ГАМБУРГСКИЙ ДНЕВНИК
Предисловие
Перепечатав свои дневники, я перечитал написанное и понял, что кое-что нуждается в дополнительных комментариях. И вот, я нарушаю каноны формальной логики: то, что следовало бы (по времени написания) сказать в конце, я даю, наоборот, в начале и называю это предисловием.
Обговорить надо три момента. Во-первых, в тексте постоянно фигурирует имя: Тюл. – Кто это? Это ласковая домашняя кличка моей жены Лоры: Тюлень, Тюлеша, Тюл. И именно ей – моей любимой жене – Тюлу – я посвящаю мою работу над этим трехчастным дневником.
Во-вторых, даты написания. Это 1995 год, 1997 год, 2000 год – соответственно. Увы, Россия – страна, во многом отсталая. Почти во всех бытовых отношениях она привыкла жить во вчерашнем дне – по сравнению с днем, являющимся сегодняшним для почти всех цивилизованных государств. И поэтому кое-что из того, что в записях, например, 1995 года у меня вызывало изумление и казалось необычным, сегодня уже оказывается вполне обычным для читающего. И хочется акцентировать, что это мое тогдашнее удивление было обусловлено не моей деревенской серостью и наивностью, а «очаровательной» манерой нашей страны жить с вечным «отставанием по фазе». Но я не стал post factum корректировать написанное: ведь в своих дневниковых записях я ставил себе задачу отразить события и их восприятие именно в те минувшие моменты. Попутно – с грустью констатирую, что многое, существовавшее за рубежом в 1995 году (а тем более, позже), является для России только завтрашним днем и по сей момент.
И в-третьих: а зачем все это (дневники и прочее).
Вспоминаю, как по TV пару лет назад показывали какого-то парня, который сделал исключительно точную настольную модель военного корабля, скрупулезно склеив его из пятизначного количества спичек. Я смотрел и думал: а что говорят о таком человеке окружающие? Получится у него плохо – скажут: «бездельник; кругом столько интересного, а он занялся ерундой, от которой никому нет толку». А если получится хорошо, то с такой же убежденностью заявят: «труженик; кругом столько интересного, но он отказал себе во всем, чтоб создать это произведение искусства, которым мы все будем любоваться». – Где справедливость? – в одной лишь истине: победителя не судят.
Но можно ведь взяться не за спички и клей, а за авторучку и бумагу. Если получится плохо, скажут: «дурак, графоман, бездельник; кругом столько дел, которые он мог бы сделать, а он вместо этого пишет о своих личных, никому не интересных впечатлениях». А если получится хорошо, то похвалят: «молодец; ведь он сумел подметить столько интересного, он труженик, он отказал себе в отдыхе и в досуге и в ущерб сну работал над рукописью, в которой сумел не только описать увиденное, но и отразить человеческие характеры и чувства так, что для читающего персонажи перестали быть чужими». – И снова справедливость та же: победителя не судят, его славят, а проигравшего осуждают и иногда жалеют. Но для того, чтобы победить, надо в бой вступить. Так же, как для того, чтобы поплыть, надо войти в воду (впрочем, войдя в воду, можно и утонуть…).
Итак, я вхожу в воду. И постараюсь в этом новом для меня литературном жанре – в путевых заметках – выплыть. Некоторая неуверенность в себе меня однако не покидает, и поэтому еще не один раз в моих записях появятся лирические отступления, отражающие это.
Вступление
Проходят годы, безжалостно стирая в любой - даже в самой безупречной- памяти мелкие штрихи воспоминаний, те самые штрихи, которые придают воспоминаниям яркость и свежесть. Я не каждый день путешествую заграницу, а потому, стремясь сохранить яркость и свежесть воспоминаний, решил вести дневник; если потом будет время и настроение, я, может быть, его перепечатаю и иллюстрирую фотографиями, но не позволю себе при этом изменить – в нем ни единой строчки, ни единого слова, чтобы для будущего читателя – т.е. для себя завтрашнего – сохранить в неприкосновенности свежесть впечатлений, непосредственность восприятия и настроение человека, пишущего сейчас эти строки, – себя сегодняшнего. И тогда, читая свой дневник через сколько-то лет, я, может быть, смогу пережить это ощущение сиюминутного восприятия. – А может быть, снисходительно посмеюсь над своей – сегодняшней наивностью и глупостью. Кто знает? – время покажет. Но сегодня пусть это вступление вдохновит меня на «подвиг», на который никогда раньше я не замахивался: на скрупулезное ведение дневника.
ГАМБУРГСКИЙ ДНЕВНИК – 1
13.09.95. Прилетели. Полет прошел приятно: забота о пассажирах международных рейсов выше, чем о пассажирах внутренних рейсов. Получение багажа в Гамбурге длительно, как и в России, но... на полном доверии: никто не проверяет, кто и какую кладь взял. Попутчики в самолете - частично наши нувориши малоприятной внешности, вызывающей воспоминания о клетке с самодовольными павлинами в зоопарке; частично - туристы (точнее, интуристы). Рядом с Тюлом сидела в самолете немецкая учительница, сопровождавшая возвращающуюся домой группу старшеклассников.
Встретили нас как родных: радость, приветливость, открытость, даже какое-то нетерпение («наконец-то приехали»).
Хозяин – Ульрих Скодда, 1931 г. рождения. Высокий, долговязый; лицо, казалось бы, некрасивое, но бесконечно приветливое, улыбающееся. Очень подвижен: немцев я себе представлял другими. Он архитектор, сейчас на пенсии, однако раз – два в год строит дома (от одноэтажных коттеджей до трехэтажных) для родных, знакомых, друзей и т.д. Показывал фото спроектированных им домов: дома – пальчики оближешь. Его жена – Хильда. Сейчас – домохозяйка, профессии пока еще не знаю. 1933 г. рождения, внешне (мне) напоминает рисунок в учебнике, изображающий немецкую фрау. Есть два сына, дочь, живут не с ними; в проекте внук или внучка (через несколько месяцев).
Дом их не в центре (северо-восток, в 15 км от центра) – коттедж в два этажа. Проект его собственный, выше всяких похвал: красиво, удобно, продумано. Прилегающий к дому небольшой, но со вкусом спланированный и оформленный сад. Максимум автоматизации, механизации: автоматическая посудомойка, дистанционное управление современнейшими ТV и проигрывателем, беспроводной телефон, точнее телефонная трубка, хитроумные приспособления на окнах, в сантехнике и т.п. Автомобиль – «Опель», с кондиционером, автоматической коробкой передач и даже с автоматическим стеклоподъемником. В разговоре причисляет себя и людям небогатым (вполне искренне, и их критерии нам пока не очень понятны).
Хильда говорит по-английски; ее словарный запас и знание грамматики чуть меньше моих, но зато хорошее произношение и свободная, хотя и грамматически простая, речь – чувствуется разговорная практика, которой, увы, нет у меня. Но и я делаю массу грамматических ошибок в разговоре, не успевая все обдумывать. Ульрих по-русски знает слов десять, по-английски – слов двадцать, говорит с Тюлом по-немецки. Вчетвером друг друга хорошо понимаем (мы с Тюлом переводим друг другу: я – с английского, Тюл – с немецкого, а Хильда переводит Ульриху мой английский). Странно, но иногда я вдруг понимаю Хильду даже тогда, когда она говорит по-немецки (моя «наследственная» память от далеких предков со стороны бабушки, говоривших по-немецки свободно, потому что этот язык был их родным??? – мистика какая-то!).
Доброжелательность, гостеприимство, тепло, внимание – на высшем уровне.
Разговоры о политике, о жизни, о семьях; очень интересуются искусством, особенно импрессионистами; интересуются классической музыкой, вкусы во многом совпадают с нашими. У Ульриха прекрасная фонотека (намного больше моей). Я уже смущен получением от него царского подарка: разговорились о музыке, а он вдруг подарил мне два комплекта пластинок Бетховена – пять фортепианных концертов и IX симфонию с Гульдом и Бернстайном.
Сегодня вечером нас возили на автомобиле по Гамбургу, предварительно показав на плане, куда поедем, а в альбоме цветных фотографий – что увидим.
