Впрочем, из пучины отживших фантазий встаёт во весь свой уродливый рост проблема невыразимой обыденности, невыразительной, невыражаемой и невыразимой, известково-молочной, с привкусом захватанной латуни и треснутого кафеля, обыденности, когда думают неизвестно что и совсем не то, что надо, а мохнатое, многошевелящееся СВОЁ присуще даже случайному попутчику, и в нём пропадают за первым же оборотом самые неожиданные и солёные созвучия - дрёма, чаща, бесправие.
Сам Джойс Великий впал в кровосмешение, натянул откровенность на каркас морали, не смог обойтись без Улисса, и запахи вплоть до сортира собрав раздутым от недостатка крови зобом, впал в грех. Всё это - НИКАК, если без чучела. Голем - куча приборов, когда не сделать ему человекоподобия периферии.
Да и то: неподвластность объявив БОЖЕСТВЕННОСТЬЮ, не впасть ли следом в широкомыслие, в запредельность краткости, когда тень - это синий сугроб, а зеркальный уголок глазной вплавил в себя тень птицы, которая больше её самой.
Ведь думают всё равно СВОЁ, и никогда не добыть шелеста, шороха, бурчливого пропуска на ходу и визга шёпотом о привносимом, и кряхтенья о мимолётном, где грифы и адреса складывают глубину будущего неблагополучия, и - страх, страх ошибки и удара за нею в бетон после металлического поющего стона отлетевшей, как бабочка-перевёртыш, балки, и тонкого, неуловимо-преступного пения тревоги: не успел, надоело, как бы рассовать, а то не успеть снова.
А ещё - неустойчивость привычного, почёсывания и переступок неизменности.
Какие там скрепки ползают под расчётами, да как пахнет с лестничных коробов - уследишь ли! И так - полдня на пропуски фигур, и что ни день - решается судьба того простого узора фермы, на коей как раз здесь и упёрлось мироздание немытою своей ладонью. Так и простоит на карачках, руки меняя, - под этими встанешь ли?
А без карачек этих то и останется, что - любовь, да ненависть, банька с паучками, да адсорбция зари на двумерных многогранниках листвы, да прозрачность звука там, где видны горы, в сумерках уже, перед тем, как прийти непогодам.