------------------------------------------------ Время обладает только длиной
------------------------------------------------ …и может рассматриваться,
------------------------------------------------ как составленное путем простого
------------------------------------------------ сложения последующих мгновений.
Барроу И.
Кто сказал, что время – функция непрерывная? И потому, мол, если очень постараться, то сложив все предшествующие мгновения, мы узнаем его длину. А вот ширину – увы! Тут, как и делить на ноль, – низ-зя. Почему нельзя – никто не знает. А кто знает – не говорит. Нельзя и всё тут.
Хотя от лукавого это. Если очень хочется, но нельзя, то можно. Поэтому и делить на ноль, когда уж сильно засвербит в одном месте… Или жареный петух в него же изо всей своей жаренной дури клюнет. Так тогда – завсегда, пожалуйста. Делите. Или измеряйте ширину времени.
Но у меня – не свербит. И не клюют меня. Тем более жаренные петухи. Так, если только раки за горой свистят. Но и то, - изредка. По самым большим праздникам. А их что-то в последнее время всё нет и нет. Дни Согласия и Единения – есть. Весны и Труда – тоже. А вот больших Праздников… Как-то перевелись они за последние годы. Наверное, как и мамонты, - вымерли. Скорее всего, не климат почему-то им нынче.
Может и поэтому, - не делю я на ноль. И не измеряю ширину времени.
А вот по поводу его непрерывности готов поспорить. Хотя… Кто его знает, может, и взаправду - непрерывно оно? А дискретна наша память, отщипывающая от большого каравая жизни небольшие, но почему-то запомнившиеся нам на вкус, цвет и запах кусочки.
* * *
У Лешки в гостях – хорошо. Вообще-то это отец с матерью решили на выходных съездить к своим друзьям, а я так, за компанию с ними. Тем более, что меня по этому поводу особо никто и не спрашивает. Сказали, что поедем, ну, а ты, соответственно, - живи и радуйся. Вот я и радуюсь. Потому что у Лешки – хорошо. Правда, классно! Особенно, если с ночевкой. И в этот раз – именно так. С ночевкой.
А это значит, - будем топить титан. Лешка со своими живет в небольшом, двухэтажном деревянном доме. У них всего один подъезд. Зато, целых восемь квартир. По четыре – на первом и втором этажах. Значительно меньше, чем в нашем бараке. Зато у них есть вода. Не так, как у нас – в ведрах, в прихожей, а прямо из крана. Покрутил барашек, она и полилась. Но – холодная. Поэтому посуду надо мыть с мылом. Это как раз Лешкина обязанность – посуду мыть. Ну, а я, как мы к ним приезжаем, помогаю ему в этом деле. Лешка начинает, а как руки у него замерзнут, приходит моя очередь.
Правда, пока её дождешься… Так и уснуть можно! Поэтому я и без очереди тут же, рядом с раковиной топчусь. Принимаю уже помытую посуду и протираю её полотенцем. А то, пока Лешка намыливает сложенную в раковине посуду, закрою кран пальцем, чтобы посмотреть, будет ли из него вода течь, когда он вот так, не барашком перекрытый. Сначала – ничего, не течет. А потом начинает изнутри на палец давить. Всё сильнее, сильнее, так что нет уже никакой возможности её удержать, и она начинает брызгать из-под пальца тоненькими, но сильными струйками во все стороны. На меня, на Лешку, на стены кухни, на пол и даже, если сильно постараться, на потолок.
Поэтому вдвоем посуду мы редко когда домываем. Обычно меня с позором изгоняют из кухни. И по грязным вилкам, ложкам, чашкам и тарелкам Лешке приходится отдуваться одному. Но вот воду, что пролилась мимо раковины на пол, мы с ним убираем уже вместе, с помощью тряпки старательно размазывая по всей кухне лужи, образовавшиеся после наших экспериментов с краном. Время от времени отжимая в ведро то, что размазываться не захотело.
Но это – совсем не интересно. Просто «надо». Вот нам с Лешкой и приходится пыхтеть. А то его отец не возьмет нас с собою, когда пойдет в сарайку. Там у них дрова и уголь, которыми топят титан, чтобы вода стала горячей. А она нужна для того, чтобы все мы… Не только я и Лешка, но ещё его старшая сестра и взрослые – мы все, когда вода станет горячей, будем купаться. В ванне. Большой и вместительной.
Конечно, не настолько, чтобы одновременно все туда влезли. Но мы вдвоем с Лешкой спокойно в ней помещаемся. И еще прилично места остается. Поэтому, пока нам не намылили головы, в ванне можно даже поиграть с мыльницей. Вытащить из неё мыло, а верх и низ поделить по-честному. Это – мой «корабль», это – его. Кто быстрее пустит на дно «вражескую» посудину большой волной, поднятой на поверхности ванной с помощью ладошки? Или с помощью «водомета», который легко организовать, набрав в рот ещё чистой, не замутненной мылом воды.
