аналогичное моменту. Но Николай, как глухарь на токовище, никого не слушал и продолжал излагать свое, наболевшее.
   -А такой порядочный с виду! Даже здоровался иногда!..
   -Какой он, к черту,  порядочный!- развеселился Пашка. –Ты где, Никола, порядочных «отморозков» видел? Под ним все ларьки в Ленинском районе «подмяты»! Порядочный… Бандит- он и есть бандит! «Выбивает» из должников, ни стыда, ни совести! Поди, и «замочил» кого-нибудь… Вон, рожа-то какая!.. Сам себя шире!
   Витек, и в самом деле, был объемным солидным человечком. И к торговле отношение имел: был у меня маленький магазинчик «Продукты». Перебивались  кое-как по- копеечному, но пока держались на плаву. Виктор там и за экспедитора, и за грузчика, и за водителя, и за директора был.
   Но уж, конечно, никаким не «убивцем», ни «мочилой» он не был, свят, свят! Его мучили камни в почках и застарелый ревматизм правого колена. Не до убийств ему было с такими болячками…
   А Пашка продолжал издеваться над  отсутствующим другом.
   -Сейчас ко мне заезжал… «Ой, что у тебя тропинки не бетонированы? А чего у тебя теплица не поликарбонатная?» Вот жлоб! Если у него миллионы, так что, над простыми людьми  издеваться можно?!
   Теперь женщины уже согласно кивали Пашкиным словам.
   Распрощались.
   Павел покатил в город.
   Никола пошел досыпать.
   Женщины поспешили разнести слухи по садовому товариществу.

   Через неделю эти слухи докатились и до Виктора.
   Он приехал к Пашке с побелевшим от гнева лицом, и ежесекундно сжимал пудовые кулаки.
   -Витька, да ты с башкой-то дружишь?!- в свою очередь возмутился Пашка. –Эти соседки-то – они ж тебя, как родного знают! Дуры они, что ли? Неужто шутки не поняли? Я им плету, а они… И еще пересказывают всем!.. Пошутил я, пойми, Витька!
   Витька не понял.
   -Сам дурак!- запальчиво ответил он. –Меня сейчас все соседи сторонятся, как чумного! И раскланиваются! Сам дурак!
   И хлопнул дверью так, что настенные часы остановились- и ни в какую!..
   Неловко как-то вышло…
   Вот и посудите теперь: можно ли шутить без «объекта» шуток? Неправильно ж поймут… И «объект», и присутствующие…

   Полгода не разговаривали! Пока Витек в свою очередь над Пашкой не пошутил. Разруливать-то ситуацию надо ж как-то! А то такая изжога уже обеим в тягость была…

                Конец.
 
                .     .      .

   -Не современно это как-то… Не по-людски… Он или старше лет на двадцать должен быть, или моложе лет на тридцать… Что это такое- одногодки?.. Какая, к лешему, здесь любовь может быть?! Баловство одно!- хмуро выговаривала ей мать. –Подумай, дурочка!  Всю жизнь горе мыкать будешь! Тем более, кандидатскую, говоришь, защищает… У мужика в штанах напряженка должна быть, а не в голове! Ты с ним что, теоремы решать будешь или удовлетворение получать? Да и о детях подумать надо…Теоремы-то тебе через год надоедят, а вот оргазма до смерти хочется…

   (Вставить в «Любовь Челябинскую»? Или прибавить …(зачеркнуто))

                .     .     .

   -Что ж ты мне от спички прикуривать даешь? Так только проституткам предлагают.
   Он опешил, смутился. Достал зажигалку.
   -Так это что получается?..- спросил, глядя, как она прикуривает. –До восьмидесятого года почти все курящие женщины проститутками были?!
   Она поперхнулась дымом, закашлялась натужно.
   -Зажигалки-то, в основном, в перестройку появились,- не обращая на нее внимания задумчиво продолжал он. –Да-а… О, веселуха была! Дела-а… Всем рассказывать буду! Можно, на тебя сошлюсь?
   Но она уже бежала к умывальнику: хлебнуть водицы да смыть выступившие от кашля слезы…
                .      .      .
   Он попытался разрубить все узлы. Врал, конечно, себе… Подергался, как марионетка, и затих…

                .    .    .
             