Гамбург большой (порядка 50 км в поперечнике). Дома чаще всего трех- четырехэтажные. Население 1,7 млн. чел. Зеленый, очень красивый. Улицы неширокие, уличное движение – чрезвычайно напряженное, но блестяще организованное и продуманное; водители и пешеходы дисциплинированы предельно.
Всюду очень чисто. Архитектура - старая готика и, кажется, барокко. И еще много послевоенной архитектуры (дома, назначение которых - как у наших "хрущоб" – расселить максимальное количество народа минимальной ценой). Но, на мой взгляд, дома красивые (в отличие от "хрущоб") и совершенно непривычные для меня по виду.
Были на Эльбе, видели озеро в центре города, видели соборы, церкви, оперный театр, концертный зал, ратушу. Под Эльбой проложен тоннель для автотранспорта; автомобили спускают на уровень тоннеля и потом поднимают наверх при помощи лифта.
Завтра повезут в город без автомобиля – поездом (поезда ходят и внутри города – над улицами). Днем, – объяснили нам, – движение столь интенсивное, что припарковать автомобиль затруднительно.
Мы оба устали, как собаки, но Тюл уже храпит, а я, переполненный впечатлениями, еще неизвестно, засну ли. Тем не менее, на сегодня хватит: через шесть часов надо вставать.
14.09.95. Вчера чуть не дописал; дополняю, а уже потом перейду к описанию сегодняшнего дня.
Наш подарок (стеклянный самовар, деревянная солонка с ложками, водка, икра) был принят с очень большой признательностью.
Поражает удивительная организованность этих людей: все делается точно в назначенное время (буквально минута в минуту); при этом не видно спешки («успеть бы») или желания потянуть время до назначенного срока («не поторопился ли я»); эта пунктуальность получается сама собой, совершенно естественно.
Вчера нас угощали музыкой: фортепианный концерт Бетховена и скрипичный концерт Чайковского. Последний поразил меня исполнением: какая-то молодая (судя по фото на упаковке) Софи Муттер и Герберт Кароян исполнили столь лирично, столь безукоризненно, как я не слышал никогда раньше.
В пребывание здесь очень много вносит Тюл со своим безукоризненным умением держать себя, чувством такта и интеллектом. Идеальнее компаньона для подобных мероприятий не придумаешь.
Итак, день сегодняшний.
Завтрак в 830, разумеется, с той же восхитительной пунктуальностью.
Кормят вкусно, красиво, питательно, но не обильно, как это принято в России. Хлеба, например, не хватает (мне). Может быть, так лучше? А Тюлу явно надо больше.
За завтраком разговоры о жизни в нашем мире, о судьбе России. Чуть об истории. За столом просидели час, после чего было предложено еще через час быть готовыми к экскурсии по городу. Предполагается побродить по тем же местам в центре, по которым нас провезли вчера на автомобиле.
Погода - дрянь: моросит дождь. По TV обещают, что скоро исправится.
В 1030 отбыли, на автомобиле проехали до вокзала; вблизи его подземный зал, предназначенный для парковки автомобилей (как ни странно, эта автостоянка – бесплатная). Дальше ехать нельзя: днем в центре парковаться негде.
В Гамбурге две внутренние железные дороги (по крайней мере, я видел две). Они пересекаются; возможны пересадки с одной на другую. По назначению и по протяженности перегонов они аналогичны нашему метро. Одна – целиком надземная, идет выше уровня улицы (поднята на колоннах на высоту около 10м). Вторая на отдельных участках уходит под землю. Станции этого метро – не хуже наших (типа Горьковской, чуть просторнее). Скульптурных и тому подобных украшений (как, например, в нашей Автово) нет. Тоже много рекламы (а о рекламе в TV ничего сказать не могу: насколько я понял, наши немцы включают TV только на полчаса вечером для просмотра программы типа наших «Новостей»). Вагоны намного удобнее наших: хорошо звукоизолированы, а потому в поезде можно разговаривать даже тихо. Сидения – поперек (как в нашей электричке, а не вдоль, как в нашем метро). Поэтому больше мест сидячих, меньше стоячих (вагоны, видимо, предназначены для перевозки именно людей, притом уважаемых, а не для перевозки скота). Трансляция четкая. Никакой громкоговорящей аппаратуры с рекламой на эскалаторах.
Билеты продает автомат достаточно совершенный (много видов разных билетов, а автомат дает сдачу даже с бумажных купюр). Ульрих купил проездной билет на нас четверых; срок действия – сутки, в течение которых мы можем кататься, где и как хотим. Контролеров нет; никто нигде ничего не проверяет. Кстати, такой дневной билет на четверых – 10 марок и 50 пфеннигов (считается, что это дешевле, чем оплачивать каждый проезд отдельно).
Прибыли в центр. Фотографировать трудно: чтобы выбрать место, с которого все умещается в кадре, нужно время, а я боюсь отстать и не хочу задерживать.
Нас ведут в собор св. Якова. Готика, XII век. По вечерам в соборе служба, а днем - репетиция театра, который изредка выступает и в этом соборе.
Аналогичная ситуация и в других соборах (не знаю: это церковь так помогает искусству или, наоборот, подрабатывает арендой помещения на мелкие расходы).
Кстати, все посещаемые нами соборы - протестантские, а следовательно, очень скромно обставленные внутри.
Недалеко от собора здание, цокольный этаж которого имеет огромные окна; через них можно смотреть с улицы и видно мостовую, обнаженную в результате археологических раскопок. Мостовая – брусчатка. Ей около 1000 лет. Она ниже уровня окружающей улицы (сегодняшней) примерно на 8 метров. Эти метры – культурный слой.
Собор св. Павла. Тоже готика XII века. Был разрушен французами в 1818 году, позже – восстановлен. И тоже убран внутри очень скромно: кафедра, распятие... и все. На местах молящихся – листки с текстами молитв, которые прихожанам надлежит хором повторять.
Я имел неосторожность посетовать, что внутри слишком темно для фотографирования. Хильда молча исчезла, а через пять минут появилась с купленными у входа открытками, представляющими вид собора внутри и снаружи.
Собор деревянный (по крайней мере, был) и в 1842 году пострадал от пожара; потом был отстроен снова. Внутри – макет, представляющий вид собора до пожара.
Пришли к ратуше. Огромная башня, вся в лесах (реставрируется). Хильда уговорила экскурсовода, и нам разрешили примазаться к экскурсии, начавшейся ранее без нас. Пояснения экскурсовода я, разумеется, не понимаю, но кое-что переводит Тюл (на русский) и Хильда (на английский). В ратуше много залов, нарядных и торжественных: кайзеровский, тронный, зал бургомистров Гамбурга, сенатский зал (в нем принимали законы), залы и площадки, где проводили прием посетителей (от послов до королей). Много скульптурных и живописных портретов наиболее знаменитых деятелей (кайзеров, бургомистров). Огромные стенные панно, потолочные росписи и скульптуры, аллегорически изображающие деятельность города и его связи с другими государствами.
После ратуши – кафе: Ульриху пришло время питаться – ведь он диабетик (эх, если бы мой Тюл также скрупулезно следил за своим диабетическим здоровьем!). Заказали кофе, а еда принесена с собой. Позже в беседе выясняется, что общественное питание стоит дорого, а в ресторане – астрономически дорого. (А билет в оперу, кстати, стоит 100 марок!). Немцы же практичны, и наши немецкие друзья – не исключение.
Кафе расположено на галерее на втором этаже; сверху очень живописно смотрится берег огромного, кажется, искусственного водоема – озера, находящегося в центре города (название этого озера пока еще не знаю) и небольшая площадь перед этим озером.
Завели нас в торговый центр – роскошный двухэтажный магазин какой-то фирмы (престижный, но очень дорогой). Цены обалденные: домашние туфли 30-40 марок, пиджаки до 500 марок, флакон каких-то косметических снадобий – 15-30 марок. Хильда и Ульрих в этом магазине не покупают.