Плохо только, что «волна» никак не хочет вести себя так, как это должны делать «хорошие» мальчики и девочки. И добежав до стенки ванны, не останавливается, а почти всегда перепрыгивает эту преграду, чтобы с радостным плеском сообщить не только нам, но и взрослым, что она – уже на полу. Да и «водомет» не всегда бьет прицельно. Так что когда в ванную заходит какая-то из мам, нам с Лешкой обычно достается. Как правило, по подзатыльнику, который, так же как и мыльница, делится по-честному. Ему, а потом и мне. Или наоборот. В зависимости от того, чья из мам в этот раз будет нас по очереди щекотно тереть намыленной мочалкой.
Но всё это будет вечером. А пока надо с Лешкиным отцом – дядей Стасей - идти в сарайку. Там тоже интересно. Потому что кроме угля и дров в ней ещё много чего есть. Например, высокий и широкий деревянный стол. Который называют верстаком. Потому что на нём – тиски. А на обычном столе их нет.
В тиски, пока дядя Стася набирает в ведро уголь и откладывает в сторонку небольшие – чтобы мы с Лешкой могли донести – обрезки досок, можно что-нибудь зажать. Например, гаечный ключ. И зажать, поворачивая винт тисков с помощью толстой железной спицы, так сильно, чтобы Лешка, как ни старался, потом его не вытащил бы. Но он, как правило, вытаскивает. А вот мне после его закручиваний это удается далеко не всегда. Нет, если сильно попыхтеть, наверное, можно всё-таки освободить попавшего в лапы к тискам пленника. Но обычно на это просто не хватает времени.
Потому что подняв ведро, до самого верху, с горкой насыпанным в него углем, дядя Стася показывает свободной рукой в сторону уже отложенных поближе к дверям сарайки деревянных обрезков:
- Ну что, пацаны, может, хватит ерундой заниматься?
И если он это говорит, значит, действительно, хватит. Пришло время бросать тиски со всем, что так пока и осталось зажатым в них, и нести это угольное и деревянное богатство к титану. Чтобы разжечь его. Хотя почему эту печку называют титаном – не очень понятно. Может потому, что у неё нет плиты, на которую, как у нас в бараке, можно ставить ведра с водой, кастрюли с супом или сковороду с картошкой, которая потом станет жареной, а поначалу – совсем сырая и совершенно невкусная?
Даже разжигается этот титан - точно так же, как и самая обыкновенная печка. Сначала дядя Стася топором расщепляет принесенные мною и Лешкой обрезки досок на тоненькие лучинки, которые складывает в открытый зев титана домиком и поджигает с помощью старой газеты. А когда всё это разгорится и титан довольно заурчит, втягивая в себя жар сгорающего дерева, чтобы уже через трубу выбросить его черным дымом в темное, закрытое облаками небо… Вот тогда к дровам можно подбросить совок, другой угля. Подождать немного, закрыв дверцу топки, и только после этого пошерудить внутри кочергой, равномерно распределяя по колосниковой решетке мерцающую желто-красными огоньками плотную темную массу.
И снова закрыть дверцу. Чтобы потом сесть рядом с ней, вбирая в себя приятное, идущее от титана тепло, и, вслушиваясь в доносящийся из-за закрытой дверцы усыпляющий своею равномерностью гул, через колосники открытого поддувала не отрываясь смотреть на увлекательный танец огоньков, с азартом отплясывающих на поверженных ими угле и дровах.
Но даже самое интересное со временем приедается. Или нас без лишних слов и объяснений сгоняют с уже насиженного места взрослые, у которых свои дела и планы. В том числе и на прилегающую к титану площадь. Ну, а мы… У нас с Лешкой появляется куча свободного времени. Которое, если, конечно, не сидеть на месте и без дела, можно использовать с большой пользой. Во-первых, для себя. А во-вторых, и для Генки из соседней квартиры. Тем более, ему тоже, пока и у них в титане не согреется вода, делать – ну, совершенно нечего.
Так это же дома! А на улице? Там-то столько всякого разного…
Для начала в снежных сугробах, что по самые крыши завалили стоящие во дворе сараи, можно вырыть пещеру. Которая почти сразу же превратится в красноармейский штаб. Но чтобы на него не напали немцы, надо срочно оборудовать наблюдательный пункт. А ещё лучше, если Генка станет пограничной собакой. От него и требуется… Бегать возле пещеры на четвереньках туда-сюда и гавкать время от времени погромче. Всего-то! Зато диверсантам и лазутчикам ни за что не подобраться к штабу скрытно.