                «А, казалось бы, проще простого…»
                (повесть , продолжение)
                Глава 10


   -Ну в  кого ж ты такой сучонкой уродилась?- с тоской и отчаяньем думал Александр, слушая раздраженный и высокий голос дочери. –В кого ж ты такая?!
   Они в упор смотрели друг на друга. Две копии кого-то из предков. Два родных, плоть от плоти человечка. Только Сашка молчал. И слушал.
   -Сколько же ты пить будешь?! Ты посмотри, какая мать стала!.. Ее когда-нибудь удар хватит! Она пашет с утра до ночи, а ты!.. Копейки зарабатываешь своей писаниной- и пьешь каждый день!.. Да еще долгов тьма- тьмущая!  Наделал со своей пьянкой!.. Ты же мужчина! Иди, работай куда-нибудь!.. А если я пить начну?! Или колоться?! Я и так никого к себе не зову, отца стесняюсь: пьяный- не пьяный…  Позорище!
   Голос ее сорвался на крик.
   -Пей,- спокойно ответил он ей. –Ты взрослый человек. Ты же не спрашивала у нас с  мамкой, когда начала жить со своим любимым… Пей… Ты взрослая…- А в голове продолжало крутиться: -В кого ж ты такая?!

   Дарья пришла минут десять назад
   Он сидел у себя в комнате и печатал на компьютере. Рядом, на столике стояла бутылка с закуской на тарелке. Из динамиков звучали Гейц и Данилов. Из-за них-то он и не услышал ее прихода.            
   Она быстро подошла к столику, схватила бутылку и ушла на кухню. Он слышал- выливает в раковину. Но сидел, потухший и усталый, и ждал ее.
   Она вернулась. Встала напротив и начала говорить.
   -За что ж ты так?..- думал он, почти не€ слыша ее. –Ты, самый любимый иой человечек… Ты, для которой я живу на этом свете… - И сам же себя прервал: -Да хватит тебе врать! Хватит! Что ты плетешь?!  Ни хрена тебя не интересует ее  жизнь! И что думает она- тоже не интересует!.. Тебе только «правильная реакция» ее нужна… на твои «телодвижения»… Улыбнется на шутку- и слава Богу! Поддакнула вовремя, промолчала вовремя- и ладненько…
   Жизнь ее… Что ты о ней знаешь? Ты знаешь, как она живет и чем?
   Но зачем так-то делать? Не по-людски… В кого ж ты такая уродилась?..
   Он поднял голову.
   А дочь уже захлебывалась слезами и кричала ему в лицо:
   -Я не могу так больше с тобой жить! Я в петлю залезу! Или из окна выброшусь!..
   Он криво усмехнулся.
   -Ты думаешь: смертью все проблемы решаться? Просто  как было бы…
   Он, пошатываясь,  подошел к окну, дернул раму. Горшок с цветком рухнул вниз, усыпал пол землей и осколками.
   В комнату ворвался уличный шум. громкий и в то же время невнятный.
   Сашка встал на стул.
   -Это, доча, просто все!- с веселой пьяной придурью пытался перекричать  он улицу. –Бах!- и нет проблем!  На других легли!..
   -Папка!!!-  ужасно вскрикнула Дашка, рванулась к нему и дернула за руку.
   Он упал со стула и даже прокатился по полу- до того сильным был рывок дочери. С трудом развернулся. Уселся на задницу, облизал порезанную горшочными осколками ладонь.
   -Ну, ты даешь… Такая худышка, а дернула как!.. Чего ты?.. Испугалась?.. Не надо пугаться… Это я пошутил… Ты скажи лучше: в кого ты, доча, такая все-таки сучка уродилась?..
   Дашка огромными безумными глазами смотрела на отца. И из горла все никак не мог вырваться крик.
   Она вскочила на стул, а с него на подоконник.
   Он вообще ничего не успел. Он даже не успел подняться.