Пришли в собор святого Микаэля (Михаила); это барокко. При входе монумент Лютера. Это огромный протестантский собор для богатых и очень богатых людей; в нем есть места, запирающиеся на замок (запирается вход в ряд) и принадлежащие конкретным персонам. Внутреннее убранство собора чуть богаче, чем у предыдущих. (А я вспоминаю, что Лютер – где-то я читал – был сторонником бедности и скромности). Под собором, – поясняет Хильда, – гроб Филиппа Себастьяна Баха – одного из сыновей великого композитора. В соборе два органа: большой и малый. Пока мы всем этим любуемся, Ульрих внезапно исчезает и вскоре появляется вновь с комплектом купленных у входа открыток – цветных фотографий собора.
Недалеко от выхода небольшой сундучок с барельефом на крышке: Михаил поражает копьем дракона. Это копилка для пожертвований; сундучок изготовлен в 1763 году и является самым древним предметом в соборе.
Выходим из собора, и Ульрих приглашает подняться на лифте к смотровой площадке, расположенной на верхушке собора (82 метра). Погода уже исправилась, и мы оттуда обозреваем город. Красотища!
Когда спустились, нас завели на узкую (2,5 метра шириной) улочку средневекового Гамбурга. В улочке – музей: квартира небогатой семьи XVII века. Она многоэтажна (небольшие комнаты одна над другой).
Интересно, что, хотя стоимость входа в музей составляет одну марку, Ульрих под каким-то предлогом остается ждать снаружи: вероятно, экономит деньги. Немцы бережливы: тратят, не скупясь, на то, что нужно, удобно и т.п., но никогда не тратят ни пфеннига впустую там, где можно сэкономить.
Усталые приходим домой. Уже 1730. В 1800 Тюл пойдет помогать Хильде, а в 1900 – обед и, конечно, опять беседы.
Вскоре после обеда Хильда показывает Тюлу виды России, купленные ею для себя и для Ульриха, Тюл комментирует, а я ей помогаю по-английски.
Обидно из-за Ульриха. Он чертовски приятен и нравится нам ужасно. Но Тюл его понимает хуже, чем Хильду (произношение, манера говорить). А по-английски он не говорит, поэтому разговор со мной тоже не клеится. Он пытается развлекать меня видами Нью-Йорка, потом включает музыку: фантазию Бетховена для фортепиано, оркестра и хора. Очень хочется общаться с ним больше, и это желание обоюдно, но получается, увы, плохо.
День кончился. Пишу дневник, стараясь ничего не упустить, и иду спать. Полночь. Завтра вставать в семь.
15.09.95. Наступил вечер, и я снова беру листок со своими поспешными каракулями, которые в порядке злого издевательства могут быть названы путевыми заметками, сделанными для того, чтобы ничего не забыть, не потерять. Смотрю на него и старательно восстанавливаю в памяти день, переполненный впечатлениями, и пишу дневник (чего никогда ранее в жизни не делал). А лирические отступления, подобные этому, я позволяю себе потому, что занялся «дневникописанием» не только для себя лично, но и для Тюла, да и для тех друзей и родных, которым захочется узнать подробнее о нашем путешествии.
Утром сели в машину, и Ульрих отвез нас до вчерашней подземной автостоянки. Затем снова внутренняя железная дорога, и вот, мы где-то, если я не ошибаюсь, в южной части Гамбурга. Недалеко виден собор св. Екатерины. Нас ведут к каналу. Здесь таможня. Переходим мостик, в конце которого навес, и под ним стоит служащий, осматривающий (точнее – досматривающий) проезжающий транспорт и взимающий пошлину за провозимые товары.
Снова канал с мостами через него. Нет, это не учреждение, это целый торговый город со своими порядками, со своей архитектурой, со своей планировкой. Здесь все приспособлено для максимально оперативного приема товаров, все подчинено служению богу торговли.
Крупные суда разгружаются где-то раньше (западнее) в порту, и товары от них везут наземным транспортом. Но мелкие суда, а также баржи с товарами входят прямо в канал. Канал идет между домами, омывая стены этих домов (наверно, как в Венеции). Дверей в стенах нет, а есть подъемники (этакие наружные лифты: открытые и закрытые), берущие грузы с барж и поднимающие эти грузы до огромных оконных проемов – входов в складские помещения. Сортировка (что куда) производится не на складе, а прямо в процессе разгрузки. Аналогичные подъемники с соответствующими «оконными входами» имеются и на стенках, которые выходят на улицу (на мостовую). Это – для разгрузки товаров, подвозимых на автотранспорте.
Что происходит с товарами дальше, можно понять, посетив музей (в одном из складских зданий). Разумеется, Ульрих и Хильда ведут нас в этот музей. В музее представлено оборудование, в основном, не сегодняшнее, а прошлого века (это и естественно, ибо оборудование для ручной работы куда нагляднее, чем современные машины, кожухи которых закрывают от глаз все, оставляя для обозрения только кнопочные панели управления).
В музее – тара (мешки, ящики, бочки; система укладки товаров в эту тару – система портативная, но обеспечивающая легкий доступ к любому товару). Рядом – приспособления для взятия проб товаров без разрушения тары и приспособления для запечатывания тары после взятия пробы. Например, из мешков сыпучие материалы берутся трубками, напоминающими конец иглы гигантского шприца. Скошенный конец иглы (то есть трубки) входит, раздвигая (а не разрывая) нити мешка. Специальные щипцы для заделывания металлическими затычками отверстий в ящиках после взятия проб. И тому подобное. Рядом сортировочные аппараты в виде досок с калиброванными отверстиями или в виде транспортеров, с ленты которых рабочий сдвигает вбок, например, плохие зерна кофе.
Представлены небольшие контейнеры с образцами всех товаров, идущих через склад. Трогать экспонаты руками разрешается. Всюду порядок, все продумано до мелочей, чтобы работать быстро и организованно. Пока смотрим, Ульрих преподносит нам комплект открыток, представляющих экспонаты музея.
Вышли. Идем вдоль канала, входим в собор св. Екатерины. Собор, как и большинство соборов Гамбурга, протестантский. Нам объясняют, что Гамбург имеет всего две католических церкви, да и то за пределами города. Верующими являются примерно 40% жителей, и из них 35% – протестанты.
В церкви два органа: большой и малый. Малый сделан необычно: он находится не на стене, а у одной из центральных колонн на горизонтальной площадке, и трубы его сориентированы по горизонтали. Наличие двух органов – и здесь, и в соборе св. Михаила (о котором упоминалось раньше) – мне непонятно: почему даже мелкую службу нельзя провести с большим органом?
В центре зала концертный рояль: наверно, все церкви изредка используются для концертов, возможно даже, и светской музыки.
Собор св. Екатерины построен впервые в ХIII в., а потом реконструирован (или построен заново?) в 1660 г. после пожара. Во время II мировой войны собор пострадал: окна с витражами, внутреннее убранство – все сделано заново в пятидесятых годах. При входе справа (внутри собора) четырехметровое распятие, но, если фигура на нем сохранилась старая, то сам крест сделан заново в 1956 году. Реставрация идет и по сей день; пока сидим в зале, Ульрих показывает мне на художников-реставраторов, делающих заново настенную роспись. И опять подарок – буклет (увы, на немецком языке) об истории церквей: св. Якова, св. Николая, св. Михаила, св. Екатерины. Нам уж давно несколько неловко, и я использую ситуацию, чтобы сказать, что мы оба очень обеспокоены тем количеством денег, в которое мы обходимся своим гостеприимным хозяевам. В ответ мне мягко, но категорично говорят, что тема о деньгах не обсуждается.
Выходим из собора и продолжаем идти дальше по набережной, кажется, на запад. Вот мы и у Эльбы. Здесь же и порт. На огромном пространстве масса кранов, мелких и крупных кораблей, подавляющее большинство которых – пассажирские. Наше внимание обращают на плавучий госпиталь (судно милосердия – Mercy ship), ходивший недавно в Африку с медикаментами. Я бросаю взгляд на береговые строения. Сбор св. Михаила на дальнем плане очень необычно смотрится с идущей на высоте 10 м железной дорогой – на переднем плане. Пытаюсь фотографировать; хотел дождаться поезда (для большего контраста), но не смог, ибо нам стали рассказывать о красивом трехмачтовом барке, стоящем у причала; теперь он превращен в ресторан.