Но собакой Генке – не очень хочется. Вернее, он – не против, но только чтобы его кормили. И не просто там снегом или кем-то случайно оброненным и ещё не спрятавшимся под снег углем, а… Конфетами! Это он, конечно, здорово придумал. С такой кормежкой мы бы с Лешкой и сами собаками стали. Но… Нет конфет.
Поэтому приходится по сугробам взбираться на крышу сараев, чтобы уже там оборудовать наблюдательный пункт:
- Нам сверху видно всё, - так и знайте, проклятые фашисты! А кто этого не понял, так смелые советские парашютисты прямо сверху, с крыши, и – вниз… Прямо вам, гадам, на голову. Ура, победа!
Но заслуженно насладиться содеянным… Как обычно. Только-только начнется всё, самое интересное, так тут же от дома несется:
- Лешка-а! Генка-а!
Видно согрелась уже вода в титанах. И не успеешь завалиться домой, отряхнуть веником снег с валенок, а рукавички и штаны положить на батарею, как:
- В ванную. Марш, марш! Мы все из-за вас, что? Ночью мыться будем?..
Какое ночью? И часа не проходит, как раскрасневшиеся от горячей воды, чистые, не так чтобы насухо, но вытертые и завернутые в простыни, мы с Лешкой перемещаемся в его комнату. Забираемся на широкую (и двоим – совсем не тесно!) кровать под тяжелое, но не колючее и теплое ватное одеяло, чтобы практически сразу начать рассказывать друг другу разные страшные истории.
Про черную руку. Или сундук, из которого толпами вылезают мертвецы, как только громко скажешь, что у тебя – «Йо-хо-хо! Есть бутылка водки». Или о том, как у деда на речке (давно, ещё когда царь и помещики были!) один мужик ловил сома, а тот схватил его за ногу и уволок в омут. И его… До сих пор не нашли. До сих пор!
- Да не сома! Мужика этого… А когда ночь и дождь идет, так он вылезает из омута, забирается на крышу и кричит прямо в трубу – «У-ууу!»…
Причем последнее – уже скинув с себя одеяло, размахивая руками и прыгая по кровати:
- У-ууу!
Но разве Лешку испугаешь? Вот и он подскочил. Прыгает рядом, ревниво поглядывая, кто из вас выше:
- У-ууу!
И почти сразу же, перекрывая возмущенное поскрипывание кроватных пружин, громкий стук в стенку и чей-то громкий голос:
- Эй, разбойники! Что это там у вас? Если через минуту не станет тихо, будете спать по разным комнатам…
Ага, ещё чего! «По разным»… Да мы тут ещё не всё друг другу рассказали.
Правда, для того, чтобы продолжить с разными страшными историями, надо всё-таки принять горизонтальное положение, накрыться одеялом и чуть-чуть полежать тихонько. Чтобы там, за стенкой, убедились, что мы – совсем не разбойники. И применять к нам только что озвученные страшные и ужасные наказания - совсем ни к чему. Мы и так. Тихо-тихо лежим. Ти-ихо. Хо-х-хх…
Этих нескольких минут тишины и неподвижности хватает каждому из нас. И мы с Лешкой засыпаем.
Даже не успев пожалеть об этом. Да и какие сожаления, если впереди нас ждал новый день, обещавший быть не менее интересным и богатым на события, чем тот, с которым ни он, ни я так и не успели попрощаться…
* * *
Кто сказал, что время – функция непрерывная?
Почему тогда воспоминания приходят вот так – яркими дискретными вспышками? Которые кому-то могут показаться совсем не яркими. Так, один, не очень богатый на события день. Но почему-то именно он всплыл в моей памяти. Приблизил то время, которое, казалось бы, уже давно, если не кануло в лету, то уж точно - быльем поросло. Ан, нет. Вот они, близко и узнаваемо, те лица, которых не видел уже многие десятки лет.
К чему они вспомнились? Может, если вдруг удастся сложить все сохраненные моей памятью моменты, то кто-то сможет вычислить длину моего времени? И времени моего поколения? Зачем? Что, кому-то она, эта длина, может быть интересна?
Я – не делю на ноль. И не измеряю ни длину, ни ширину времени. Но моя память расходится от меня концентрическими кругами, в каждом из которых сохраненные ею события, дорогие для меня места, лица родных и близких мне людей.
И я ничего не могу с этим сделать. Моя память уходит от меня, унося с собой какую-то толику сохраненной ею информации. Чтобы при случае отдать её ещё кому-то. Тому, для кого она, так же, как и для меня, покажется важной.
Время уходит, убегает, просачивается, как вода через решето, и никому не позволяет дважды войти в одну и ту же реку. А люди и события, с которыми оно разлучило нас (и иногда, казалось бы, - навсегда!), все равно остаются с нами… Вот такой памятью. Яркими дискретными вспышками. Может, они важны не только мне?
Если на небе зажигаются звезды, то кому-то это, наверное, нужно?..