В общем, это был самый обычный сон – самый обычный для меня. Не помню всех подробностей, помню, что кто-то позвонил в дверь, и я открыл. Неожиданный гость, с совершенно незнакомым лицом и внешностью, поднял руку с пистолетом и выстрелил мне в голову. Как из опрокинутого бокала, из черепа выплеснулось содержимое, и я упал. На пол что-то вытекло – толи мозг, толи душа…
В общем, все как обычно, потому что каждый мой сон заканчивался моей смертью – это стало почти привычкой.
***
Мои глаза резко раскрылись и так же резко я встал. За окном царила ночь, идущая к своей пиковой фазе.
Быстро одевшись, я вышел на улицу и направился к ближайшему мосту. Терпеть подобные сны дальше не было никакой возможности! Каждую ночь мне приходилось умирать в границах сна, а потом вновь быть выброшенным в реальность. Будто это всего лишь крайне жестокая шутка!
Думал, что пройдет… но не прошло! И теперь настал момент с этим покончить.
Наконец показался мост, такой же включенный в ночь, как и все прочие объекты. Я почти вбежал на него, достиг перил и перекинул одну ногу… вторую так и не перекинул.
Боковое зрение уловило нечто слева, и, повернув голову, я увидел девушку. Она как мое зеркальное отражение тоже перекинула одну ногу, и теперь замерла, увидев постороннего. Думаю, наши реакции были схожими, и мы оба ощутили смущение.
Немного постояв, я вернул уже переброшенную ногу назад. Девушка поступила аналогично. Мне следовало начать разговор…
Я подошел к застывшей девушке и спросил:
“Зачем вы это делаете?”
-Я ничего сейчас не делаю, - ответила она полуавтоматически.
-Но почему хотели?
-А может, хотя бы представитесь, для начала?
И правда.
Я представился, и приготовился услышать краткое представление. Но кратким оно не было.
***
Анна родилась на закате Советского Союза, как родились очень многие девушки, кроме нее. Родилась она тоже, как и они – похожим образом. Жизнь ее, в свои первые, вторые и последующие периоды в целом была точно такой же, как и у ровесниц, и даже не ровесниц.
Весь базовый набор жизненных событий у нее имелся – тут и первая любовь, и драка в школе, и прогул уроков… В общем во всем имелось полное соответствие с гендерной матрицей девушки своего времени. Но жизнь ее не успела истечь до того как все полностью изменилось.
Она радовалась и грустила, но пришло мгновение, не бывшее, ни радостным, ни грустным. Просто как-то она говорила со своей обыкновенной подругой на заурядные темы, и внезапно увидела себя со стороны. Увидела все свои печали и радости, и то что лежало вне их, потому что и она была в это мгновение вне их.
Ей оказалось сложно что-либо понять из нового положения мысли, но кое-что удалось. Ее жизнь не заурядна, хотя и заурядна тоже – она невыносима, и единственная причина по которой она до сих пор ее выносила, являлось обыкновенное незнание.
Теперь Анна знала себя со стороны, и совершенно не знала, что делать с этим знанием и с собой. Что делать с жизнью, которая невыносима, но от которой никуда не деться? Она не имела понятия, и не представляла кого об этом спросить. Ведь друзья и подруги пребывают в точно таких же рамках невыносимого, только не догадываются об этом.
Нужно было непременно что-то сделать – избавиться от непереносимого груза. Не проще ли всего его попросту сбросить, например с моста?
Так она и решила – всё невыносимое пусть отправляется вон, а раз невыносима вся ее жизнь в целом, то именно от нее и решено было избавиться.
Может, кто и поймет ее отчаянный жест, но только лучше бы ему, ни о чем ни догадываться. Отсутствие вопроса освобождает от поиска решения. А она теперь видела только одно итоговое решение.
Кто знает… может прохладная вода отняв жизнь вознаградит ее тем что утеряно – незнанием.
***
Я выслушал и понял всё что услышал. Каким-то способом, история Анны на короткое время стала почти моей историей, и потому я ее понимал.
А еще, все то же боковое зрение, которое недавно заметило ее, теперь приметило другого человека. Он стоял в начале моста и как будто порывался к перилам, но каждый раз сам себя одергивал, смотря, то на нас, то на край моста. Его фигура вибрировала от нервных метаний, как причудливый камертон.
Наконец он вроде бы на что-то решился – подошел к нам и неуверенно спросил:
“Вы не будете против, если я прыгну?”
Я озадачился этим вопросом и сказал:
“Может быть, вы сначала расскажите, зачем вам это надо?”
Человек облегченно выдохнул. Наверно, ему хотелось с кем-нибудь поделиться причинами, чтобы не унести их с собой.