Садимся на речной трамвайчик, и он идет вниз по Эльбе. По правому берегу раскинулись особняки: здесь живут самые богатые в городе люди. На этом же берегу находится и огромное здание, производящее отнюдь не бедное впечатление. Это дом престарелых. Судя по рассказам, здесь дома престарелых являются не местом для коллективного (и иногда ускоренного) умирания немощных, никому не нужных и многим мешающих людей (как у нас), а, напротив, местом, где потерявшие силы люди находят тепло, заботу и внимание и содержатся в безупречных условиях.
Фотографирую с палубы пристань. Но пленка кончилась, надо перезарядить аппарат. Новая пленка почему-то «заела»; к счастью, у меня с собой «рукав», и, пока я ликвидирую возникшую неисправность, проходят те тридцать или двадцать минут, в течение которых длится наше мини-путешествие. Кораблик пристает к острову. Название острова не запомнил, да это и несущественно. Осматривать на острове что-нибудь не предполагается, а целью поездки являлась собственно прогулка по воде, и потому получасовой интервал до нужного нам следующего кораблика затрачивается на то, чтобы зайти в кафе, выпить по чашке кофе, съесть привезенные с собой большие бутерброды и вернуться на пристань.
Пришедший речной трамвайчик шел не обратно в порт, а лишь вернул нас на правый берег Эльбы, но значительно ниже по течению, чем порт, и несколько ниже, чем дома богачей. Эльба здесь очень широка (мне кажется, километра два).
На пути маленький островок с живописным домиком: радарная станция. Путь нам пересекает грузовое судно необычного вида. На нем возят, оказывается, автомобили. Фотографирую, пытаясь поймать оба объекта в один кадр.
Причаливаем. Вверх по Эльбе поедем – для разнообразия – на автобусе.
Дорога идет вдоль берега по очень живописной улице (Эльба штрассе). Но назвать ее набережной нельзя, ибо она отделена от реки где деревом, а где и несколькими домами. Некоторые из этих домов – это те самые особняки богачей, которые мы видели с реки ранее. А по другую сторону улицы – ночные клубы, рестораны, паноптикум, театры и т.п.
Жена меня поправляет и дополняет: во-первых, среди домов, что вдоль Эльбы, есть и дома послов; во-вторых, по левой (по нашему движению) стороне улицы расположены и кое-какие посольства, в-третьих, – по ее впечатлениям – упомянутые выше развлекательные учреждения расположены не на Эльба штрассе, а чуть дальше по нашему движению – после поворота от реки. Поворачивает автобус в сторону района по имени Альтона. Мы едем с южной окраины в сторону центра. Проезжаем мимо конной статуи кайзера Вильгельма, потом мимо монумента Бисмарка (рассмотреть его я, к сожалению, не успел), а чуть дальше – мимо памятника Шиллеру. Затем, оказавшись в центре, пересаживаемся на поезд (наземная железная дорога в Гамбурге играет ту же роль, что у нас метро). Добравшись на поезде до автостоянки, едем домой (если можно этим словом обозначить место, где находишься в гостях). По дороге в разговоре мелькает фраза о том, что пользоваться в городе только автомобилем неудобно: из-за весьма интенсивного уличного движения это, во-первых, занимает времени больше, чем на муниципальном транспорте, а во-вторых, парковка является проблемой: оставить машину на улице разрешено далеко не везде, и все равно надо ехать на ближайшую автостоянку; поэтому рациональнее всего при прогулках использовать автомобиль для того, чтобы добраться от дома до заранее намеченной автостоянки.
По дороге видел две «достопримечательности». Во-первых, у нескольких автомобилей на заднем стекле я видел предупредительные надписи «Ребенок на борту» (на немецком языке, конечно). У нас таких предупреждений не бывает (по принципу: «ребенок твой – ты сам и беспокойся»). Во-вторых, видели двух парней, перебежавших по переходу через узенькую улочку под красный сигнал светофора; люди оборачивались и смотрели на них с недоумением: такого здесь не бывает, это вам не Россия.
В пути беседуем. Вот некоторые фрагменты из беседы, интересные для понимания их образа жизни.
Проезд в транспорте 2,5 марки, билет действителен всюду, пока ездишь в центре и даже пересаживаешься. Билет на весь день – семь с лишним марок. Контролеры в транспорте бывают крайне редко («А зачем они могут быть нужны часто?» – спросили меня удивленно). Можно купить билет на нескольких человек. До конца я эту систему еще не понял. Для сравнения (для оценки масштаба цен): на уличном лотке порция кофе стоит 2 марки, порция пива – 3 (в кафе цены несколько выше). Кстати, штраф за неправильный переход улицы 20 марок, а за безбилетный проезд (понятие для немцев сугубо теоретическое) – 50 марок.
Зарплата «крупного» профессора 12 тысяч марок в месяц, обычного профессора – 8 тысяч марок в месяц, доцента – около 6 тысяч марок в месяц. Ульрих и Хильда получают пенсию. В сумме имеют 5 тысяч марок в месяц. Жилье стоит дорого: 1,5 тысячи марок в месяц за квартиру (правда, не знаю, за какую). Для сравнения: сегодняшний курс марки – 0,7 доллара США, или 3300 рублей. Моя зарплата в ВУЗе 456 тысяч рублей( без вычетов; реально же – меньше), то есть порядка 130 марок в месяц. Нашим собеседникам непонятно, как можно жить на такие зарплаты. Правда, я еще имею около 250 тысяч рублей в месяц в школе и у нас с Тюлом пенсии по 213 тысяч рублей в месяц; это в сумме 1 132 000 рублей, то есть 343 марки в месяц. Но немцам все равно понятнее не становится: это же безумно мало, – говорят они.
Разговорились об Ульрихе. Оказывается его работа до выхода на пенсию – проектирование небольших домов; а последние полтора десятка лет он занимался реставрацией церквей, в том числе, с учетом необходимости обеспечить в них требуемые температуру и влажность, необходимые не только для комфорта, но и для исправности органов и для чистоты их звука. То есть Ульрих – специалист и по архитектуре, и по материалам, и по специфическим разделам акустики и т.п.
Моменты его биографии. Гитлер ему страшен. Во время войны он видел советских военнопленных, а его мать подкармливала их картофелем и солью. «Это было опасно», – заметил я. «Мы старались это делать незаметно для нацистов», – беспечно ответил он. Ульрих жил в Берлине, потом оказался в ГДР. Его отец был пастором, что у коммунистического правительства восторга не вызывало, а потому с получением образования Ульриху было нелегко и пришлось эмигрировать в Западную Германию. Слово «коммунизм» Ульрих очень не любит.
Посмотрел я на полках его книги. Насколько сумел понять, книги не только по архитектуре, но и по искусству, и по музыке; много художественной литературы (серьезной, а не приключенческой). Человек он очень интересный и очень образованный, совершенно блестяще знает музыку, но судить о нем удается лишь по немногим фразам, ибо из-за моего незнания немецкого языка говорить с ним удается либо через Хильду (по-английски), либо через Тюла (по-немецки). Человек он открытый и очень приятный. Очень внимателен к нам, не упускает ни одного повода сделать приятное, позаботиться. Увидел, что я кассету с пленкой завернул в бумагу,– попытался предложить коробочки. За чаем, который был подан в саду, что при доме, мы фотографировались, и я, пользуясь автоспуском фотоаппарата, одолжил у Ульриха штатив. А он сделал попытку мне этот штатив подарить, я с трудом убедил его, что у меня дома штатив есть. Увидел, что я положил фотоаппаратуру и прочие мелочи в полиэтиленовую сумку, чтобы взять с собой, и он тут же предложил мне свою сумку из кожзаменителя, которую можно одеть через плечо, что конечно, удобнее. Стал предлагать мне эту сумку взять с собой в Петербург. Как мне поступить, еще не знаю. Если он предложил из вежливости, то воспользоваться было бы свинством с моей стороны. С другой стороны, если я откажусь от подарка, то это тоже может его обидеть. Решил, что, пока я здесь, я сумкой буду пользоваться, а, уезжая, скажу, что с благодарностью возвращаю одолженную мне вещь. Если же он и тогда повторит предложение о подарке, то, конечно, возьму, но не потому, что она хорошая, а потому, что не хочу его обидеть, и потому, что иметь вещь, подаренную хорошим человеком, так же приятно, как неприятно иметь вещь, подаренную нехорошим человеком. – Вещи всегда напоминают о своем предыдущем владельце.