                Г Л А В А   9

                «А, казалось бы, проще простого…»
                (повесть, продолжение)       
               
                Глава  11


    Она не успела спрыгнуть.
    Кто-то бережно, но сильно обхватил ее руками за талию.

    Она несколько раз рванулась туда, в бездну., но чужие руки не разжались, а наоборот- сомкнулись еще крепче, а потом и вовсе сняли ее с подоконника, посадили на диван.
   -Кто вы?-  то ли сказал, то ли просто подумал Александр. –Кто вы?..
   -Саша, какая разница?.. Тебя. вон, дочка ждет…      
   Он повернулся к дочке. Та всхлипывала, поджав колени к лицу. Плачущий комочек вселенского горя…   
   А мужчина уже закрывал за собою двери. И Сашка его не окликнул.
   В голове не было абсолютно никакого хмеля! Абсолютно!!!
   Он погладил Дашутку, затем прижал к себе. Глаза его были сухими, хотя все внутри его плакало и тряслось.
   -Пап,- дочка  продолжала всхлипывать. –Кто …  это?.. Он …  на тебя… похож …
   Сашка окаменел. И молчал, не в силах  вытолкнуть из горла комок.
   -Валерий  это…  Его зовут Валера…
   Дочка недоверчиво посмотрела на него заплаканными глазами сквозь густую русую челку.
   И он поцеловал ее в эти родные глаза.
   А про себя подумал:
   -Животное…
   А Гейц с Даниловым продолжали рвать на части душу:
   «Все еще сбудется, каждый пустяк…
     Хмурится бровь, удивительный факт…»

                К О Н Е Ц
   
                .     .      .

   У Бога не может быть черного цвета!
   У Бога нет черных цветов!!!


                Г Л А В А    10


   -Хрен с вами,- спокойно уже рассуждал Владимир. –Ничего больше менять не буду! И консультироваться не буду! Хрен с вами!.
   Те листы, где почерк был неразборчив или было написано всего одно- два слова, он аккуратно складировал в так и не прочитанный дневник.
   Остальное же все- отпечатанное и отксеренное им в пяти экземплярах- скрепил столярным степлером и положил сначала в пакет, а затем в чехол гитары- не так помнется.
   Собаки вертелись рядом, лезли мордами в рюкзак и принюхивались. Им- и Рике, и Плюму- было наплевать на предстоящую вылазку. Их интересовало количество сосисок для жарки и вес сухого корма со вкусом говядины.
   -Брысь!- скомандовал Володька –Жратву помнете!
   Собаки на время успокоились, уселись, облизываясь, рядом.
   Плюм уже почти на голову возвышался над мамашей. Пытался временами безуспешно качать права. Но в сложных ситуациях всецело слушался Ульрику.
   Вот и сейчас: в принципе, пока Владимир засиделся в туалете, можно было снова залезть мордой в рюкзак и понюхать вкуснятину. А, может, и мешочек прокусить и слямзить немного корма. Он покосился на мать. Нет, не стоит. И опять убедился, что старшие пока умней: появился Владимир и дал им по горсточке! Да еще, дурачишка, и оправдывался, что мало дал, что дорога дальняя, а воды с собой берут в обрез!
   -От жажды загнетесь,- резюмировал он. –Так… Это взял… Это- тоже…- вычеркивал Владимир пункты из списка. –Сигареты… Гитара… О, «Барс»!..- Достал из ящика средство от клещей для хвостатых. –Деньги… ключи…
   Все было собрано. Оставалось снести все вниз, в машину и трогаться. Никого не надо было дожидаться. Каждый, кто собирался на озеро, катил на своей машине.
   -Ну, что, ребята, посидим на дорожку?
   Притулился прямо на пол рядом с собаками. Помолчали ни о чем. Повспоминали- и ничего не вспомнили.
   -Все! По коням!

