Ален Делон,Ален Делон, не пьет одеколон...
...В 1988 году я переехала на временное место жительства к мужу-курсанту в славный город Ленинград. Нам повезло. Всего за десять рублей мы сняли комнатушку в коммуналке в самом центре Питера, на канале Грибоедова. Хозяйка Анна Ивановна, женщина преклонных лет, работала в столовой посудомойкой, всегда имела что покушать, к деньгам относилась с пролетарским пренебрежением, а квартирантов пускала не наживы ради, а так, “для веселости”. Помимо нее в квартире проживали инвалид войны Иван Лаврентьевич и пенсионерка, бывшая артистка филармонии Клара Тихоновна. Первые два дня я была уверена, что жизнь наша в соседстве с этими милейшими престарелыми людьми будет протекать “чинно, мирно и благородно”. Но уже на третий день, на этот счет у меня стали возникать смутные и небезосновательные сомнения. Дело в том, что утром, когда я собиралась в булочную, Анна Ивановна протянула мне рубль:
— Мариша, не в службу, а в дружбу, зайди в “Парфюмерию” на Майорова. Купи мне четыре флакончика лосьона “Огни Москвы”. Там есть по 38 копеек, тот не бери. Купи по 24.
— А мне три бутылочки “Кармазина”, — подоспел вслед за ней со своим рублем Иван Лаврентьевич. Люди старшего поколения помнят трехсотграммовые флаконы с желтоватой жидкостью, предназначенной для укрепления волос, на этикетке которых красовался пышноволосый и пышноусый молодец. Эта “панацея красоты” была польского происхождения и воняла, надо сказать, чудовищно! Но о вкусах, как известно, не спорят.
При всей неискушенности трудно было не догадаться, для каких целей им понадобился в таких количествах парфюм, и я, естественно, была несколько обескуражена подобным поручением. Нет, проработав полтора года после института мастером в колесном цехе Полтавского тепловозоремонтного завода, я, конечно, знала, что горбачевская антиалкогольная кампания не привела к спасению нации. Не воспринималась она народом и как бедствие: ни строгие запреты, ни пустые прилавки вино-водочных отделов никак не отразились на количестве потребляемых населением горячительных напитков. Но в Полтаве пили только натурпродукт! Каждый уважающий себя мужчина, от рабочего до начальника цеха, имел на случай “гостей принять” или “вечерок скоротать” бутылочку голубого, мутноватого, пахнущего горячим хлебом самогона. Питерцы, как выяснилось, пошли своим путем. Причем химией не гнушались ни рабочий люд, ни творческая интеллигенция. В этом я убедилась, когда через несколько дней ко мне, потупив глазки, обратилась Клара Тихоновна:
— Мариночка, вам не трудно будет приобрести для меня два “Огуречных” лосьона или, на худой конец, три “Нектарина”?
Впоследствии, в минуты откровения она так объясняла свои тайные пристрастия:
— “Огуречный” — это такая прелесть! Такое впечатление, что пьешь и сразу закусываешь! А “Нектарин” вообще пахнет майским медом!
Через пару месяцев, возвращаясь вечером домой, едва бросив взгляд в благоухающее мусорное ведро, мы с мужем могли безошибочно определить, что происходило в квартире в течение дня. Две бутылки из-под жидкости для мытья окон “Снежок” — Анну Ивановну навещал сын, работающий поваром в вагоне-ресторане; пустые флакончики из-под одеколона “Фиалка” — у Клары Тихоновны гостила подруга, в прошлом опереточная дива; десяток-другой пузырьков из-под настойки боярышника — к Ивану Лаврентьевичу приходил фронтовой друг, имеющий связи в аптеке на Московском проспекте. (Уж не знаю, в результате приема настойки в количестве двадцати капель повышаться или понижаться должно было артериальное давление у “больных”, но точно помню, что у стариков, “принявших на грудь” по два стакана этого замечательного лекарственного препарата, с давлением было все в порядке!)