Впечатления сегодняшнего дня зафиксированы. Завтра утром подъем на час раньше: предстоит насыщенная программа, предусматривающая встречу с представителями диабетического общества города Гамбурга. Значит, на сегодня хватит. Замечу напоследок лишь то, что поражен тщательностью, с которой продуман (до мелочей) план нашего пребывания здесь.
16.09.95. Сегодня было мероприятие: представители диабетического общества Гамбурга вместе с гостями (с нами и еще с одной дамой) выезжали на «уик-энд».
По дороге – беседа на бытовые темы. Домашнее хозяйство Ульрих и Хильда ведут самостоятельно. Раз в неделю приходит на час женщина, причем каждую четвертую неделю она приходит на целых 5 часов. Окна моет Ульрих. Садовники приходят дважды в год: раз осенью и раз весной. Обслуживание автомобиля – за плату. Автомобиль обходится 250 марок в месяц, плюс стоимость горючего.
Итак, доехали до Университета, где ждет заказанный автобус. Пересели на него, а автомобиль оставили на автостоянке.
Дорога восхитительно красива. Едем через Эльбу. Вид с моста грандиозный, но фотографировать я, к сожалению, не успел. Вливаемся в транспортный поток, несущийся по левому берегу Эльбы (вниз по течению). Кругом плантации, в основном, яблочные (по крайней мере, у дороги), которые тянутся на десятки километров. Это Альтштадт – самое большое в Германии (да и в мире) плантационное хозяйство. Порядок исключительный: яблони стоят шеренгами, как солдаты в строю. Все ухожено, тщательно прополото. Обслуживание полностью механизировано. Принадлежат плантации частным лицам (по участкам).
Въезжаем в маленький городок – место назначения. Городок называется Стаде. Ему 1000 лет; юбилей был недавно, и в честь оного установлен монумент: камень с корабликом. При въезде в город – частные коттеджи на берегах узеньких (два-три метра) каналов. Очень красиво. Здесь живут богатые. В центре города – тоже канал (но сравнительно широкий: метров двадцать), на берегу которого дом бургомистра Хинце и музей шведского быта.
Пошли бродить по городу. Показали нам старинную пушку, дающую сигнал при наводнении. А дальше расположен огромный рынок, церковь (протестантская, конечно) и даже синагога. Вошли в дом, построенный в 1650 году. В доме находится лавка, в которой продают цветы, а также картины художницы, которую – собственной персоной – мы имели удовольствие увидеть в этом доме.
Заглянули в местную ратушу – небольшой дом, внутри которого крошечный музей. Зайти в него не было времени; лишь видели при входе в него макет охотничьего домика. Посмотрели и вспомнили, что дачный дом, в котором мы когда-то жили в Большой Ижоре, был точно такого же типа (тот дом в далекие времена принадлежал французскому посланнику).
На рынке много не слишком дорогих товаров, но заниматься покупками сейчас неловко (не для этого нас привезли). А купим ли что-нибудь в городе (т.е. в Гамбурге), чтобы внести свою лепту в ужин, не знаем: для этого надо, чтобы нам предоставили время.
Завезли нас в какое-то кафе (или микроресторан), где заказан обед для приехавших членов диабетического общества, накормили, а потом снова пригласили в автобус, чтобы везти обратно.
Возвращаемся уже по другой дороге. По сторонам много пастбищ. Все они огорожены, разбиты на участки. Коровы и быки пасутся раздельно, разные животные (коровы и овцы) – тоже раздельно. Животные не стреножены, но уйти им некуда. Предполагаю, что участки пастбища разделены натянутой проволокой, находящейся под небольшим электрическим напряжением. Рельеф пастбищ напоминает гигантские грядки: этакие огромные горбы по150 м длиной и по 20 м шириной. Сделано так для того, чтобы вода при дождях стекала во впадины между грядками. Все сельскохозяйственные площади, мимо которых мы едем, идеально выровнены – хоть самолет сажай на них,– а потому их механизированная обработка предельно упрощена. Трава в садах подстрижена. На полях лежат закрытые мешки: так здесь теперь заготавливают силос.
Автобус заехал в какой-то живописный район в лесу – это площадка молодняка, принадлежащая зоопарку. Видели издали пару оленей, погуляли в окрестностях, после чего нас поили кофе с пирожками в местном кафе. А потом снова в автобус. Дороги туда и обратно выбраны для разнообразия различными, и на правый берег Эльбы мы возвращаемся не через мост, а на пароме, перевозящем автобус. Ширина водного участка здесь около 10 км; скорее это уже не река, а узкий залив, в который переходит ее устье.
И снова автобус мчится по шоссе – по скоростной дороге – и вот, мы снова в Гамбурге. Восьмой час вечера; мы прощаемся с попутчиками, и Ульрих везет нас домой. Ужинаем, звоним домой – в Ленинград – и узнаем, что болен Серега. Очень беспокоимся. Но, нетрудно догадаться, в нашей ситуации даже стояние на ушах ничего не изменит: в Ленинграде мы будем двадцатого, и не раньше, и не позже. Влада сказала, что операция (аппендэктомия) прошла нормально; дай Бог, чтоб это не оказалось успокоительным враньем. Завтра должны прибыть домой их родители. Надеемся, что, позвонив завтра вечером, мы сможем обо всем узнать подробнее. Но, что именно узнаем, сегодня нам неизвестно. Ситуация, как в любимом анекдоте Л.З. (телеграмма с текстом: «волнуйтесь, подробности письмом»). Спасибо, что отзывчивые и золотосердечные хозяева волнуются вместе с нами. Кстати, завтра надо будет записать их данные для приглашения их к нам в Ленинград в конце мая.
Завтра днем нас поведут к соседу. У него день рождения, и наши хозяева приглашены; разумеется, выражаясь терминологией древних римлян, приглашены «с тенью», то есть вместе с нами.
Что ждет нас завтра еще, – не знаю. А пока – на сегодня – хватит.
17.09.95. Ночь прошла погано и первая половина дня – тоже: волнуемся за Серегу и с нетерпением и страхом ждем вечера, когда, наконец, что-то узнаем из телефонного звонка. Хорошо помним о том, что аппендицит – болезнь, которая является пустяковой лишь в книжках и на чужих животах. А в жизни бывают и перитониты, и другие осложнения. Сегодня должны прибыть родители – тогда дети будут уже не одни, и не только на плечах Влады будет лежать тяжелый груз. Но вдруг они задержатся? Короче говоря, да поможет нам Бог. А на Тюла сегодня даже смотреть больно.
Хильда и Ульрих все понимают, стараются отвлечь. Великодушные и благородные люди – они вчера в беседе о политике сказали: Германия – очень богатая страна, поэтому помогать она может многим странам, тем более, что германцы считают эту помощь своим долгом, потому что после войны сама Германия смогла встать на ноги тоже благодаря помощи – американской помощи по плану Маршалла.
На утро план короткий, ибо в 1600 идем на день рождения к соседу. Поэтому нас сажают в машину и везут, прежде всего, в цветочный магазин – за розами.
Затем едем в небольшую церковь недалеко отсюда. Построена она в XVI веке. Была разрушена во время войны. Восстанавливал ее (точнее – проводил работы по реконструкции и реставрации) Ульрих. Фотографирую, и Ульрих, разумеется, опять дарит открытку. На шпиле церкви – петух. Удивляюсь, почему не распятие. Мне объясняют, что в память о библейской истории, согласно которой Христос сказал Петру: «Еще не успеет прокричать петух, как ты трижды предашь меня».