                .     .     .


   Не все собрались на озеро.
   Женщины поминали Степаныча в годовщину смерти дома.
   Лешка Мамлин с Сергеем уговорили  Женьку еще раз проплыть по Юрюзани усеченным маршрутом до последней стоянки: надо было установить маленький памятный обелиск. Можно было, конечно, и просто доехать на машине, не заморачиваясь со стройматериалами и самим обелиском, но решили проплыть. Хотя бы дня два. По тем же местам.
   Саша Малышенков вообще поменял квартиру и город и жил сейчас в Подмосковье.
   Вот так и  получилось, что на Улагаче собрались усеченной компанией: Толя, Сашка Жедяев, Володька с собаками, Аркадий да Николай с Сашкой- младшим, внуком Степаныча. И съезжались к озеру до трех часов дня, будто нехотя, будто резину тянули, будто что- то тягостное откладывали на потом…
   
   Когда Володька подкатил к озерной стоянке, там уже хозяйничал Николай. Щурился у костра против солнца, пытаясь разглядеть, кто едет. Поварешка в одной руке, сигарета- в другой. И стояла четырехместная палатка.
   Володька вышел, выпустил собак. Поздоровались сдержанно за руку. Они не виделись уже ровно полгода. Не изменились. Седины только у обоих прибавилось на головах.
   -Я тебя раньше ждал…
   -К 12-ти же договаривались!..
   -Правда? Забыл, наверное…- Николай помешал в котле. –Макароны варганю. А вечером, даст Бог, ушицы похлебаем… Ребята бы в лесу  не застряли… Видел, что творится? А они на этих шушлайках…
   -Видел…
   За три дня до этого лило целые сутки. В полях, на солнышке да на ветерке все просохло. А вот в лесу, через который им приходилось добираться до «своего» места, в колеях стояло месиво.
   -Не боись. Сотовые есть, позвонят, если что… Выдернем. Подожди, я дрова разгружу…
   -Я сам разгружу. Потом. Ты лучше сетушку брось, пока ветерок к берегу и ребят нет… Сашку, вон, возьми с собой…
   -А где он?
   -С удочкой, на берегу…
   Володька глянул с обрывчика.
   Сашка сидел на маленьком складном стульчике с удочкой в руках. По бокам  сфинксами сидели собаки. Сашка восторженно
И без пауз им что-то объяснял, показывая на поплавок.  Собаки внимательно ему внимали.
   Вовка мельком стрельнул глазами на Николая.
   -Что?.. Может, пока не подъехали…
   -Давай. Я тоже хотел, пока ребят нет…
   Плеснули водки в три стакана. Один накрыли хлебом.
   -Давай… За память о нем.
   Выпили и сразу закурили.
   -Пойду я, сети поставлю, пока не захмелел…
   -Давай, Вов… Я там, на берегу положил, в мешке… КоротЕнькая, метров двадцать… Пара щук зайдет- и то ладно. Вообще брать не хотел, но как без ухи?! Ни ребята, ни Степаныч не поймут…
   -Да ребята-то перебились бы…
   -Иди, не отсвечивай здесь… Сашка, вон, ни разу с нами не был… Удочку впервые держит… Пусть ушицы поест…
   -Это конечно!
   Вовка положил в карманы курево, ножик.
   -А ты, Никола, совсем белый стал,- сказал он.
   -Иди, иди, говорю… Ты, можно подумать, чернеешь! И за Санькой присматривай!
   -Ничего, мы быстро…
   Володька исчез внизу. Зато к костру  приплелись собаки. Обнюхали Николая, лизнули в ладошки.
   -Сейчас, ребятушки, сварим мужикам- потом вас накормлю. Ох, и чаек поставить надо!..