Я не могу сказать, что подобные возлияния делали наших соседей буйными. В течение дня они, сидя в своих каморках, потихонечку выпивали требуемую дозу и к вечеру в благодушном настроении подтягивались на пятиметровую кухню. Аннушка варила щи или пекла пироги. Клара, достав свой аккордеон, пела старинные романсы. А Лаврентьевич травил анекдоты, которые были “бородатыми” еще во времена его революционной молодости. Правда, иногда, когда наш ветеран был “с устатку и не евши”, “Кармазин” будил в нем беса, и тогда в места общественного пользования лучше было никому не высовываться:
— Анька! Гони трешник, иначе я заяву участковому напишу, что у тебя непрописанные проживают! Кларка! Кончай выть! Не то я тебя вместе с твоей гармошкой в окошко выкину, и мне ничего за это не будет. Я контуженный, у меня и справка есть!
Но “шашкой махал” ветеран всех войн не часто, и его вопли скорее вызывали смех, чем досаду. Однако один раз наши тихие “одеколонщики” разозлили меня не на шутку!
...Перед 23 февраля я, пробив основательную брешь в скудном семейном бюджете, купила мужу в подарок, за фантастическую по тем временам цену — 20 рублей, немецкий одеколон “Hattrеk”. Понятно, что это было излишеством, в результате которого пришлось затянуть потуже пояса, но денег было не жалко! Красочная коробочка, стоявшая на черно-белом, взятом в прокат телевизоре, была единственным ярким пятном в крохотной мрачной комнатушке, выходившей маленьким окошком в темный колодец питерского двора, и являлась своеобразным символом будущего достатка семьи почти уже “испеченного” офицера-подводника! Наверное, несложно предположить, какая участь постигла мой дорогой, во всех смыслах этого слова, подарок, выставленный по неопытности напоказ в не имеющей замков и запоров комнате? Да-да! Не прошло и недели, как его, улучив момент, попросту распили “на троих”. И вот что удивительно: вкусы наших соседей наконец-таки сошлись! А точнее сказать, когда мы, перестав расстраиваться и ругаться, уже со смехом выслушивали из уст гурманов версию случившегося казуса, выяснилось, что произведение немецких парфюмеров им абсолют- но не понравилось. Мало того, после дегустации в первый раз за долгие годы им было по-настоящему плохо! Нет, не морально, а физически: их мутило и дико болела голова. Когда же я садистски назвала цену источника столь тяжелого похмелья, Лаврентьевича вообще чуть не хватил удар. Впервые за период совместного проживания он витиевато выматерился и долго сокрушался:
— Я всегда говорил, что не цена определяет качество!
На что я парировала ему другим изречением:
— Чужое-то, дядя Ваня, никогда впрок не идет!
Надо сказать, что не произвел на них особого впечатления и пятизвездочный коньяк, который мы достали через спекулянтов к столу, когда, получив подъемные после окончания училища, устроили совместный прощальный ужин. Нет, они, конечно, его выпили. Но уже после первой рюмки Лаврентьевич поморщил нос и брезгливо произнес:
— Клопами воняет!
— Ну, уж, конечно, не “Кармазин”! — обиделась я, но... поднятую рюмку поставила на стол.
Клопы в этой квартире благополучно соседствовали с людьми как минимум последние двести лет. Только в результате изнурительной десятидневной борьбы и постоянных оборонительных мероприятий мне удалось выдворить обалдевших от жестокого обращения кровопийц за территорию комнаты. Остальные ответственные квартиросъемщики считали насекомых неизбежным злом и на все мои призывы с ним покончить никак не реагировали. А потому расхожая фраза про клопов и коньяк в устах дяди Вани не звучала аллегорично. Он знал, о чем говорит. Волшебная сила слова: до сих пор эти две составляющие мира бедных и мира богатых в моей голове выстраиваются в один ассоциативный ряд!