В церкви служба: торжественно отмечают золотую конфирмацию (то есть пятидесятилетие со дня конфирмации) полутора десятков человек ( нетрудно сообразить, их возраст 64-65, ибо конфирмация происходит в 14-15 лет); сегодня они пришли с детьми, внуками, друзьями, знакомыми. На лацкане у юбиляров памятный значок-украшение – золотая пальмовая ветвь. Небольшой хор поет что-то очень красивое под орган; затем орган исполняет два произведения Генделя. До конца службы нам войти в церковь было нельзя, поскольку мы чуть опоздали к началу. Стоим в живописном парке под окном церкви, оттуда доносится музыка Генделя. Хильда тихонько подпевает, а я с завистью думаю об образованности, в частности, о музыкальной образованности этих людей. Кончилась служба, и мы вошли в церковь. Ульриха здесь знают и, чувствуется, уважают очень. Мы – его гости, и это уважение простирается и на нас. К нам подходит пастор и беседует: с Тюлом – по-немецки, со мной – по-английски.
Из церкви нас везут куда-то к окраине города, и мы оказываемся в чудесном парке. Здесь течет небольшая речка; нам поясняют, что потом она дальше становится больше и затем впадает в озеро Альстер (оказывается, так называется озеро-водоем в центре города). Из Альстера вода в виде еще более крупной речки попадает в Эльбу.
В парке заходим посмотреть интерьер небольшого дома. Сейчас это ресторан, но в собственно ресторан мы не заходим (все мероприятия подобного рода очень дороги: например, завтрак в этом ресторане – 24 марки на человека). Внутри дома «микромузей» – представлено оборудование, использовавшееся в прошлом веке для работы на ферме. Смотрим.
А теперь возвращаемся домой. Обед. Беседа с хозяевами сегодня очень сложна в языковом плане, ибо все наши мысли где-то в больничной палате Ленинграда. Если бы это был не Гамбург, а какой-нибудь город в России, мы бы уехали отсюда раньше срока. А в данной ситуации сие нереально.
После обеда полуторачасовый отдых, и вот, через десять минут нас поведут на день рождения к соседу. – Скорее бы уж отпраздновать и, дождавшись вечера, позвонить в Ленинград (я заикнулся о нашем желании оплатить разговор, но на меня замахали руками).
Вечер. Наконец, позвонили. Утешительные новости о состоянии Сереги обрадовали Тюла. Я – не радуюсь: рано. Тем более, что настораживает задержка приезда родителей: может, они и не задержались, а просто что-то не так? А если и вправду задержались, то как там Влада одна? Правда, в городе сватья, но с нее толку меньше, чем с козла молока. Она всегда рядом, если ей надо что-то получить, и у нее всегда есть ужасно уважительные причины, когда требуется помощь от нее. При этом от невозможности помочь она так страдает и так до слез переживает, что хочется забыть о собственных неприятностях и начать жалеть ее, святую.
Эх, как бы скорее порадоваться и мне, то есть знать, что действительно все и всюду в порядке!
Итак, были на дне рождения у соседа. Угощение высококачественное, но по количеству – более, чем скудное. – Пишу об этом не под влиянием сохранившегося чувства неутоленного голода, а с целью отразить местные обычаи.
К назначенному сроку опоздали на семь минут, и Хильда уже отчаянно нервничала. Сегодняшнему «новорожденному» стукнуло 57. Он пастор. Недавно стал доктором (вероятно, теологии). Нам Хильда дома показала подаренную им его книгу с авторской надписью – его последний труд, связанный с получением докторской степени. Тема – философия, связанная с учением Лютера. Пастор говорит и по-английски, но, в отличие от пастора, общавшегося с нами сегодня в церкви, не блестяще. Его фамилия Блехле (говорят, типичная для южной Германии).
Темы разговоров, коснувшихся меня, (то есть разговоров, использующих английский язык) – светские, плюс политика. Пастор держится самоуверенно, стараясь при этом быть приятным. Чувствуется, что образован: знает многое о многих государствах (города, население, обычаи, географические размеры). На книжных полках много книг о разных городах и философские книги; названия остальных я не разглядывал. Тут же прекрасный электрофон и магнитофон с парой десятков кассет (тип музыки мне подсмотреть не удалось). В гостях пробыли два с небольшим часа (все гости были у него в день рождения, когда мы были в Стаде; сегодняшний прием – только для нас).
Уходя, вспоминаю снова сегодняшнюю церковь и хочу упомянуть два забытых ранее (при написании дневника) момента. Во-первых, тип строения: церковь выполнена из дерева, скрепленного деревянными же брусьями, несущими основную силовую нагрузку. Такая конструкция называется фахверхауз. Эти брусья будут хорошо видны на верхней части сегодняшней готической церкви, если фото получится. Во-вторых, в церкви лежит стопка книг – это молитвенники с псалмами. Прихожане перед началом службы разбирают их, а по окончании – кладут на место. На стенах же (против рядов) висят таблички с указаниями страницы и номера каждого запланированного на сегодняшнюю молитву псалма.
Вечером наши милые хозяева в очередной раз растрогали меня вниманием, теплотой и заботой. Видя, как волнуется Тюл, они старались и отвлечь ее, и занять нас, и успокоить. А потом вместе с нами обрадовались, когда удалось дозвониться в Питер.
В гостях у Блехле я был рад тому, что основная языковая нагрузка свалилась на Тюла (большая часть разговоров велась на немецком): ее это вынужденно отвлекало от грустных мыслей о домашних делах. А после телефонного звонка наступила нервная реакция: нервы у Тюла не выдержали, и я уже был готов разговаривать по цепочке. Цепочка выражалась в том, что, когда Ульрих обращался к Тюлу, Хильда была вынуждена повторить вопрос мне по-английски, я переводил Тюлу на русский, а Тюл по-немецки отвечала Ульриху. Иногда цепочка шла и в обратную строну: Тюл мне по-русски, а Хильда переводила Ульриху мой английский на свой немецкий. Но все обошлось. Кажется, сейчас – вечером перед сном – Тюл переживает свои языковые трудности post factum, но напрасно: я понимаю, что ей было очень тяжело (тем более, при ее здоровье), и она молодец, что сумела хоть так. А завтра она наверняка возьмет реванш.
Что касается завтрашнего дня, то завтра должна позвонить сюда Влада, и я по-прежнему мысленно молю судьбу, чтобы все было в порядке.
18.09.95. С утра поехали с Хильдой в продуктовый магазин (вроде нашего универсама). Цены на продукты того же порядка, что и наши (овощи чуть дешевле, колбасы чуть дороже) – в пересчете на рубли. Для немцев это приемлемо, ибо их зарплаты отнюдь не того же порядка, что наши. Это магазин средних цен. (Существуют более престижные и – соответственно – более дорогие, и менее престижные – более дешевые).
Магазины организованы идеально. Под магазином двухэтажный подвал – стоянка для машин. Как я понял, у Хильды абонемент на пользование ею. (Вообще парковка в городе является проблемой. Машины притыкаются к каждой щели. А пешеходов на улицах очень мало: основная часть населения «автомобилизирована».)
После продуктовых покупок, которые Хильда выполнила на неделю вперед, потратив около 87 марок (я называю цену не от избытка меркантильности, а из-за желания отразить жизненный уклад), нас повезли в парк, в котором растет что-то около сотни тысяч сортов георгинов. Я полюбовался, но мне быстро надоело (хотя это очень красиво), а Тюл была вне себя от восторга. А дорога к парку проходит через очень длинный тоннель под аэродромом аэропорта.
Следующий пункт назначения – район по имени Бланкенице. Здесь мы на небольшой пристани зашли в кафе и, получив кофе, съели взятый с собою ланч. Сей район – самая высокая часть Гамбурга (56 метров над уровнем моря), а о кафе я упомянул лишь в связи с тем, что в очередной раз поразился продуманности сервиса. На столе сахарница, но не с ложечкой, из которой можно просыпать на стол, а с торчащей из нее трубкой; в трубке дозатор, и каждое опрокидывание сахарницы выдает порцию (ложечку приблизительно) песка. На рюмках, бутылках – бумажные воротнички, чтобы ничего не стекало вниз на стол. На столе в футляре красивые картонные подставки, предназначенные для того, чтобы рюмки ставить на них. И так далее. Наверно, это дешевле, чем взять дополнительную уборщицу, или, не имея ее, рисковать растерять клиентуру из-за неаппетитной грязи.