   …Когда рыбаки вернулись на стоянку, не было ни Николая, ни собак, ни Володькиной «нивы».
   -Застряли все-таки!- почему-то  с удовольствием подумал Вовка. –А «нива»- это потому, что на УАЗике не развернуться в чащобе…
   Сашка покладисто сидел на чурбачке и ждал от дяди Вовы новых указаний. Сети ставить ему понравилось. Дядя Вова просил его рулить веслами и очень громко и смешно ругался. Ни мама, ни бабушка  так смешно ругаться не умеют. Дядя Вова утирал брызги с лица и футболки и вопил, как Костик Попов из младшей группы.
   -Жаль, что я не знаю, что такое «карамба» и  «тысяча чертей»… Половина слов непонятны…,- грустно думал Сашка.
   -Сань, а ты когда-нибудь сосиски жарил?
   Малыш печально покачал головой.
   -Во! Сейчас научишься!
   Дядя Вова очистил прутик и насалил на него сосиску.
   -Садись вот сюда… Сосиску держи подальше от пламени и поворачивай… Если все сделаешь, как я сказал- объеденье будет!..
   Сам же Владимир принялся рубить сухой сосняк, сваленный Николаем с багажника «нивы». И посматривал на край леса: где там «красная армия»? 
   Затем разом все бросил. Подошел к столику и налил себе водки. Сел напротив Сашки и долго и внимательно на него смотрел. Сашка пару раз оглянулся, но дядя Вова молчал. Значит, еще не готова вкуснятина…
   -Ну, Степаныч, за твое продолжение… За жизнь твою…- к чему-то непонятно сказал дядя Вова и выпил из кружки. И так смешно скривился! А потом улыбнулся! И стал похожим на деда Степаныча!
   А бабушка сказала, что деда еще долго не придет…