***
Звали его Лешей, и свое первое слово он произнес еще до того как получил имя и покинул материнскую утробу. Тогда он был еще зародышем, никогда не слышавшим человеческой речи, но уже тогда высказавшим вопросительное слово – почему?
Почему это все с ним происходит? Ведь должен же быть во всем этом фундаментальный смысл.
Когда Леша наконец родился и ему сообщили как его зовут, он не стал меньше задумываться над самым первым своим словом. И даже когда он вслух произнес долгожданное слово “мама”, сказать ему хотелось “почему”. Просто он не знал, как это сделать на человеческом языке.
Все его раннее детство прошло в муках этого вопроса, который он даже не мог задать. А потом раннее детство минуло навсегда, оставшись в Советском Союзе, который более не существовал.
Тот самый первый вопрос-слово, рассеялся вопросительным множеством.
Леша пытался понять все, что его окружает, и, видимо, до некоторых пределов это удавалось. Но потом ему стало очевидным, что эти его искания Смысла, лишены смысла, пока он не достигнет понимания центральной Истины. А вот к ней то как раз и не получалось приблизиться. Она всегда ускользала, оставляя намеки, но их было недостаточно.
Истина пряталась от ищущих ее, а жизнь без нее не представлялась для Леши возможной.
В уже зрелом возрасте к тоске по Истине прибавилось еще одно ощущение. Результатами своих поисков хотелось с кем-нибудь поделиться, но никого из окружающих подобные искания не занимали. Иногда они, конечно, слушали из дружелюбной формальности, но никак не пытались понять услышанного.
В итоге Леша не знал, как выпустить из себя мысли. Они копились и концентрировались – давили на внутренние стенки души и черепа. Это давление нарастало, и, наверно, грозило взрывной реакцией.
Потому он начал проглатывать мысли – загонять их в дальние казематы внутреннего мира, куда даже ему не было полного доступа. Там мысли разлагались и забывались, но их гниение разъедало внутренний мир, образовывая гнойную брешь. И в этой полости как будто возник паразит, самим фактом своего существования затрудняющий путь к Истине. Если раньше Леша просто не знал способа устремиться ввысь, то теперь еще и имел неподъемный якорь.
Каждую минуту он ощущал гнетущую тяжесть душевного паразита и не знал способа от него избавиться. Своими мыслями он скорее подкармливал его паразитическую сущность, и, расширяясь, паразит все сильнее подчинял себе душу.
Тогда Леша решил прыгнуть с моста.
Вряд ли Истина откроется ему в момент окончания жизни, но, по крайней мере, с паразитом будет покончено. На большее он уже и не надеялся.
***
Я выслушал историю, и не только пропустил ее через органы слуха, но и через душу. Это тоже была моя история, настолько, насколько она могла быть моей.
Вслед за историей в мои уши попал звук поступательно стука. По мосту ковылял одноногий калека, с двумя костылями, и направлялся он прямиком к краю. Его цель была очевидна. Подбежав, я попытался воспрепятствовать.
Калека ударил меня обоими имеющимися костылями, и даже лягнул единственной имеющейся ногой. Причем все три удара он нанес в одну и ту же область, на коленной чашке моей правой ноги.
Было больно, но виду я не подал и спросил:
“Зачем?”
-Есть причина, - жестко отрезал калека.
-Какая?
Кажется, он немного смутился, и за суровой решительностью промелькнуло нечто нервное и неустойчивое.
***
Его назвали Геннадием в день его рождения, и Геннадием он оставался всю последующую жизнь.
Геннадием он был в детстве и юности, и даже когда юность внезапно и окончательно закончилась. Она прекратилась вместе с существованием левой ноги, которую навсегда отняли во имя сохранения жизни.
Когда он был еще юн, он гулял в лесу и провалился в подземную полость. Долгое время его не могли найти. Его тело было придавлено камнями и деревом, и лишь спасение извне могло разрешить эту ситуацию.
Спасение пришло, но, похоже, запоздало…
Он был без сознания, когда его вытащили, потому этого не помнил. Но он запомнил, как его очень торопливо везли на металлической пластине. Потом что-то вкололи… и все начало растворяться и расплываться. Но он все же успел увидеть пилу и выбросить из глубины вопль – бляяя! Вместе с воплем, прочь отлетела и часть его тела.
Так невесело начался его зрелый возраст, на фоне такого же невеселого распада Советского государства. Геннадий часто сравнивал произошедшее с ним, с тем, что случилось со страной – она тоже шла и провалилась, а впоследствии подверглась телесному сокращению. Но страна как-то выжила и продолжила жить, а значит и ему следовало повторить ее подвиг.
Он выдержал этот суровый пинок судьбы, но она не прекратила избиения. Вполне возможно, ее цель была не в том, чтобы его побить, но в том, чтобы ликвидировать.