Вид с пристани изумительный. Эльба здесь очень широка – примерно 2-3 километра. Городские строения громоздятся на береговых холмах. Это старый город: улицы узкие, извилистые, а в гору идут подчас столь узкие серпантины (полтора-два метра шириной), что автомобили туда не ходят. Дома, однако же, совсем не старые, а более, чем современные, много очень красивых коттеджей. Нас привели к одному из них, являющемуся местной достопримечательностью. Этот дом был куплен для церкви капитаном какого-то корабля. Вышедший на пенсию капитан радуется тому, что из усадьбы прекрасный вид на водную гладь Эльбы. Перед домом мачта-флагшток, у подножья которой раскинул лапы большой якорь. Флаг поднимают каждое утро и спускают каждый вечер. Кроме того, когда в Эльбу входят крупные суда, флаг приспускают, салютуя им. Прихожане упомянутой церкви, для которой капитан купил дом, приходят сюда каждый день, общаются, слушают музыку и т. п., то есть дом является для них чем-то вроде клуба.
Обратно нас везут через Альтону мимо статуи Бисмарка. На этот раз я успел увидеть этот грандиозный (метров 25) монумент, мелькнувший между деревьями. Проезжаем мимо порта и ненадолго останавливаемся у пристани. «Сейчас вы видите пристань в последний раз, – говорит Хильда, – ибо завтра я по вашей просьбе повезу вас в магазин за вашими покупками (сувенирами и т.п.), а послезавтра вы, к сожалению, отбываете».
Это место Хильда и Ульрих очень любят, поскольку именно здесь живет врач, принимавший их детей при родах.
Возвращаемся домой через Сити. Здесь только учреждения, офисы, но нет ни одного жилого здания.
Вечером после обеда (после 19 часов) нам обещали прокрутить через видеомагнитофон отрывки из фильма-оперы «Кармен». Эта пленка – подарок Ульриха Хильде ко дню рождения; они оба очень довольны тем, что удалось эту пленку достать, обегав не одну лавку (это, оказывается, вещь дефицитная).
Забавная деталь: моя надежда купить здесь хорошие пластинки терпит крах, ибо в Гамбурге пластинки несколько лет уже не продают вообще – все пользуются лазерными дисками. Пока – при нашей сегодняшней российской бедности – CD-проигрыватель – для меня только мечта. Но, поинтересовавшись тем, что продают, я увидел, что ассортимент лазерных дисков существенно уступает ассортименту обычных долгоиграющих пластинок в недавних советских магазинах. Так что еще долго моя «пластиночная» фонотека будет оставаться более разнообразной, чем коллекции сегодняшних «лазерных» собирателей-меломанов.
Вечера жду с нетерпением и потому, что изрядно волнуюсь за Серегу, а также и за среднее поколение, которое почему-то вчера вечером еще не прибыло; а за старшего пока все еще остается Влада. Правда, стараюсь, чтоб моего волнения не заметила Тюл: если разволнуется и она, то легче никому не станет и ничего не изменится – все равно «машина запущена, кнопка нажата», и мы прибудем домой в среду вечером, ни раньше, ни позже. А Тюл, конечно, все равно волнуется, но старается держать себя в руках. Итак, что вечер грядущий нам готовит? А пока пьем кофе и ведем милую беседу с нашими удивительно приятными хозяевами.
А вечер прошел чудесно. После обеда – обещанная видеозапись «Кармен». К сожалению, нас «угостили» только первым действием, а просить «добавки» мы постеснялись. Постановка очень яркая, темпераментная, хотя чуть непривычная. Небольшие сокращения (купюры) за счет замены отдельных оперных дуэтов короткими речевыми диалогами (увы, эту манеру я очень не люблю: речь – для драмы, а не для оперы, в которой могут быть речитативы, но не речь). А исполнение… Хосе – Пласидо Доминго, что, разумеется, отлично (я уже слышал Доминго несколько раз и в записи, и по ТV, но здесь он был особенно хорош). Что же касается Кармен, то такой Кармен я не слышал никогда. Артистка Хулиа Мигейнес (Julia Migenes-Jonson) пела так, что партия Кармен, которую я всегда воспринимал спокойно, сегодня привела меня в восторг. Все, что я слышал до сих пор, – это были артистки, которые исполняли (пусть даже блестяще, но именно исполняли) роль Кармен. А тут передо мной была настоящая Кармен – подчас несколько вульгарная в жестах, но неотразимо очаровательная в интонациях, вкрадчивых и покоряющих (то есть действительно фабричная девчонка, а не светская дама, играющая ее роль). Голос необыкновенной чистоты и чудесного тембра, техника идеальная, и даже совершенно безупречную Микаэлу она затмила.
Потом Хильда обеспокоено спросила: «Что же не звонит Ваша дочь?» – и в этот момент телефон зазвонил, чтоб сообщить на этот раз приемлемо благоприятные известия. Теперь, наконец, я перестал беспокоиться: судьба сжалилась над нами и стала медленно выпускать из своих жестоких когтей.
А Ульрих и Хильда продолжали нас подчевать чудесной музыкой (по своему выбору) в записи на CD (лазерная запись, которая, кстати, звучит идеально; когда-то давно – лет семь назад – я читал о ней, но услышал лазерную запись впервые только сейчас: к сожалению, в производстве и использовании бытовой аппаратуры наша страна не является передовой, скромно держась на уровне некоторых африканских стран). Первый раз услышал 5-ю симфонию Г.Малера, точнее, адажио из нее. Понравилось очень; жаль, что я не интересовался этим композитором раньше; будем считать, что сегодня я его для себя открыл. Потом «Пер Гюнт», потом кусочек из «Щелкунчика» и на закуску Бах и Вивальди.
Вечер кончился; он был восхитительным не только по содержанию, но и по эмоциям – благодаря все время ощущавшимся теплу и радушию наших хозяев. Завтра с утра «шопинг», а далее планы мне неизвестны (вероятно, прощальный обед), а послезавтра отбываем. Праздники кончаются.
Как хочется свободно говорить на их языке! А после звонка из дому мы так очумели от нервного напряжения, что сказанное Тюлом по- немецки я, почему-то и как-то улавливая содержание (??? – мистика!), старательно переводил Хильде на английский язык, а Тюл переводила ей на русский то, что по-немецки выслушивала от Ульриха.
Задумываюсь, почему так различен образ жизни у нас и у них, почему так различны уровни жизни. – Быть может, потому, что давно пора отстреливать тех, кто считает, что «посредственно» означает «удовлетворительно» (будь то оценка манеры работать или оценка качества вещей или просто оценка отношения к людям). Заодно неплохо было бы отстреливать и тех, кто присваивает лично себе то, что должно идти на пользу общества. И мне кажется, что наш народ будет жить по-свински вечно, но зато всегда наш солдат будет самым выносливым в мире, потому что с детства он вынужден привыкать преодолевать бесконечные трудности, бессмысленно создаваемые и им самим, и окружающими.
19.09.95. Сегодняшние записи будут предельно коротки: «шопинг», «шопинг», «шопинг». Нас повезли в торговый центр – нечто вроде очень большого универмага. Наши ДЛТ и тому подобные «гиганты» выглядят провинциальными лавками в сравнении с ним. Вблизи торгового центра видел нескольких нищих. Одеты в поношенные вещи, но опрятно. (Вспоминается фраза из Оскара Уайльда: «Нищий одел свои праздничные выходные лохмотья..» .) Один нищий – с большой собакой средней упитанности. Короче: они выглядят, как средние советские служащие. Подают им, видимо, редко (при мне всего несколько раз).