                Г Л А В А   11


   Кавалькада прибыла часа через два.
   Володька вдоволь нахохотался, глядя на это сборище убогих, спешащих в Париж по старой Смоленской дороге.
   На сцепке за его «нивой»  гордо и неукротимо двигался Мишановский «РАФ-4» с оторванным бампером и помятым левым крылом.
   Следом, точно контуженный, рывками перемещался Аркашин «ниссан-марч» с подвязанным экспандером капотом.
   И, судя по внешнему виду, все три машины только что закончили пробег по тюменским болотам или бразильской сельве.
   Николай подрулил к стоянке. Вылез, размазывая дрожащей рукой грязь по лицу. Следом выскочили собаки и стремглав скатились с берега в озеро.
   Толя- почему-то босиком и в шортах- обошел свой «РАФ», попинал колеса. На пассажирском кресле что-то недовольно и громко бурчал Санька Жедяев. Аркаша же вообще  вылез через заднюю дверь своей «божьей коровки».
   А Вовка ухахатывался! И еще, подлец, пробовал фотографировать ребят!
   -Вовка! Мы у тебя номер где-то задний потеряли… Шарились, шарились в грязи- ни хрена не нашли,- выправил Никола общий дисбаланс настроения. –Через недельку подсохнет- может, и проявится…
   Володька, уже хмуро, поздоровался с Толей, с Аркашей. А Жедяев все продолжал что-то шипеть в машине. Вовка приоткрыл дверцу.
   -ЗдорОво! Ты чего бухтишь? Выходи!
   -Блин, ремень заклинило! Ни туда, ни сюда!..
   -А на хрена ты в лесу пристегивался?!
   -Везде должен быть порядок!- назидательно ответил Сашка, силясь одновременно просунуть и живот, и голову под ремнями.
   -Ну, сиди, сиди тогда…- Володька направился к костру. –Толь, да помоги ты ему! До утра сидеть будет!- посочувствовал он Жедяеву.
   Некоторое время из «РАФа» явственно слышался скрежет, шевеление, мат. Затем к костру подошел Толя.
   -Мужики, дайте ножик! Иначе он никогда не выберется…
   -Толь, ты поосторожней добивай… А то весь салон кровью забрызгаешь. Для начала тюкни по темечку чем-нибудь тяжелым,- мрачно  пошутил Николай, отмываясь в озере вместе с собаками. –Вовка, что с сетями? Поставил? А жратва?..
   -Да все готово!- отмахнулся Вовка. –Аркаша, а у тебя-то что?.. Двери заклинило?
   -Сигналка, сволочь, глючит! А замок центральный. Вот и кажилюсь, как спелеолог…
   Пухлые щеки Аркаши за этот год обвисли. Вертикальные складки протянулись от переносицы к скулам. Волос на голове почти совсем не осталось. Да и оставшиеся кучерявились каким-то белым невесомым нимбом.
   -Дядя Вова, сделалась вкуснятина?- поинтересовался изнемогший от ожидания маленький Сашка.
   Володька посмотрел на сосиску. Ничего,  уголь еще никому не навредил… Хотя, ножиком поскрести все-таки не мешало бы… Поскреб. Откусил немного для пущего эффекта, закатил глаза.
   -Объеденье!!! Только подуй сначала- горячее…
   Толя, наконец-то, разрезал ремень на Жедяеве. Оба чуть ли не бегом поспешили к костру. Поздоровались с Сашкой. Тот, набив рот сгоревшей «вкуснятиной», с достоинством пожал им руки. Ребята облизнулись при виде сосиски.
   -Но-но!..- осадил их Владимир. –Мойтесь сначала! Готово все! Вас ждем…
   Жедяев беззвучно взвыл и спустился к берегу. Толя же просто вытер ладони о шорты.
   -Я чего… я за рулем был… я чистый…
   Никола разложил  горячее по чашкам.
   -Сань! Жедяев! Достань там из воды, в сетке… Да не разбей!
   Уселись, наконец-то, за стол. Молчаливые, серьезные… Даже маленький Санька, зажав чумазыми ладошками кружку с газировкой, молчал. Хотя так хотелось попроситься к дяде Толе в машину, порулить.
   -Ну, чего, мужики?.. Давайте за братишку,- тяжело  вздохнул Николай. –Славно пожил… И мы с ним славно пожили… Мало только… Светлая ему память.
   А ладонь  Николы, грубая, жесткая, как панцирь черепахи, с набившейся под обломанные ногти грязью, ласково и машинально гладила по голове притихшего внучонка.

   Минут через двадцать, когда уже немного разговорились, Володька достал «Клочки» Степаныча.
   -Ребята, нате… Вот так вот, как здесь, и напечатают… Через месяц обещали… Лучше я сгруппировать не смог… Там еще дневник был… Я его Валюхе вернул. А остальное все- здесь… Почитайте, может, кто что подскажет… Хотя… чего уж сейчас… поздно уже…
   Ребята расселись, кто где, разобрали рукописи.
   Николай сгребал грязную посуду.
   -Я, Вовка, дома почитаю… Очки не взял, все- равно не разберу…
   -Никола, а ты правда не знал, что он пишет?- Вовка обтер пыльный корпус гитары, принялся настраивать.
   -Правда. Чего я врать-то буду? Валентина- и та  не знала, а я-то откуда?.. Эт ты его, малохольный, заразил… Хорошо хоть написано-то?..- он замер с посудой в руках.
   -Нормально, Коль… Да хорошо, хорошо, не смотри ты на меня так! Иди, посуду мой! И еще одну из сетки прихвати, когда обратно пойдешь…
   -Ладно… Хорошо так хорошо… Внучок, пойдем, поможешь… Котелок прихвати. Да не прижимай ты его к себе! Нас бабка с матерью убьют! И «ферри» прихвати… Нет, это «бякя» для дядей… Вон, у куста… Во! Брось ее в котелок… Все, пошли.
   Сытые собаки дрыхли на мелкой гальке. Нехотя поднялись, потревоженные посудомойщиками и поплелись к костру, подальше от греха и маленького Сашки.
   Вечерело. И небо, и вода у горизонта окрасились малиновым. Здесь же, у стоянки, озеро было пугающе свинцовым и неподвижным. И зябким.
   А у костра звучало:
   «Хоть бы раз суета нас свела
     Пусть больными, плешивыми-
     Ах, какая бы встреча была,
     Если б все были живы мы…»