На нормальную работу устроиться не получилось, мать заболела, отец пристрастился к алкоголю, друзья забыли, что они друзья. В личной жизни у калеки все так же складывалось – покалечено. Многие в такой ситуации ужаснулись бы происходящему, но Геннадий был не таков. Он не собирался спорить с судьбой, так как считал это невозможным, тем не менее, он не собирался унижаться, и решил все это выдержать. Выдержать и не содрогнуться перед лицом безжалостных обстоятельств – под таким лозунгом он жил и им руководствовался, не проявляя страха и отчаяния.
Но один объективный факт всегда существовал рядом, нашептывая уравнения страха. Это был факт смерти.
И когда все удары судьбы были выдержаны, Геннадий понял, что выдержать осталось лишь удар этого факта. Он не собирался перед ним трепетать, а сам пошел к нему навстречу. Пусть смерть его боится, потому что он идет к ней, а не она к нему.
И в тот самый момент как он сбросит свое тело с моста, оно столкнется не с водой, а с судьбой, и нанесет ей первый и единственный ответный удар.
***
Калека закончил свой рассказ. И я понял, что и я калека, и моя нога навсегда отделена от общего комплекса тела. Просто несколько по-другому, чем у этого человека, которого я сейчас выслушал. А может и точно так же.
Между тем, на мосту стояло уже пятеро человек. Пятый, почти бесшумно подошел в финале истории Геннадия.
-Вы тоже хотите спрыгнуть? – сразу спросил я.
Мужчина поморщился.
-Какая разница… Прежде всего, я хотел предупредить!
-О чем?
-Ооо… так вы же не знаете… Никто из вас не знает.
***
Когда Слава только появился на свет, он сразу же узнал пряничный запах. Медсестра незадолго до того как принять его на свои руки, ела пряники, и из ее рта исходил запах пережеванной сладости.
Первое же обонятельное движение, которое выполнил Слава, познакомило его с этим запахом, и первая эмоция которую он испытал, была резкая неприязнь. Но подеваться от этой вони было некуда, и пришлось начинать свою жизнь в ней.
Уже тогда он осознал, что пряники - это гадость, а чуть позже догадался, что весь этот мир – пряничный.
Пряничные люди, кисельные радости, карамельные чувства, сахарные ориентиры…
Мозаика ужасов сложилась, когда он прочел сказку Шарля Перро о пряничном домике. В ней коварная ведьма выстроила из сладких материалов манящее жилище, и, сыграв на потребностях детей, пленила их. Однако, дети ее перехитрили и сунули в печь.
По официальной версии ведьма была уничтожена и более никто таких домиков не сооружал. Но правда была страшнее… Ведьма не погибла. Она извлекла урок из произошедшего, и затеяла новый проект – пряничный мир! Весь земной шар, по ее плану, должен был стать сладким концлагерем, в котором люди добровольно будут делать себя вкусными.
Ей это удалось.
В новом мире, возникшем вслед за миром советским, было много различных сладостей, и люди с охотой их потребляли, думая, что делают это для себя. Хотя все делалось для голодной ведьмы, которая себя не проявляла и успешно скрывалась.
Но будет момент, когда она себя проявит - просто откроет не имеющий границ рот и проглотит всех кто попал в пряничную ловушку.
Слава знал, что это так, но рассказать никому не мог. Если кто-то его все же слушал, то не до конца. В лучшем случае, слушатель указывал на экстравагантность подобных теорий и на отсутствие доказательной базы. В худшем – смеялся, чаще всего мармеладным смехом, которому ведьма научила многих своих жертв.
Она и сама иногда смеялась, и от ее бесшумного смеха расходились сладкие эманации. Она настраивали людей на нужный ей лад, обращая их в безмозглых рабов собственных потребностей.
Слава терялся, не в силах найти поддержки в борьбе с могущественным врагом. Он знал о существовании ведьмы, но это было все, что он мог осмыслить.
Тогда он и решил спрыгнуть с моста… видя лишь в смерти ту каплю горечи, что способна разъесть решетку пряничной тюрьмы.
***
Я ни разу ни усомнился в том, что ведьма существует и был уверен в этом и сейчас. Вероятно, и мне приходилось попадать в ее сети…
А кто же все-таки такой этот я?
Ведь между мной и ними есть отличие. Моя смерть уже наступала многократно в целом ряде снов, и именно она привела меня сюда – в место, где четверо других людей пришли искать свою. Но вместо нее нашли меня, того кто выслушал каждого из них.
Они искали конечную точку жизни, а вместо нее возник я – неопределенный знак.
-Уходите, - отчетливо произнес мой голос.
Все четверо разошлись в разные стороны.
До самого утра они будут бродить по улицам, а потом вернутся домой и наконец уснут, забыв о своем желании поставить точку. Я тоже вернусь домой, лягу на кровать, и провалюсь в новый сон, в котором будет уже больше чем одна бездна.