В магазине культура обслуживания очень высока: покупки покупатели кладут в лежащие рядом сумки-пакеты; никто не обсчитывает; все предельно вежливы и предупредительны. Система торговли – самообслуживание, но никто не отнимает сумки у входящих и никто не проверяет наличие чеков и соответствие их взятым товарам – у уходящих. С легким оттенком иронии задумываюсь: будут ли наши магазины хоть немного похожи на немецкие хотя бы к 2000-му году? На покупки, суммарная стоимость которых в одном универмаге достигает 50 марок, оформляют для интуристов так называемые такс-фри. Это документ, по которому налог за торговлю (приблизительно 10%) будет возвращен интуристу в таможне при выезде из страны. Оформление сего Ульрих заботливо взял на себя.
Мы своих хозяев, конечно, замучили, но они мужественно держатся.
Цены на товары в магазинах – для нас – высокие, но для людей, имеющих доходы вдесятеро больше наших, – вполне умеренные. Те же вещи стоили бы у нас, возможно, капельку меньше, если бы только их можно было свободно купить. Считаем, что платили дороже за иностранные этикетки и высокое качество.
По возвращении – ланч. Разговоры о быте и о политике. Эти темы – самые актуальные, когда беседуют люди из различных стран: ведь это возможность взглянуть на одни и те же вопросы с различных сторон и, к тому же, это по существу, обсуждение вопроса, как жить дальше.
Вечером на 1900 назначен прощальный обед, а завтра отбытие. Договариваемся о приглашении их к нам.
Вот и все! События последнего дня буду описывать уже завтра поздно вечером в Ленинграде.
20.09.95. Мы дома. Усталые, полные впечатлений – не расплескать бы!
По приезде долго общались с таможней: наш багаж по прибытии оказался на две огромных коробки больше, чем был при отлете из Питера. Это мы привезли подарки Гамбургского Диабетического общества Ленинградскому Диабетическому обществу. Таможенники с любопытством разглядывают упаковки с сотнями одноразовых шприцев, которые у нас еще в новинку, огромное количество наборов для экспресс-диагностики и т.п. Изучают сопроводительные письма, чтобы убедиться, что мы везем безвозмездный дар, а не предметы для продажи и спекуляции. Убедившись, проникаются к нам уважением и даже помогают донести наш багаж до остановки автобуса (а ведь такая суперлюбезность для таможни не типична).
Первое мероприятие – визит к Сереге в больницу. Слава Богу, все не хуже, чем должно было оказаться.
Среди суматохи событий, связанных с прибытием, я выкраиваю несколько минут, чтобы закончить дневник: я должен ответить на два вопроса. Первый вопрос – это наш последний день в Гамбурге. Конечно, наши хозяева устали, но, несмотря на это, в момент прощания я не почувствовал их облегченного вздоха. Напротив, они оба были очень взволнованы; Хильда даже пару раз смахнула слезы. Это не было игрой: им действительно грустно было расставаться с нами. Да и нам было не очень-то весело. Пишу эти строки, и в моей памяти всплывают моменты прощания с американками, гостившими у нас несколько лет назад. Какими сердечными были наши отношения, пока американки были в Петербурге! Но уже за несколько часов до момента их отбытия из дома в аэропорт с ними буквально на глазах стала происходить удивительная метаморфоза. Они стали какими-то холодными и чужими, даже разговаривать стали суше. Мы сначала не поняли, забеспокоились и даже подумали: а не обиделись ли они на нас за что-нибудь? Потом решили: наверно, волнуются перед отъездом. Но эти американки – это не мы: для них пересечение границы – не событие, а вещь привычная. Спустя пару дней у меня мелькнуло подозрение, подтвержденное позже теми, кто с иностранцами общался много. Американцы – прагматики: пока они были здесь, мы являлись для них самыми близкими людьми, друзьями; но с момента возвращения от нас они окажутся вновь среди своих старых друзей, а мы для них – эпизод, безвозвратно ушедший в прошлое. – Так зачем лишние переживания? – И на протяжении последних часов они просто переключались из одного «режима» в другой. Вот так. А наши немцы прагматиками не были: они расставание с нами переживали. И переживали искренне. Это не американцы которые проходят через подобные ситуации в соответствии с известной пословицей: с глаз долой – из сердца вон.
Последнее впечатление от гамбургского аэропорта – это, во-первых, исключительная четкость и порядок во всем вплоть до мелочей: даже к стойке регистратора нельзя подойти ближе, чем на метр, пока не подойдет твоя очередь. И за соблюдением порядка не следит никто, ибо в этом нет необходимости: все изначально дисциплинированы. Во-вторых, наряду с безукоризненной вежливостью персонала аэропорта я почувствовал полное отсутствие благоговения перед туристами из России. Это не очень понятно, потому что на протяжении многих лет нам вбивали в голову, что представители любого народа земного шара, услышав слово «Россия», начинают захлебываться в подобострастной улыбке и благодарить своих богов за счастье лицезреть россиянина. – А может быть, немцы просто умеют хорошо скрывать свои благоговейные чувства?
Второй вопрос, на который я сейчас обязан ответить самому себе, – это оценить, какие чувства испытал я в тот момент, когда люки самолета были уже задраены, а колеса шасси уже оторвались от бетона гамбургского аэродрома. Было ли мне жалко улетать? Хотелось ли бы мне остаться там навсегда?
Нет слов, там все вроде бы лучше. И все же я не хотел бы там остаться навсегда. Я был в гостях, я был в другом мире. В этом мире взаимоотношения людей построены на непривычных для меня обычаях и взглядах на вещи. И хотя трудно, сформулировав это, разложить все по полочкам, хотя все это почти неуловимо, все же из всего этого создается ощущение и настроение. И при всем радушии чувствуешь себя чужим, чувствуешь себя нужным в этом чужом мире лишь тем людям, которые тебя принимают у себя в гостях.
И, конечно, существенный вопрос – язык. Я не боюсь языкового барьера: привыкнув верить в свои способности, я нахально полагаю, что немецкий освоить я бы сумел довольно быстро – было бы только время для занятий и какая-то совсем минимальная помощь на первых шагах изучения. Тем более, ситуация была бы достаточно благоприятной при наличии языковой среды, т.е. окружения людьми, общающимися между собой на этом языке. ( Ведь, в конце-то концов, сумел же я выйти на приличный уровень в английском. У меня, правда, отвратительное произношение, но при наличии слуха и языкового окружения это может исправиться за месяц-два. А сейчас моего словарного запаса и грамматики мне вполне хватает для почти свободного общения с людьми и для чтения в подлиннике художественной литературы. Обидно, конечно, что при отсутствии регулярной практики и достаточного времени все это через несколько лет начнет катастрофически бледнеть, незаметно уходя из памяти, как вода в песок).
Так что, общение на чужом языке – еще не проблема. Но для меня язык – это не только средство общения, но и сфера существования, часть моего внутреннего мира. А для этой роли может быть пригоден лишь язык, привычный с детства, и притом в окружении людей, тоже говорящих и думающих на этом языке. А потому отлучение от родного языка – один из существеннейших моментов ностальгии.
Если бы я писал этот дневник не для себя, а, например, для печати, то я бы воздержался от этих немодных сегодня высказываний, которые с большой вероятностью вызвали бы в мой адрес насмешку и упрек в глупости (тем более, со стороны сегодняшних очень практичных людей: ведь большая практичность развивается, как правило, в параллель с незаметно прогрессирующим духовным обнищанием). Но – с моей точки зрения – любой турист, возвращаясь домой, просто обязан самому себе задать вопрос: радостно ли ему это возвращение и в какой степени и почему. Если турист смотрит и созерцает – только – и не пытается при этом анализировать увиденное и сравнивать это увиденное с уже ранее ему известным, то с досадой вспоминается еврейская пословица: «лошадь может объехать весь свет, но все равно она останется лошадью».
Отвечая на только что обсужденный вопрос самому себе, я заканчиваю первую часть моего дневника (не знаю, будут ли еще путешествия и – вместе с ними – следующие части) словами русской пословицы: «в гостях очень хорошо, а дома все равно лучше».
Фото 2000г. Гамбург - Санкт-Петербург
1995