                Г Л А В А   12


   Сашка сопел где-то подмышкой.
   -Где Никола?- тревожно спросонья подумал Володька. Сел. Палатка, просвечиваясь костром насквозь, была пуста. В ногах пыхтели во сне собаки. Снаружи неслась песня.
   -Что ж я-то здесь? Опять, сука, запьянел, в палатку потянулся!..
   Он знал себя: запросто такое случиться могло!  Заботливо укрыл малыша, погладил попутно спящих собак, с трудом зашнуровал кроссовки, подхватил пуховик  и выполз наружу. На часы при своем зрении даже не посмотрел: не спят- значит, рано. А главное- живы, значит!.. Раз поют, бродяги…
   Ребята, не обращая на подошедшего Володьку никакого внимания, допевали.
   «...Когда приспустят флаг в порту до половины,
     Останется одно, последнее : «А вдруг?»

   Было два часа ночи.

                .    .    .

   -Споешь?- спросил Лешка.
   -Да.- Женька подтянул струну. –Степаныч очень ее любил.
   -На, держи… По чуть-чуть… Что-то притомился я сегодня… За него!
   Выпили. Женька запел.
   «Погиб ли то фрегат
     Седой волной разбитый…»

   Было два часа ночи.


                .     .     .

   -Валь, а давай мы у тебя переночуем? Даш, ты завтра никуда?..
   Дарья мыла посуду, но мать услышала.
   -Не-а,- помотала головой. –Теть Валь, переночуем?..
   -А я вас и сама хотела попросить…- Валентина свернула скатерть. Неторопливо, аккуратно. –Чего на ночь глядя идти? Квартира пустая, все разъехались…Сашку Никола забрал… Не застудил бы… А то выпьют- про все забудут…
   -Да нормально все будет! Ночи  теплые, не замерзнут… Да с собаками… Помнишь, с Улькой  на снегу ночевали на Ицыле- не продохнуть было в палатке…
   -Клещей бы не подхватил.- Валентина открыла мусорное ведро, запихнула в него аккуратно сложенную чистую скатерть. 
   Надежда замерла. Переглянулась с Дашкой. Затем торопливо нашарила сигареты, закурила.
   -У меня- все…- Дашка вытерла руки. –Есть еще грязное?..
   -Все, Дашута, все, прекращай…- Валентина устала села на диван рядом с Надеждой. –Иди, девочка, садись…- Она обвела пустыми глазами кухню. –Девчата, а давайте чуть-чуть выпьем… Чуть-чуть…- Она посмотрела на Надежду. –А ты, Дашут, возьми гитару, в маленькой комнате… Поиграй что-нибудь… А то все ребята уехали, тихо как-то… Степаныч очень гитару любил.
   -Теть Валь, да я не умею,- засмущалась Дашка.
   -А Степаныч говорил: умеешь… Говорил: понравилось очень…
   -Даш, возьми…- попросила мать. –Что можешь- то и сыграй.
   Женщины налили в рюмочки. Валентина долго мяла, грела свою в ладонях, пока Дашка настраивала гитару.
   -Все? Ну, девчата давайте за Степаныча… И хорошо, что вы ночевать остались… За него!
   Дарья скривилась от запаха водки, но пересилила себя и отпила глоток.
   -Сыграй, Дашута.
   Они  даже не поняли, что песня уже играется и поется- до того все это было тихо- тихо.
   «Это все, что останется после меня.
     Это все, что возьму я с собой…»

   Женщины слушали и беззвучно плакали. И плакала, глотая слова и слезы, Дашка.

   Было два часа ночи.


                Г Л А В А   13


   -О! Нарисовался! Чуть песню не испортил!- с чувством сказал Жедяев , громко  подпевавший совсем в другой тональности.
   -А кто малька укладывать будет?- резонно возразил пока еще хмурый Вовка.
   -Ты, дружок, не завирайся,- Никола прикурил от уголька. –Саньку мы к тебе час назад подсунули- ты даже не шелохнулся. «Кто малька укладывать будет…». Трепло.
   -Ладно ты, чалдон… Вот ворчливый стал, спасу нет!- Вовка хорохорился. Он знал, что сейчас не уснет до утра и потому наглел. –Чаек есть?
   -Есть, есть,- Никола налил ему водки. –Там ушица еще осталась…
   -Что, в сети зашло?..
   -Парочка. Как и положено. Ребята, давайте я всем налью.
   Никто не отказался, хотя Сашка уже был «тяжеленьким», а у Толи постоянно слипались глаза.  И уже еле-еле заметно начало светать. Лишь Аркаша сидел светлым и бодрым, как Никола. Вовка мельком, как опытный зек , взглянул на всех и выпил водки. И на секунду все просветлело. И рядом с Николой сидел Степаныч… И все гомонили дружно, громко и радостно…  А Степаныч отвечал… А все опять спрашивали… 
   Вовка закрыл глаза.
   -Никола, налей еще…- попросил он.
   Выпил. А Степаныч отвечал и отвечал ребятам. И Лешке, и Сергею, и Женьке…  И Улька сидела рядом, и Плюм… И бризом тянуло с Улагача…
   Вовка открыл глаза.   Ребята молчали. И молчала гитара в Аркашиных руках.
   -Дай,- попросил Вовка. Гитара была настроена.
   «За окном то дождик, то ненастный день…»

                .        .        .


   -Серый, ты чего молчишь все время?
   А Сережка, и вправду, почти весь день молчал.
   -Не знаю,- нехотя ответил тот, переворачиваясь на другой бок.  –А чего-то надо говорить?..
   -Дурак,- Лешка  подтянул третью струну. – Молчи, если хочешь… Жень, сбацаешь что-нибудь?..
   Женька взял гитару. И все-равно что- то подстроил, хотя все и так было настроено…
   -Я, ребят, наверно, снова в казаки подамся…- Сережка присел к костру. Закурил. Выпил из чьей-то кружки.
   -Чего так?.. Сам же хаял…
   -Было дело…  А просто как-то пусто стало жить…   Вот ты говоришь: молчу…   Молчу… И говорить не хочется… И все время кажется: вот он, за спиной сидит…
   -Заткнись!- Лешка отчего-то обозлился. –Казак задрипанный! Пей!  А за Степаныча- давай лучше вместе… Будешь, Жень?..
   Тот кивнул. Отложил гитару.
   -Как там ребята…На Улагаче?..  Сашку бы не застудили…
   -А чё им там? Сидят, поди, как мы, Степаныча поминают…
   -Давай…


                .     .    .


   -Дашь, ты чего ворочаешься? Спи…
   -Мам, а Степаныч нам точно  не родственник?..
   -Точно, точно, cпи…
   Надежда прижала к себе дочку, укутала в одеяло.
   -А ты чего про него вспомнила?.. Приснилось что?..
   -Нет… Так просто…- Дашутка крепко- крепко прижалась спиной к матери. –О папке подумала… А Степаныч почудился…
   -Спи, доча, спи…
   

                .     .     .


Вовка сидел в кустах с кружкой водки- и плакал. Смотрел на ребят у костра, слушал их нетрезвый говор, гитару – и плакал.  Давился, как паскуда,  словами и слезами-  и плакал.  Кружка тряслась,  пока он ее не выпил досуха. Не хотелось плакать на людях… Поплакал один- и слава Богу!  И слава Богу…